Кухня у них была обычная: квадратная, с линолеумом, который давно пора менять, и с висящим на стене календарём с видами Сочи — подарок от Нины Петровны. Ольга каждый раз натыкалась на эту открытую пасть голубого моря и думала: вот бы туда, одной, без этих бесконечных «как ты живёшь» и «кому это всё надо». Но мечтать было опасно — мечты при ней пахли предательством.
Утро началось с привычного скрежета чайника и шороха тапок Сергея. Он вошёл на кухню, зевая, в старой футболке с надписью «Sochi 2012». Надпись давно выцвела, но сам факт, что эта футболка была подарком мамы, бесил Ольгу.
— Чай есть? — буркнул он, потирая глаза и садясь за стол.
— Есть, — коротко ответила она и налила ему кружку.
Она всегда старалась держать голос ровным, без колкостей. Знала: стоит ей сорваться — он тут же поднимет брови, включит этот свой спокойный тон и скажет: «Ты опять начинаешь». А она не начинала, она просто устала.
— Вчера мама звонила, — сказал Сергей, отхлебывая чай.
Ольга внутренне вздрогнула. Звонила мама — значит, будет продолжение.
— Ну? — сухо спросила она, доставая из хлебницы булку.
— Спрашивала, как мы. Говорит, скучает. — Сергей поднял взгляд, будто проверяя реакцию. — Может, к нам на недельку приедет?
Булка едва не выскользнула из рук. Ольга поставила её на доску и сделала глубокий вдох.
— На недельку? — переспросила она, нарезая хлеб медленно, как хирург делает разрез. — Зачем?
— Ну, соскучилась, что тут такого? — он пожал плечами. — Ты же сама говорила, что семья должна держаться вместе.
«Я говорила, когда мы с тобой были вдвоём, Серёжа», — подумала она, но вслух сказала:
— Сергей, у неё своя квартира. Пусть там скучает.
— Оль, ну что ты как… — он попытался улыбнуться. — Это же мама.
«Мама. Твоя мама, Серёжа. А я кто? Мебель?»
Она не сказала этого. Только разрезала хлеб так, что нож чиркнул по доске с неприятным звуком.
Днём она пошла в магазин. Ходила между полок, выбирая сметану, и думала, что всё вроде бы нормально. У них есть квартира, не самая плохая. Есть он — не пьёт, не бьёт, даже деньги домой приносит. Но почему тогда так тяжело дышать? Почему, когда он говорит «мама», у неё внутри будто включают старый холодильник: гул, скрежет и холод по коже?
Возле кассы позвонил телефон. «Нина Петровна» — высветилось на экране.
— Алло, — сказала Ольга, стараясь звучать дружелюбно.
— Оленька, здравствуй! — в голосе свекрови было столько тепла, что мороз пробежал по спине. — Как вы там? Серёжа ничего не говорил?
— Всё нормально, — ответила Ольга, перекладывая продукты.
— Я вот думаю, — продолжала Нина Петровна. — Может, приеду к вам на пару деньков? Соскучилась я по сыну. И по тебе, конечно.
Слова «по тебе» прозвучали так, будто она добавила их из вежливости, и Ольга это почувствовала.
— Ну… как знаете, — выдавила она.
— Знаю, знаю, — засмеялась свекровь. — Ты же у нас хозяйка!
И вот это «хозяйка» прозвучало так, будто она сказала «вахтёрша».
Вечером, когда Ольга вернулась, Сергей уже сидел у телевизора. На экране мигал очередной сериал, где все решали проблемы, крича друг на друга. «Как символично», — подумала она.
— Ну что, мама завтра приедет, — сказал он, не отрываясь от экрана.
— Завтра?! — она чуть не уронила пакет с продуктами.
— А что такого? Я же говорил, она скучает.
— Сергей, ты хотя бы спросил меня? — её голос дрожал.
Он наконец повернулся к ней.
— Оль, ну это ненадолго. Ты чего раздуваешь?
«Раздуваю… Раздувает она, когда приезжает и начинает мерить шторы глазами», — хотелось крикнуть, но она лишь поставила молоко в холодильник и молча вышла из кухни.
Ночью она лежала и смотрела в потолок. Сергей спал, храпел тихо, как будто нарочно демонстрируя спокойствие. А в голове крутились слова Нины Петровны: «Ты же хозяйка». Хозяйка чего? Если завтра в её квартиру войдёт человек, который будет открывать шкафы, переставлять банки, делать замечания, что «слишком много соли» и «слишком мало уюта»?
Она перевернулась на бок и закрыла глаза.
«Спокойно, Оля. Это всего неделя. Ты потерпишь. Ты всегда терпишь».
Но где-то глубоко внутри уже родился вопрос: а сколько ещё?
Утро встретило запахом духов «Красная Москва». Значит, Нина Петровна уже здесь.
— Оленька! — раздалось из коридора. — Ну здравствуй!
Ольга вышла, натянув улыбку. Свекровь стояла в пальто, с чемоданом. Сын, конечно, даже не подумал помочь — он уже обнимал мать, как будто та вернулась с фронта.
— Как доехали? — спросила Ольга, стараясь быть вежливой.
— Да ничего, добрые люди помогли, — вздохнула свекровь, проходя в квартиру. — Ой, а что это у вас так прохладно? Батареи, что ли, не топят?
«Началось», — подумала Ольга.
Вечером они ужинали втроём. Нина Петровна сидела во главе стола, как генерал.
— А что это у тебя, Оленька, салат какой-то странный? — она поковыряла вилкой. — Сейчас все с майонезом делают, а ты без. Это ж невкусно.
— Нам так нравится, — спокойно ответила Ольга.
— Ну-ну, — протянула свекровь, бросив взгляд на сына. — Серёжа, а тебе нравится?
Он пожал плечами:
— Нормально.
И вот в этом «нормально» Ольга услышала всё: «Я не буду вмешиваться, делайте, что хотите».
Позже, когда они остались наедине, Ольга попыталась заговорить:
— Серёж, ты понимаешь, что я не хочу, чтобы она жила с нами?
— Оль, ну это всего неделя, — опять это его «всего». — Ты всегда всё усложняешь.
Она отвернулась, чтобы он не видел её лица. Потому что на лице была правда: она уже не верила, что это «всего неделя».
Перед сном она прошла на кухню. На подоконнике стояли её фиалки — нежные, сиреневые, те, что она выращивала два года. Она полила их, осторожно убрала сухой лист. И вдруг почувствовала, как к горлу подкатывает ком.
«Только бы не тронула их. Только бы не тронула».
Но в глубине души она уже знала: тронет. Потому что Нина Петровна всегда трогает то, что дорого другим.
Ольга посмотрела в окно. Темнота за стеклом была гуще, чем обычно. И в этой темноте ей показалось, что что-то надвигается — медленно, как туман, но неумолимо.
Третью ночь подряд Ольга засыпала только под утро. Нина Петровна обосновалась в их доме, как будто вернулась на свою территорию после долгой командировки. Чемодан перекочевал в спальню, шкаф приоткрыт, на стуле её халат с пышным цветочным рисунком. Ольга заметила, как тот халат словно вытеснил её домашний свитер — аккуратно свернутый и убранный куда-то на дальнюю полку.
На кухне свекровь хозяйничала с видом, будто всегда здесь жила. Переставила сахарницу, убрала из-под раковины «эти ваши тряпки, они микробы собирают». Даже коврик у двери перевернула «потому что ворс не туда смотрел».
Ольга думала: «Если ворс не туда смотрит, может, я тоже не туда смотрю? На свою жизнь, например».
— Ольга, а у тебя чайник шипит странно, — заметила Нина Петровна утром, заглядывая в носик чайника так, будто собиралась поставить диагноз. — Это накипь. Ты вообще его чистишь?
— Чищу, — ответила Ольга, заваривая кофе и мечтая плеснуть его в собственные мысли, чтобы они проснулись и придумали, как сбежать.
— Ага… — протянула свекровь с той интонацией, где «ага» значит «врёшь». — У нас в деревне, помню, накипи не было. Вода чистая, мягкая…
— Мам, ну это город, — вставил Сергей, проходя на кухню в трусах.
— Ну и что город? — Нина Петровна возмутилась, поправляя халат. — В городе вообще всё ненатуральное. Даже еда. Вот у вас колбаса… её есть нельзя. Там сплошная химия.
— Мам, ну ты же ешь, — хмыкнул Сергей, открывая холодильник.
— Потому что я к вам приехала. А так бы не ела, — отрезала она и посмотрела на Ольгу с победной улыбкой, мол, «слышала?».
Ольга молчала. Молчание — её единственный щит. Но щит трещал.
Вечером произошло то, что надломило этот хлипкий барьер. Ольга вернулась с работы и застала Нину Петровну на кухне. Та стояла с пакетом мусора в одной руке и… горшком с фиалкой в другой.
— А это зачем? — голос Ольги сорвался.
— Это? — свекровь даже не смутилась. — Да выбросить надо. Они все засохли. Пыль собирают только.
— Они не засохли! — Ольга подошла ближе. Её фиалка, её нежная сиреневая радость, лежала на боку, земля рассыпалась. Листья были живые. — Я их поливала вчера!
— Ну и что? — Нина Петровна пожала плечами. — Толку от них? Я вот тебе как говорю: цветы в доме — лишняя возня. Только тараканы полезут.
Ольга почувствовала, как в груди что-то взорвалось.
— Поставьте на место, — произнесла она медленно, но голос дрожал.
— Да брось ты! — махнула рукой свекровь. — Я ж помочь хочу, а ты… всё воспринимаешь в штыки.
Сергей в этот момент вышел из комнаты, увидел сцену, замер.
— Что случилось? — спросил он, зевая.
— Твоя мама выбрасывает мои цветы! — Ольга повернулась к нему, чувствуя, как глаза наполняются слезами.
— Серёж, скажи ей, — вмешалась Нина Петровна, — ну зачем эти сорняки дома? У вас и так всё тесно.
Сергей поднял руки, как арбитр на боксерском ринге.
— Девочки, спокойно. Мам, ну не выбрасывай. Оль, ну не кричи.
— А что мне делать, Серёжа?! — Ольга сорвалась. — Она лезет во всё! В мои шкафы, в мою кухню, теперь в мои цветы!
— Да никто не лезет, — возмутилась свекровь. — Я порядок навожу, между прочим. А то у вас тут… стыдно сказать, как живёте.
Ольга почувствовала, как её накрывает волна ярости. Она подошла к мусорному пакету, вытащила оттуда горшок с фиалкой, смахнула землю на пол.
— Извините, что у нас «стыдно сказать», — процедила она, — но это мой дом. И мои цветы.
— Ну вот, начинается… — закатила глаза Нина Петровна. — Серёжа, ты видишь, что она делает?
Сергей тяжело вздохнул.
— Оль, ну правда, из-за цветов ругаться?
Эта фраза стала спичкой. Ольга почувствовала, как трещит всё внутри.
— Из-за цветов? — она рассмеялась, но смех был горьким. — Да, Серёжа, именно из-за цветов! Потому что завтра это будут не цветы. Завтра это буду я.
— Оль… — он протянул руку, но она отступила.
— Хватит, — сказала она. — Просто хватит.
И ушла в спальню, хлопнув дверью так, что рамка с их свадебной фотографией упала с полки.
Ночью она снова не спала. Лежала, слушала, как в зале тихо переговариваются Сергей и его мама. Слова были неразборчивы, но тон понятен: он оправдывается, она вздыхает. Потом смех. Лёгкий, заговорщический.
«Они вместе. А я — отдельно», — подумала Ольга.
В голове крутилась сцена с фиалкой. Не потому что это цветок. Потому что это был символ: её жизнь — это та самая фиалка. Её выдернули из земли, в которой она хоть как-то держалась, и бросили в мусор.
Утром она проснулась от запаха жареного лука. На кухне свекровь готовила что-то «для сыночка». Сергей сидел рядом, пил чай и улыбался. И вот эта улыбка была последней каплей.
— Оль, доброе утро! — бодро сказал он. — Мама твой любимый омлет делает.
— Мама делает, — повторила она тихо и пошла в ванную.
Там она закрыла дверь и посмотрела на себя в зеркало. Лицо усталое, глаза красные. Женщина, которая когда-то мечтала о счастье, сейчас выглядела как тень.
И вдруг в голове родилась мысль. Простая, страшная и освобождающая:
«Я больше не могу. Я сделаю так, чтобы это закончилось».
Но закончилось оно не сразу. Днём Нина Петровна выдала очередной фокус.
— Серёжа, — сказала она, сидя за столом и глядя на сына с видом заговорщика, — а я тут подумала. У вас дверь в спальню без замка. А это неправильно. Молодые должны уметь уединиться. Надо замочек поставить.
Ольга едва не выронила кружку.
— Что? — спросила она, не веря своим ушам.
— Замочек, — спокойно повторила свекровь. — Чтоб никто не мешал. Даже я.
И улыбнулась так, что Ольга поняла: это не забота. Это проверка. Это «кто тут хозяйка».
Сергей замялся.
— Ну… можно поставить, — сказал он.
Ольга почувствовала, как что-то внутри окончательно ломается.
— Знаете что, — произнесла она, вставая из-за стола. — Ставьте. Хоть два. Хоть решётку. Только учтите: дверь скоро понадобится не мне.
Она ушла в комнату, села на край кровати и долго смотрела на свои руки.
«Всё. Это конец. Только теперь конец будет мой».
Утро началось с тишины. Странной, вязкой тишины, от которой звенело в ушах. Нина Петровна ушла в магазин за «нормальной колбасой», Сергей дремал на диване, уткнувшись в телефон. Ольга стояла у окна, глядя на двор, где соседский мальчишка катил велосипед по грязному снегу. И вдруг всё стало ясным. Не то чтобы пришло озарение — скорее, как будто в голове щёлкнул выключатель, и свет наконец загорелся.
Она пошла в спальню, открыла шкаф. Чемодан, который они когда-то брали в отпуск, стоял в углу. «Смешно, — подумала она, — брали его, чтобы отдыхать вместе. А сейчас…». Она вытащила чемодан, поставила на кровать и молча открыла замок.
— Оль, ты что делаешь? — голос Сергея раздался за спиной.
— Убираю лишнее, — спокойно сказала она, не оборачиваясь.
— В смысле? — он подошёл ближе, с тревогой в голосе. — Это… что?
Она повернулась. На лице — камень. Ни истерики, ни слёз.
— Чемодан для твоей мамы. И для тебя, если захочешь.
— Ты с ума сошла? — Сергей повысил голос. — Оль, ты что несёшь?!
Она подняла руку.
— Тише. Мне нужно, чтобы ты услышал: я больше не могу жить в этом балагане. Это моя квартира. Моё пространство. Я устала быть гостьей в собственном доме.
Сергей растерянно уставился на неё.
— Оль… ну это же мама…
— Да! — сорвалось у неё. — Это твоя мама! Твоя, не моя! И живи с ней хоть до пенсии. Но не здесь.
В этот момент в коридоре хлопнула дверь — Нина Петровна вернулась с пакетами.
— Ой, а что это за шум? — спросила она, проходя на кухню. — Я всего на полчасика вышла…
Ольга шагнула в коридор.
— Нина Петровна, — произнесла она ровно, но в голосе звенел металл, — собирайте вещи.
— Чего? — свекровь замерла, прижимая к груди батон.
— Вещи. Чемодан вот. Я помогу.
— Ты что, охамела?! — взвизгнула та. — Это как понимать? Серёжа! Скажи ей!
Сергей стоял в дверях, бледный.
— Оль, ну подожди, не горячись…
— Я не горячусь, — она улыбнулась. Улыбка вышла страшной. — Я просто больше не рабыня.
Она прошла мимо него, взяла из прихожей куртку свекрови, аккуратно положила в чемодан.
— Вот так, — сказала она тихо. — Теперь это моё решение. И оно последнее.
Нина Петровна разинула рот, готовясь к истерике, но вдруг осеклась: Ольга смотрела на неё так, как смотрят на сломанную вещь, которую пора выбросить.
— Я… я в милицию позвоню! — выкрикнула свекровь.
— Звони, — пожала плечами Ольга. — Квартира моя.
Сергей шагнул к ней:
— Ты не имеешь права…
Она подняла голову и посмотрела прямо в глаза:
— Имею. Потому что я — дома. А ты?
Тишина. Она слышала, как капает вода из крана. Как за окном проехала машина. Мир не рухнул — рухнуло что-то другое. И стало легче.
Через час чемодан стоял в прихожей. Дверь хлопнула. И Ольга осталась одна.
Она вернулась на кухню, наложила себе омлет, который ещё пах чужими руками, села за стол. Перед ней стояла пустая чашка. Она подняла взгляд на окно.
Свет бил в стекло. Белый, чистый, как новая жизнь.
И впервые за много месяцев она улыбнулась по-настоящему.
— Всё, — сказала она вслух. — Теперь всё.
И в этот момент тишина стала не врагом, а союзником.
Конец.