Кухня у свекрови всегда пахла чем-то кислым. Как будто старые кастрюли впитали в себя всё — и борщ недельной давности, и вчерашнюю жареную рыбу, и духи "Красная Москва", которыми Галина Петровна щедро поливала себя перед приходом гостей. Анастасия сидела на краешке стула, аккуратно держа вилку в руках, словно боялась обронить хоть крошку на клеёнку с розами.
Антон, её муж, чувствовал себя здесь вольготно. Сидел развалившись, наливал себе пятое пиво и периодически хмыкал над шутками отца. Виктор Александрович редко говорил что-то по существу, но вставлял свои "ага", "ну-ну", "точно" в нужные паузы, поддерживая жену. Настя смотрела на него и думала: не мужчина, а эхо.
Галина Петровна, хозяйка вечера, расхаживала по кухне с важностью, словно принимала у себя делегацию из правительства. В руках у неё была ложка — она то помешивала салат, то тыкала ею в сторону Анастасии.
— Ты опять похудела, — сказала свекровь, прищуриваясь, будто обвиняла. — Не кормит тебя мой сын, что ли? Или сама на диете сидишь? Вон, ноги как спички.
Антон усмехнулся, не отрываясь от тарелки.
— Мам, да нормально она выглядит. У всех сейчас так, модно.
Анастасия тихо улыбнулась, хотя внутри сжалась. Она давно перестала оправдываться. Любая её фраза превращалась в повод для насмешки или спора. Поэтому проще было молчать. Молчание — её щит.
— Модно, модно… — протянула Галина Петровна с явным пренебрежением. — А ты, между прочим, помнишь, как твоя бывшая Лена готовила? — она обратилась к сыну, игнорируя невестку. — Щи наваристые, пироги, руки золотые… А эта что? Салатик из огурца нарежет и довольна.
Антон пожал плечами, налил себе ещё пива и сказал почти безразлично:
— Мам, не начинай. У Лены тоже характер был… не сахар. Ты ж сама её потом терпеть не могла.
— Ну, зато готовила, — буркнула свекровь и демонстративно отставила миску с салатом поближе к себе.
Настя почувствовала, как сердце глухо стукнуло. Она привыкла к этим сравнениям, но каждый раз это резало. И хуже всего было то, что Антон не вставал на её сторону. Никогда. Его любимая тактика — "сгладить". Сидеть между мамой и женой, но ближе к маме.
— А ты чего молчишь? — резко повернулась к ней Галина Петровна. — Я ж с тобой разговариваю. Или у нас теперь немые обеды?
Настя вздохнула и, стараясь говорить ровно, ответила:
— Всё нормально, Галина Петровна. Работа, дом, всё как у всех.
— Ага, как у всех, — подхватил Виктор Александрович, но так, будто и сам не понял, зачем сказал.
Галина Петровна щёлкнула языком.
— У всех, говоришь? У всех — это когда люди дом строят, детей растят, хозяйство ведут. А у вас что? Ни детей, ни ремонта, ни толком быта. Только квартира твоя, и та пустая.
Слово "твоя" она выделила так, будто произнесла ругательство.
Настя сделала вид, что не заметила. Но внутри вспыхнуло. Квартира. Её маленькая двушка, оставшаяся от бабушки. Единственное место, где она чувствовала себя в безопасности, где стены были её, а не свекровины взгляды. И именно эта квартира была постоянным предметом намёков.
— Мам, хватит, — Антон уже начинал раздражаться, но не из-за того, что обидели жену, а потому что его собственный покой нарушили. — Что ты пристала? Живём и живём.
— Живёте… — усмехнулась Галина Петровна, и в её голосе зазвенело что-то неприятное. — На готовеньком живёте. Не стыдно?
Настя прикусила язык. Ей хотелось сказать: "Это я должна стыдиться? Я, которая работает, оплачивает коммуналку и тянет на себе весь дом?" Но она промолчала. Она всегда молчала. Потому что знала: начни спорить — будет хуже.
Она отвела взгляд на окно. За стеклом темнело. Фонарный свет ложился пятнами на стекло, и она почувствовала себя, как рыбка в аквариуме. Сидит, слушает, молчит. А вокруг — чужие глаза.
— Настя, — вдруг сказал Антон, лениво ковыряя вилкой в тарелке. — Мам права. Ты хоть подумай, может, мы как-то с квартирой твоей разберёмся? Ну, чтоб просторнее стало. Или поменять на трёшку. Всё ж удобнее.
Он сказал это так буднично, будто речь шла о покупке новой сковородки.
Настя резко подняла глаза. Внутри кольнуло так, будто её предали прямо при всех, на глазах. Но она опять сдержалась.
— Это моя квартира, Антон, — сказала она тихо. — Бабушка оставила.
— Ну да, ну да, — вмешалась свекровь с ядовитой улыбкой. — Бабушка оставила. А теперь в семье надо делиться. Раз бабушка твоя, значит, и наш дом теперь. Или как? Мы ж не чужие.
Виктор Александрович кашлянул, отхлебнул водки и добавил для веса:
— Семья должна быть одна.
Настя почувствовала, как внутри поднимается волна. Она молчала так много лет. Терпела. Но в этот момент ей показалось, что воздух стал слишком густым, и дышать тяжело.
Она посмотрела на Антона. Он избегал её взгляда, ковырял вилкой огурец.
— Я потом с тобой поговорю, — сказал он тихо, почти виновато, но не для того, чтобы её поддержать, а чтобы отложить разговор.
И именно эта его фраза стала последней каплей в её сегодняшнем терпении.
Внутри у неё всё похолодело. Она поняла: они готовят почву. Они уже решили, что квартира — их. А она… так, помеха.
Она сидела и кивала, делая вид, что слушает, а на самом деле внутри слышала только одно: треск. Как будто тонкая трещина пошла по кружке, по которой она столько лет пила чай. Кружка ещё целая, но вот-вот расколется.
И в этой тишине, среди запаха старых кастрюль, чужих голосов и натянутых улыбок, Анастасия впервые ясно почувствовала: что-то страшное назревает.
Телефон зазвонил в девять утра в субботу.
Анастасия только что поставила чайник и собиралась сделать себе кофе. Антон спал, раскинувшись на кровати, как мальчишка после лагеря. Настя посмотрела на экран — «Галина Петровна». Внутри всё сжалось.
— Настя, — голос свекрови звучал бодро, но с металлической ноткой, — мы с отцом вечером к вам зайдём. Дело есть. Антону передай, пусть к семи будет дома.
И не успела Настя ответить, как звонок оборвался.
Она стояла с телефоном в руке, словно с бомбой. Ей сразу стало ясно: «дело» — это про квартиру. Чужая интонация, чужой напор — и в голове уже всё сложилось.
— Кто звонил? — сонно пробормотал Антон, появившись на кухне в трусах.
— Твоя мама. Сказала, вечером придут. Дело есть, — Настя налила кофе, стараясь держать голос ровным.
Антон почесал живот, налил себе чаю и лениво сказал:
— А, ну ладно. Значит, надо будет посидеть. Ты там что-нибудь приготовь.
— Я? — Настя повернулась к нему, в голосе прозвенело что-то новое, острое. — Они приходят по своей инициативе, а готовить мне?
Антон удивлённо моргнул.
— Ну а кто? Мы ж дома. Что я им сухари дам?
Настя опустила взгляд в кружку. Внутри поднялась злость. Она поймала себя на том, что давно не чувствовала ничего, кроме усталости. А сегодня злость прорвалась.
— Слушай, Антон, — тихо, но жёстко сказала она, — я знаю, о чём будет разговор. И сразу тебе скажу: квартиру я продавать не буду.
Он сморщился, как будто от кислого лимона.
— Настя, ну зачем ты заранее накручиваешься? Мы просто поговорим.
— Мы? — она усмехнулась. — Нет, Антон. Они будут говорить. А ты будешь сидеть и кивать.
Он вспыхнул.
— Опять ты начинаешь! Я что, против тебя, по-твоему?
— Да, — вырвалось у неё слишком резко.
Тишина повисла тяжёлым колоколом. Антон отвернулся, хлопнул дверцей шкафа и замолчал. А Настя сидела и думала: «Ну вот, началось. И назад дороги нет».
Вечером всё было как по сценарию. Галина Петровна пришла нарядная, с папкой в руках. Виктор Александрович — молчаливый, вечно в своём сером свитере, тащил пакет с продуктами. Сели за стол, разложили салаты. Настя даже не притронулась к еде — кусок не лез.
Первыми заговорили родители.
— Дети, — начала Галина Петровна, поправляя очки, — ситуация у нас непростая. Мы с отцом вляпались, не буду скрывать. Надо деньги. Большие. Нас кинули с этими дачными постройками. Все накопления — коту под хвост.
Антон вздохнул, как будто всё это он слышал уже сто раз.
— Мам, ну… я говорил, что связываться не надо.
— Говорил, — отрезала она. — Но ты же сам потом ездил и помогал! Так что не надо тут умного строить. Дело сейчас не в этом. Дело в том, что деньги нужны.
Она посмотрела прямо на Настю.
— И вот мы подумали. Квартира у Насти стоит хороших денег. Если её продать — можно купить вам трёшку, а нам с отцом часть отдать. Всё честно.
— Честно? — Настя чуть не задохнулась. — Это моя квартира.
— Какая твоя? — свекровь фыркнула. — Ты в семье. Всё общее. Ты думаешь, мы для себя просим? Мы ж для вас стараемся! Чтобы просторнее, чтобы дети могли быть.
Настя сжала ладони так, что побелели костяшки.
— Я не собираюсь продавать квартиру, — сказала она тихо, но отчётливо.
— Настя, ну ты не руби с плеча, — вмешался Антон, уже раздражённо. — Мам права: просторнее надо. А мы потом ещё купим.
— Потом? — Настя подняла глаза. — Ты веришь в это «потом»? А если не купим? Я останусь ни с чем.
— Да что ты драматизируешь, — вмешался Виктор Александрович, лениво ковыряя селёдку. — У нас семья крепкая, справимся.
Настя засмеялась. Смех вышел резким, почти истерическим.
— Семья? Крепкая? Где вы были, когда я болела, а ваш сын на диване валялся? Где вы были, когда я ночами работала, чтобы ипотеку закрыть? Где?
Галина Петровна прищурилась, её голос стал ледяным:
— Ты что, намекаешь, что мы тебе должны?
— Я намекаю, — Настя подняла голову, — что я никому не должна.
Тишина. Даже Антон опешил.
— Настя… — начал он, но мать его перебила.
— Вот неблагодарная! — свекровь уже почти кричала. — Мы её приняли, мы ей всё… А она — «не должна»! Да без нас ты бы…
— Мам! — Антон вскочил, хватая мать за локоть. — Ну хватит!
Но та вырывалась, кипела, её лицо налилось краской.
— Да я ж для вас стараюсь! Я ж о будущем думаю! А она — эгоистка, упрямая!
Настя в этот момент почувствовала странное облегчение. Как будто пелена упала. Она смотрела на них всех — на Антона, который метался между мамой и женой, на Виктора Александровича, равнодушно жующего, на Галину Петровну, которая орала ей в лицо — и понимала: вот оно. Всё, что она терпела годами, вырвалось наружу.
— Я квартиру не продам, — сказала она твёрдо. — Хотите — обижайтесь. Хотите — проклинайте. Но я этого не сделаю.
Галина Петровна замолчала. Смотрела на неё так, будто перед ней стоял не человек, а предатель.
— Ну, Антон, — сказала она тихо, с ядом, — вот и смотри, кого ты в жёны взял.
Антон опустил глаза. Не на мать, не на жену — в тарелку.
И в этот момент Анастасия поняла: он не её союзник. Никогда не был. И не будет.
На кухне повисла мёртвая тишина. Только часы тикали.
А в сердце у Насти что-то щёлкнуло. Как будто дверь захлопнулась.
Когда они ушли, квартира будто выдохнула. Но внутри у Насти разрослось другое чувство — решимость.
Она смотрела на треснувшую кружку в раковине, ту самую, из которой бабушка пила чай. Трещина пошла глубже, чем раньше. Настя взяла кружку, провела пальцем по острому краю.
— Всё, — прошептала она сама себе. — Больше я не буду молчать.
На следующий день всё произошло так, будто сценарий был давно написан.
Анастасия проснулась рано. В комнате пахло затхлой пивной бутылкой, которую Антон так и не убрал со стола. Он храпел, разметав одеяло. Настя долго смотрела на него. Лицо привычное, родное, но чужое. Больше не муж — сосед по койке.
Она встала, сделала себе чай и села на подоконник. За окном шёл лёгкий снег, редкие хлопья липли к стеклу. Настя чувствовала удивительное спокойствие. Внутри уже не было вчерашней бури. Только холодная ясность: всё кончено.
К обеду позвонили в дверь.
Она знала, кто это.
На пороге стояли Галина Петровна, Виктор Александрович и Антон. Он смотрел виновато, мать — с победной улыбкой, отец — всё так же пусто.
— Мы поговорить, — сказала свекровь, вваливаясь в квартиру без приглашения.
Настя не двинулась.
— Я не звала вас.
— Ой, перестань, — отмахнулась Галина Петровна. — Дело серьёзное. Мы тут с Антоном решили: всё-таки квартира — общее. Ты зря упираешься. Надо продать.
Антон опустил голову.
— Настя, ну ты подумай ещё раз. Это же ради нас… ради семьи.
Настя засмеялась. Смех был сухим, колючим.
— Ради семьи? А кто моя семья? Вы? Люди, которые годами делали вид, что я пустое место?
— Да что ты несёшь, — вспыхнула свекровь, — мы же заботились! Мы хотели как лучше!
— Как лучше для себя, — перебила Настя. Голос её звучал спокойно, но от этого страшнее. — Всегда только для себя.
Она прошла в комнату, достала чемодан. Вещи Антона уже лежали в нём.
— Собирайся, — сказала она мужу. — Ты уходишь вместе с ними.
Антон побледнел.
— Настя, ты что…
— Я говорю последний раз, — её голос звенел. — Из моей квартиры — вон. Это моё пространство. Здесь не будет ни золовки, ни твоей мамы, ни тебя.
— Да ты сумасшедшая! — закричала Галина Петровна. — Он твой муж! Ты обязана!
— Я никому ничего не обязана, — отчеканила Настя.
Антон попытался было подойти к ней, но она подняла руку, как барьер.
— Всё. Я устала быть удобной. Забирай чемодан. И уходи.
Он стоял, растерянный, будто мальчик, которого выставили с урока. Потом медленно взял чемодан. Галина Петровна кричала, ругалась, пыталась схватить Настю за руку, но та оттолкнула её.
Виктор Александрович молча надел куртку и вышел первым. Антон потянул за собой мать. Дверь захлопнулась.
В квартире стало тихо.
Настя прислонилась к стене. Сначала в груди было пусто. Потом пришло облегчение.
Она взяла треснувшую кружку, поставила на стол. Долго смотрела на неё. Потом резко бросила в мусорное ведро. Керамика разлетелась на куски.
— Всё, — сказала она.
И впервые за много лет ей стало легко дышать.
Конец.