Марина стояла у раковины, крутила в руках тряпку и пыталась стереть со стола пятно от чая, которое, казалось, въелось туда намертво. В голове гул, как будто в квартире где-то спрятан компрессор, и он работает круглосуточно.
И тут снова — звонок в дверь. Громкий, наглый. Такой, будто нажимали не пальцем, а локтем.
Она вздрогнула.
Открыла.
На пороге стояла Нина Павловна. В пальто, застёгнутом на все пуговицы, с пакетом, где что-то звякало. Видимо, банки.
— Ты почему дверь так долго открываешь? — сказала она с порога, с таким видом, будто пришла не в гости, а проверять коммуналку.
Марина устало посмотрела на неё.
— Я вообще-то ужинала с ребёнком.
— А ребёнок что ест? — Нина Павловна зашаркала сапогами, прошла в кухню, не раздеваясь. — О! Суп! Господи, опять этот суп! Марина, ты хочешь ребёнка белком не кормить?
— Даша ест мясо, — тихо сказала Марина.
— Ест она… — фыркнула свекровь, усаживаясь на табуретку. — Ты бы книжки поменьше читала, а опыта побольше набиралась. Женщина должна семью держать. А ты всё — самостоятельность, самостоятельность…
Марина сжала зубы. Внутри зашевелилась та самая бешеная кошка, которая вчера уже царапала когтями.
— Вы пришли проверить холодильник или поговорить?
— Я пришла спасти семью, — торжественно произнесла Нина Павловна и расправила плечи. — Влад у меня не железный. У него стресс. А ты его выгнала.
— Он сам ушёл, — отрезала Марина.
— Ты его довела! Мужчина не уходит просто так!
— Мужчина не бросает жену с ребёнком ради «подышать». И не возвращается через два дня, потому что у мамы телевизор мешает.
Нина Павловна прищурилась.
— Ты наговоришь себе беду, Марина. Думаешь, гордая какая. А на деле? Без нас ты никто.
— Без вас я свободна, — сказала Марина и сама удивилась, насколько спокойно это прозвучало.
— Ах вот как! — свекровь резко встала. Пакет с банками зазвенел, как набат. — Значит, ты решила моему сыну жизнь сломать?
Марина устало улыбнулась.
— Его жизнь он сам себе сломал. Я тут при чём?
На секунду в кухне повисла тишина. Только кран капал, назло.
И тут вбежала Даша, с куклой в руках.
— Ба, смотри, у Маши новое платье! — закричала она, гордая, как будто сама сшила.
Нина Павловна мгновенно изменилась в лице — из прокурора превратилась в актрису детского утренника.
— Ой, какая красота! — защебетала она, обняла внучку. — Вот ради кого надо держаться, Мариш. Ради ребёнка.
Марина посмотрела на них — и вдруг поняла. Раньше эти слова пробивали её, заставляли сомневаться. А теперь — нет.
— Именно ради ребёнка я и держусь, — тихо сказала она. — Но держаться за него, а не за вашего Владика.
Нина Павловна подняла глаза. В них мелькнуло что-то — то ли злость, то ли страх. Но она промолчала.
Марина в этот момент поняла, что спор окончен. Не потому что одна из них победила, а потому что ей больше нечего доказывать.
А вечером, когда Даша уснула, Марина села на кухне одна. Взяла тетрадь и ручку. И написала сверху: «Планы».
Первым пунктом — «Купить новые краны».
Вторым — «Собрать документы».
Третьим — «Жить».
Она посмотрела на это слово и вдруг засмеялась. Смех был громкий, звонкий, такой, что соседский пёс залаял.
И впервые за долгое время Марина почувствовала: жизнь — её. И кошка внутри не только дерётся, но и умеет мурлыкать.
Он вошёл в ванную в тот момент, когда я стояла в халате и мазала ноги кремом. Без стука, будто он всё ещё хозяин здесь. Только вот на лице уже не было той наглой ухмылки «мужа в доме», а выражение, как у человека, который забрёл в туалет торгового центра, где не работает свет и пахнет хлоркой.
— Ты всё ещё тут живёшь? — спросил он, даже не глядя на меня, тон такой, будто я самозахватом влезла в его гараж.
Вот с этой фразы всё и началось. Не со скандала, не с оскорблений, не с пепельницы, запущенной в стену. С фразы, сказанной голосом водителя маршрутки, у которого сломался кондиционер.
Я выпрямилась, стряхнула с руки каплю крема.
— А ты что, уже решил, кто остаётся? — я нарочито спокойно подняла бровь, хотя внутри всё сжалось.
Он пожал плечами и потянулся к полке. Там раньше стоял его дезодорант, а теперь — мой пилинг с облепихой. Он сморщился так, будто я туда кильку поставила.
— Я думал, мы договаривались: ты — к маме, — бросил он.
— Мы? — я даже расхохоталась. — Это когда? Когда ты ушёл «на час подышать», а вернулся через два дня, пропахший женским шампунем?
— Не начинай, — отмахнулся он, как от мухи.
— Я не начинаю, Влад. Я уже заканчиваю, — сказала я и даже сама удивилась, насколько спокойно прозвучало.
Когда-то я правда думала, что любовь — это уютные завтраки, смех под пледом, тупые смешные видео в кровати. А по факту оказалось — любовь это утюг на режиме «паровой удар». Особенно если рядом мужик, который к утюгу испытывает больше нежности, чем к тебе.
А ведь начиналось всё красиво. Цветы, звонки, смайлики — полный пакет «влюблённый мужчина 1.0». Я, дурында, купилась. Он гладил мне голову, когда я болела, так трогательно, что я всерьёз решила: «Вот он, нормальный».
Поженились мы быстро. Через девять месяцев. Потому что я — «не девочка уже», а он — «надо же как-то устраиваться». На свадьбе его мама, Нина Павловна, посмотрела прямо мне в глаза и выдала:
— Ну, хоть не в коротком. А то я боялась, что ты в чём-то вызывающем придёшь. Всё-таки вторая жена.
Вторая. У него первый брак был по молодости, три года, без детей. И он, конечно, «забывал» про это. Пока я случайно не нашла коробку с фотками. Тогда он лишь пожал плечами: «Ой, да кто ту Наташу помнит».
Сначала всё было нормально. Ну как «нормально». Он жил — я старалась. Готовила, убирала, работала, при этом слушала: «картошка опять недосолена» и «ты бы хоть раз сама фильтр в чайнике поменяла».
А потом родилась Даша. И Влад испарился. Рядом вроде есть, а толку — как от табуретки. Уходил на работу в восемь, возвращался в одиннадцать, вечно совещания, встречи, клиенты. Ребёнка на руки не брал — боялся. Говорил: «Вдруг уроню».
Зато его мама приезжала каждую неделю. С пакетом творога, с кривыми замечаниями и со своим фирменным выражением лица: «Ну что вы тут без меня натворили».
— Дашу надо закаливать, — вещала она. — Я своего Владика в четыре месяца морковным соком поила — и ничего, живой.
— Мы с педиатром решили, что пока рано, — мягко говорила я.
— Педиатр… — Нина Павловна фыркала. — Сейчас врачи только и думают, как лекарства впарить. А ты, Марина, хоть читала что-нибудь кроме своих романов?
Я не читала романы. Я читала Комаровского, Спока, мамские форумы и инструкции на баночках. Но кому это интересно, если в этой семье я чувствовала себя как квартирант?
Так прошло три года.
Три года, за которые Влад окончательно стал тенью, а я — раздражённой хозяйкой по вызову. Мы жили, как два чужих человека, которых случайно заселили в одну квартиру по соцпрограмме.
А квартира, кстати, моя. От бабушки. Однушка в Химках, не ахти, но своё жильё — это крепость.
Влад всё время намекал: надо бы её продать, взять двушку в ипотеку. «Для семьи. В новостройке».
— А ты кредит потянешь? — спрашивала я.
Он хмыкал.
— Разберёмся. Главное — шагнуть в будущее. А не сидеть в бабушкиной берлоге.
Перевод: «Сделай на меня дарственную, дурочка».
Я не делала.
И вот, два дня назад он ушёл. Сказал:
— Надо подумать. Пожить отдельно. Для себя.
Я только кивнула. Пусть думает. Ушёл — значит, не держался.
Но не прошло и двух дней, как он вернулся. С сумкой. Я застала его в прихожей — он разгружал кроссовки.
— Ты чего? — удивилась я.
— Мамка сказала, что у неё шумно, телевизор мешает. Да и диван спина крутит. Я решил — поживу пока тут. Разрулим.
В тот день я поняла: у даже самой терпеливой ослицы внутри сидит бешеная кошка, готовая драть лицо.
— Ты ко мне вернулся или к дивану? — прищурилась я.
Он вздохнул, как старый мудрец.
— Ты опять начинаешь. Мы же взрослые люди. Надо цивилизованно. Без истерик.
— Цивилизованно — это заявление о разводе. Или хотя бы ключи вернуть.
— Ага, — нахмурился он. — И чтоб я к маме пошёл? У которой семьдесят квадратов, но при этом я должен умываться на кухне, потому что ванну она «только вчера мыла»?
— Да хоть на вокзал. Но мне в квартире ты не нужен.
— Квартира общая! — почти выкрикнул он.
— Влад, нет. На меня. До брака. Документы в шкафу. Можешь проверить.
Он замолчал, а потом процедил:
— Ну, посмотрим ещё, кто кому не нужен.
А вечером позвонила Нина Павловна. Без «здравствуй», без «как Даша». Сразу в атаку:
— Марина, я всё слышала. Ты, конечно, эмоциональная, но вы семья. У вас ребёнок. Куда ты Владика выгоняешь? У него стресс, работа, аллергия на нервной почве.
Я сидела на табуретке и смотрела, как капает кран. Он тек уже третий день.
— Аллергия у него была и до меня. На ответственность, — буркнула я.
— Марина, не шути. Это серьёзно. Я не понимаю, как ты можешь. Ты мать. Что ты дочери покажешь?
— Я покажу ей, что мама — не коврик у двери.
Она бросила трубку.
А на следующий день, когда я пришла с Дашей с прогулки, Влад уже был дома. В трениках, без рубашки, с бутербродом и сериалом.
— Мы остаёмся, — сказал он, как будто сообщил об окончании выборов.
Я молча прошла на кухню. На плите стоял мой суп — и в нём плавал его окурок.
Я достала мусорные пакеты.
— Что ты делаешь? — насторожился он.
— Упаковываю, — спокойно ответила я.
— Чего?
— Тебя.
— Ты с ума сошла?
— Нет, Влад. Я наконец протрезвела.
Через пятнадцать минут чемодан стоял в коридоре. Он орал, швырял обувь, требовал объяснений. Я молчала. И впервые за три года поняла: молчать — это иногда громче любых слов.
— Я подам на раздел! — процедил он на пороге. — Ты думаешь, всё так просто?
— Подавай. Суд посмотрит документы. И свидетелей.
Он хлопнул дверью так, что с вешалки упал мой шарф.
Даша подошла, взяла меня за палец.
— Мама, а папа ушёл?
— Пока да, зайка. Но теперь — уже по-настоящему.
И в тот момент, среди разлитого супа и запаха сигареты, я почувствовала: внутри меня что-то выпрямляется. Потихоньку.
На четвёртый день я обнаружила, что замок заклинило. Просто не открывается. Вызвала мастера. Он ковырялся минут двадцать, потом хмыкнул и посмотрел на меня так, будто я сама лезла туда ножницами.
— У вас личинка перекручена, — сказал он. — Специально. Кто-то ковырялся.
— А это как-то можно доказать? — я скрестила руки, уже понимая ответ, но спросила для приличия.
Мастер пожал плечами, доставая инструмент.
— Если вы сами не крутили — значит, кто-то другой. Из тех, у кого ключ был.
Я вздохнула. У Влада ключ был. И у его мамы тоже. Внезапно замок стал честнее, чем люди.
Позже я заметила: из кладовки исчезли коробки с его барахлом. На кухне тоже проредилось — блендер, кофемолка, кастрюля. Даже сушилку для белья уволок, как стратегический трофей.
А на холодильнике болталась записка, исписанная его кривым почерком:
«Раз ты считаешь, что мне здесь ничего не принадлежит — я взял только своё. Ты сильная, Марина. Вот и справляйся. В.»
Я не плакала. Не злилась. Просто пошла по квартире с рулеткой и начала снимать замеры — под подоконником, возле двери, в ванной. В голове было ровно: план действий, никакой истерики.
Через два дня я подала встречный иск: о запрете на приближение, о лишении родительских прав и взыскании алиментов.
Мир вдруг стал проще. Когда не боишься. Когда понимаешь: быть одной — это вообще не страшно. Самое страшное — жить рядом с тем, кто считает тебя временной мебелью. Как тумбочку.
И вот теперь — я в бою. Настоящем. С цифрами, юристами, бумагами. А он пусть думает, что всё ещё выигрывает. У меня козырь: я знаю, ради чего сражаюсь. За Дашу. За себя. За ту женщину, которая вспомнила, что у неё есть голос. И право. И квартира.
Когда курьер принёс повестку, я как раз развешивала бельё на верёвке, потому что сушилку Влад прихватил. Забавно: украсть сушилку, но оставить ипотеку.
— Вам расписаться нужно, — сказал курьер, протягивая жёлтый конверт.
Я расписалась, отнесла бумажку на кухню. Села. Посмотрела на повестку. Потом на окно. Потом снова на повестку. Внутри — дата, адрес суда, фамилия судьи. Всё. Теперь официально: не «подумаем», не «давай сделаем паузу». А семейная мясорубка с печатью.
На первом заседании он явился при параде. Рубашка, галстук, волосы прилизаны. Рядом Лариса — его юрист. Типичная женщина в строгом костюме с лицом «слишком умна, чтобы тратить жизнь на ваш цирк».
Я сидела с моим юристом — дядька с очками на резинке и папкой «Судебная практика 2020–2024». Но свой. Надёжный.
— Не волнуйтесь, Марина Владимировна, — шепнул он. — Дарственная до брака. Значит, не делится.
Лариса встала и заявила:
— Ваша честь, наш клиент утверждает, что в квартиру во время брака были вложены существенные средства: ремонт, мебель, техника.
Судья приподнял бровь:
— Документы? Чеки, договоры?
— Не сохранились, — пожала плечами Лариса. — Но есть свидетель — мать Владислава Игоревича.
И вот вошла Нина Павловна. В голубом костюме, с очками на цепочке, с лицом, как будто её снимает Первый канал.
— Я всё видела! — заявила она. — Мы с Владиком обои клеили в 2019 году. И плитку покупали!
— Плитку куда? — уточнил судья.
— В ванную. У них раньше жёлтая была, а теперь беленькая!
Я сидела и думала: вот он, момент истины. Спорим в суде за плитку. Смешно и грустно одновременно.
На следующем заседании три часа обсуждали мебель, микроволновку и даже сервант от бабушки. Влад орал:
— Я его реставрировал! Шкурил два дня!
— А я тебя кормила, пока ты шкурил! — огрызнулась я.
Судья тяжело вздохнул:
— Давайте по существу.
Мой юрист выложил дарственную, выписку, чеки. Всё, что я сохранила в своём вечном страхе всё потерять.
— Ваша честь, техника куплена лично Мариной Владимировной, — отчеканил он.
— А блендер?! — взвыл Влад. — Я его подарил на годовщину!
— Блендер за три тысячи? — уточнила я. — Вот это любовь.
В итоге квартиру оставили мне. Без дележа. Влад мог забирать своё «богатство»: сушилку, кастрюлю и кофемолку.
В коридоре он стоял красный, как рак, Лариса шептала что-то умное, а Нина Павловна жужжала на ухо, как колдунья.
Я прошла мимо, не оглянувшись. В голове вертелась только одна мысль: «Боже, неужели всё?»
Но нет. Через пару недель — новое заявление. Теперь он решил определить место жительства дочери.
На заседании уверенно заявил:
— Я как отец имею право. Ребёнок не может жить с женщиной, которая выгнала отца.
— А где вы были, когда у ребёнка бронхопневмония была? — спросила судья.
— Я работал.
— Видели ребёнка последние три недели?
— Нет.
— Почему?
— Мать не даёт.
— Вы заявление подали?
Он промолчал.
Я не выдержала:
— Потому что ему плевать! Он вспомнил про Дашу, только когда квартиру не получил. Ей он интересуется как инструментом. Манипуляцией.
Суд решил: ребёнок со мной. Влад может видеться только по графику и только в моём присутствии.
После заседания он подошёл ко мне. Пальто нараспашку, глаза злые.
— Ты думаешь, победила? Ты семью разрушила. Своими руками.
Я молчала.
— Ты всегда будешь одна, Марина. Всегда, — процедил он.
И тут я вдруг поняла: он говорит о себе. Это он всегда будет один. С сушилкой, кастрюлей и мамой.
А я — нет.
Через три месяца я продала квартиру. Да, ту самую бабушкину. И переехала с Дашей в Новую Ригу. Район тихий, садик рядом, окна на лес.
Новая жизнь. Без пепельниц, криков, исков и запаха дешёвого одеколона.
И главное — я снова дышу. Не существую, а живу.
И знаете что? Это не побег. Это возвращение к себе.
Конец.