Предыдущая часть:
Начало истории:
Аристократия, в силу своей привязанности к земле, оставалась гораздо более националистичной, чем королевская семья.
Так что теперь следует рассмотреть другой международный класс, чей союз с аристократией имел благоприятные результаты, по крайней мере, с эстетической точки зрения.
Международная финансовая элита служила связующим звеном между Лондоном, Парижем, Веной и, в меньшей степени, Берлином и Римом.
Ротшильды, имевшие связи в крупных столицах, были самым известным примером среды, великолепие которой дополняло великолепие Прекрасной эпохи.
В Антверпене были Кахены, в Париже – Дойч де ла Мерт и Фоулды, в Берлине – Бляйхрёдеры, а в Вене – множество банкиров, жены которых позировали Климту.
В Лондоне король навязал обществу, которое, однако, не было сильно впечатлено богатством, двух финансистов. Это были барон де Хирш и сэр Эрнест Кассель.
Его внучка вышла замуж за лорда Маунтбеттена, внучатого племянника короля.
Премьер-министр, лорд Роузбери, был женат на дочери барона Майера де Ротшильда.
Даже если им это совсем не нравилось, банкиры, желая войти в число самых блестящих аристократов Европы, продолжали участвовать в скачках и охотиться на лис.
Они также становились коллекционерами, чтобы обставлять свои дома.
Сарджент писал их, темных и мощных, на фоне дамасских тканей, а их жен, с тяжелыми розами на кремовых подушках.
Огромные состояния тогда были в распоряжении женщин, для которых красота и элегантность были единым целым.
Самые умные из них покупали картины, устраивали великолепные вечеринки, добивались успеха в опере или у кутюрье.
Больдини писал их, играющих с длинными нитями жемчуга.
А Барон де Мейер фотографировал их в оттенках серого, напоминающих Уистлера.
Самой чудесной и самой экстравагантной была маркиза Казати, дочь миланского банкира, "единственная женщина, которая когда-либо меня удивляла", – сказал Д’Аннунцио, нарисовавший её портрет в книге «Forse che si, forse che po»:
Она также любила подчёркивать свежесть своих двадцати пяти лет румянами и шёлком; её веки всегда были в трауре вокруг ярких радужных оболочек, а иногда она красила губы киноварью. Но её алхимия была гораздо сложнее и порождала ещё более великие чудеса. Какое волшебство она использовала, чтобы превратить суть своей жизни в чары такой трогательной силы? Некоторые выражения её лица воплощали поэзию сада, трагедии, фей. Какое-нибудь обычное, повседневное действие – медленно снять перчатку, скользнув по локтю; сесть на кровать, снять длинный шёлковый чулок, нежный, как цветок, который увядает в одно мгновение; снять булавки из шляпы, поднимая руки дугой и позволяя рукаву струиться по руке к завиткам золота подмышки.
Никто не писал о женщинах лучше.
Экстравагантность Ла Казати продолжалась и в "безумные годы", моду на которые она предвидела.
Другие, такие, например, как принцесса Эдмон де Полиньяк, служила Красоте, заказывая сочинения балетов или сонат, в то время как её брат давал Айседоре Дункан деньги, необходимые для открытия её танцевальных школ.
Очень музыкальная Мария Годебская, с удовольствием тратила миллионы мужа на помощь творцам, например, Дягилеву.
Русский балет был обязан La Bellе Epoque успехом, в котором эстетизм и снобизм разделили поровну.
Его поддерживали те, кого капиталистическое общество считало наиболее умными, и все же он был слишком современен, слишком отличался от обычного вкуса богачей, чтобы его можно было считать продуктом того периода.
И наоборот, всё в то время кажется наигранным, помпезным или безвкусным по сравнению с гениальными творениями Дягилева.
Рядом с русскими композиторами Масканьи, Леонкавалло и Массне казались очень пресными; по сравнению с балеринами в балетных пачках, столь любимыми поклонниками оперы, Тамара Карсавина или Ида Рубинштейн в тюрбанах, почти обнаженные под золотыми вуалями, звучали как звон цимбал в серенаде.
Звездами этого мира были великие оперные певицы, такие как Нелли Мелба и Мэри Гарден.
Бельканто соответствовало их внушительному виду; они появились в отеле "Ритц" словно на сцене оперного театра.
Эдвардианское выражение, описывающее то, как эти женщины появлялись на балу или в театре в своих головных уборах с перьями, звучало так: "Они приплывали". Они жили, как сказали бы французы, "на всех парусах".
Продолжение:
Если вам понравилась статья, поставьте, пожалуйста, лайк. Вам несложно, а нам приятно. А ещё лучше подписывайтесь на наш канал. У нас ещё много прекрасных историй в запасе.