Звонок застал Елену за священнодействием. Она пересаживала молодую фиалку. Тонкие, почти прозрачные корешки трепетали в её пальцах, и она, затаив дыхание, опускала их в свежую, пахнущую лесом и дождём землю. Вокруг, на широком подоконнике её гостиной, раскинулся целый мир. Пышные шапки герани, упрямые стрелки сансевиерии, нежный каскад хлорофитума — всё это было её королевство, её тихая гавань в большой трёхкомнатной квартире с видом на Волгу. В свои пятьдесят шесть Елена ценила этот покой превыше всего.
Телефон, оставленный на комоде, завибрировал настойчиво, раздражающе. Елена поморщилась. Она знала этот звонок. Не по мелодии — по самому ощущению беды, которое он вызывал. Это была её младшая сестра, Светлана.
— Да, Света, — ответила она, стряхивая землю с рук.
— Леночка, привет! Ты не занята? — голос сестры звенел фальшивой бодростью, как натянутая струна.
— Занята, — честно ответила Елена. — Фиалку пересаживаю. Что-то срочное?
— Ой, ну вечно ты со своими цветами! — в голосе проскользнуло привычное пренебрежение. — У нас тут дело, Леночка, серьёзное. Мы с Димкой подъехать хотим. Поговорить надо.
Елена закрыла глаза. «Серьёзное дело». Эти слова за последние двадцать лет стали синонимом очередной финансовой катастрофы Светланы.
— Когда?
— А мы уже почти у тебя. Минут через пятнадцать будем! Чайник ставь!
Короткие гудки. Елена медленно опустила телефон. Фиалка так и осталась стоять на газете, с беззащитно оголёнными корнями. Покой был разрушен. Она пошла на кухню не ставить чайник, а выпить стакан холодной воды. Руки слегка дрожали. В свои сорок девять Светлана так и не повзрослела, оставшись вечным подростком, ждущим, что кто-то решит её проблемы. А главным «решателем» всегда почему-то назначалась Елена.
Она посмотрела в окно. Нижний Новгород жил своей жизнью. Внизу по набережной гуляли пары, катился по дорожке мальчик на самокате, вдалеке медленно полз по реке белый теплоход. Мир был упорядочен и спокоен. Весь, кроме маленького мирка её семьи.
Звонок в дверь был резким, двойным. Елена открыла. На пороге стояла Светлана, яркая, как тропическая птица. Малиновая помада, слишком светлые волосы, едкий запах дешёвых духов, пытающихся перекричать запах сигарет. Рядом, нахохлившись, стоял её сын, двадцатилетний Дмитрий. Взгляд угрюмый, в ушах наушники, руки в карманах рваных джинсов.
— Привет, сестрёнка! — Светлана впорхнула в прихожую, оставив на щеке Елены липкий след помады. — А мы вот, с гостинчиками!
Она протянула помятую коробку зефира в шоколаде. Елена знала, что у неё диабет и зефир ей нельзя. Светлана этого никогда не помнила.
— Проходите. Дима, здравствуй.
Племянник неохотно вынул один наушник и буркнул что-то похожее на приветствие, не отрывая взгляда от телефона.
Они прошли в гостиную. Светлана окинула комнату цепким взглядом.
— Просторно у тебя, Лен. Хоромы! Одна живёшь, а места — хоть танцуй.
Елена промолчала, предлагая им сесть. Она села напротив, в своё старое вольтеровское кресло, которое стало для неё своеобразной броней.
— Так что за дело?
Светлана картинно вздохнула, смахнув несуществующую пылинку с колена.
— Леночка… Ты же знаешь, как нам тяжело. Я одна Димку тяну, на работе копейки платят, этот кризис проклятый… А у парня жизнь начинается. Ему старт нужен.
Дмитрий, услышав упоминание о себе, оторвался от телефона.
— Мне на бизнес деньги нужны, тёть Лен, — сказал он баском, в котором слышались заученные фразы. — Стартап. Перспективный.
— Какой ещё стартап? — устало спросила Елена.
— IT-сфера, — важно надул щёки племянник. — Приложение для доставки… Ну, в общем, неважно. Главное — тема верняк. Нужно только вложиться на начальном этапе.
Елена посмотрела на сестру. Та кивала с таким видом, будто её сын как минимум изобрёл вечный двигатель.
— И сколько стоит этот «верняк»?
— Ну… — замялась Светлана. — Кредит нам не дают. У меня история плохая, ты же знаешь. И у Димки тоже… там микрозаймы висят. В общем, нужно где-то миллиона три.
Елена почувствовала, как внутри всё сжалось в холодный комок. Три миллиона. Она таких денег в руках не держала. Она всю жизнь работала главным бухгалтером в небольшой строительной фирме, знала цену каждой копейке, каждой переработке, каждой бессонной ночи перед сдачей годового отчёта.
— Света, у меня нет таких денег. И ты это прекрасно знаешь.
— А мы и не просим у тебя денег, Леночка! — голос сестры стал вкрадчивым, медовым. — Мы всё продумали.
Она подалась вперёд, и её глаза хищно блеснули.
— Смотри. Ты живёшь одна в трёшке. Огромная квартира, семьдесят пять квадратов. Зачем тебе столько? Ты продаёшь её. Она сейчас стоит миллионов пять, если не больше. Мы покупаем тебе хорошую, уютную однушечку в новом доме. Ну, миллиона за два с половиной. И у нас остаётся как раз то, что нужно Димочке на старт! И даже на долги его хватит. А? Гениально же! Ты в новой квартире, с новым ремонтом, а у парня — будущее! Мы же семья, мы должны помогать друг другу!
Елена молчала. Она смотрела на сестру, на племянника, и не чувствовала ничего, кроме оглушающей пустоты. Они не шутили. Они действительно сидели в её квартире, в её крепости, и с лёгкостью расчерчивали её жизнь, её будущее, её единственное достояние, которое она заработала своим горбом, бессонными ночами и вечной экономией.
Она вспомнила, как десять лет назад Светлана прибежала к ней в слезах. Её тогдашний муж проиграл в автоматах все деньги, и нужно было срочно закрыть долг, иначе «будут проблемы». Елена тогда только-только накопила на ремонт в ванной. Она сняла все деньги со сберкнижки. Все до копейки. Отдала. «Я всё верну, Леночка, честное слово, за полгода!» — рыдала Светлана. Деньги, разумеется, никто не вернул. А через год сестра с мужем развелась, и про долг было «неудобно напоминать».
Потом была история с «перспективным бизнесом» — Светлана решила открыть на дому ногтевой салон. Елена снова помогла — купила лампу, гели, машинку для маникюра. Салон просуществовал два месяца, после чего оборудование было заброшено на антресоли, потому что «клиенты все капризные, а спина болит».
Она посмотрела на свои руки, лежащие на подлокотниках. Руки бухгалтера. С аккуратными ногтями, без лака, с чуть припухшими от возраста суставами. Эти руки пересчитали тонны бумаг, исписали сотни ведомостей, держали на плаву не только её маленькую жизнь, но и, как ей казалось, всю её непутёвую семью.
— Тёть Лен, ну ты чего молчишь? — нетерпеливо подал голос Дима. — По-моему, план отличный. Тебе же одной реально много места. Будешь жить в однушке, и за коммуналку меньше платить. Экономия!
«Экономия». Он сказал ей, главному бухгалтеру с тридцатилетним стажем, про экономию. Елена почувствовала, как пустота внутри начинает заполняться тихим, ледяным гневом.
— Мне нужно подумать, — сказала она ровным, бесцветным голосом. Это была её стандартная защитная фраза.
— Да чего тут думать-то? — всплеснула руками Светлана. — Всё же очевидно! Это шанс для всех нас! Для Димочки!
— Я сказала, мне нужно подумать, — повторила Елена, и в её голосе прорезался металл. — Я вам позвоню.
Светлана поджала губы, обиженно глядя на неё. Дима демонстративно уткнулся в телефон, давая понять, что разговор окончен и он разочарован. Они ушли так же быстро, как и появились, оставив после себя запах чужих духов и смятую коробку с зефиром на журнальном столике.
Елена долго сидела в кресле, глядя в одну точку. Потом встала, взяла коробку, вынесла её в мусоропровод и тщательно вымыла руки. Вернувшись в комнату, она подошла к фиалке. Бедные корешки подсохли и съёжились. Она аккуратно опустила цветок в горшок, присыпала землёй, полила тёплой отстоянной водой. «Ничего, — прошептала она, — ты сильная. Ты выживешь».
Следующие несколько дней превратились в ад. Светлана обрывала телефон. Она писала длинные сообщения в мессенджер, полные упрёков и манипуляций. «Неужели тебе совсем не жаль родного племянника?», «Ты всегда была эгоисткой, только о себе и думала!», «Мама бы за тебя постыдилась!».
Потом к атаке подключилась «тяжёлая артиллерия» — двоюродная тётка из Саратова, Полина.
— Леночка, мне Светочка звонила, вся в слезах, — заворковал в трубке её голос. — Что же ты делаешь? Семья — это святое. Надо помогать. Тем более, тебе одной и правда хоромы ни к чему. В твоём возрасте уже о душе надо думать, а не о квадратных метрах.
Елена молча слушала, сжимая трубку до боли в костяшках.
— Тётя Поля, вы когда в последний раз видели мою «трёшку»?
— Ну… лет пятнадцать назад, когда на юбилей к твоей маме приезжала. А что?
— Ничего, — отрезала Елена. — Ничего.
Она положила трубку. О душе. Они все вдруг озаботились её душой. Душой, которую они были готовы вынуть и растоптать ради «перспективного стартапа».
Вечером, после работы, она зашла в свой любимый книжный магазин. Просто побродить между стеллажами, вдохнуть запах типографской краски и старой бумаги. Это её успокаивало. В отделе современной прозы её окликнула коллега, Татьяна, из планового отдела. Женщина её возраста, такая же одинокая, но не сломленная.
— Лена, привет! Что-то ты сама не своя последние дни. Случилось что?
И Елена, сама от себя не ожидая, рассказала. Не вдаваясь в финансовые детали, а просто — о предложении сестры.
Татьяна слушала внимательно, не перебивая. Потом взяла Елену под руку.
— Лен, — сказала она тихо, но твёрдо. — А ты помнишь, как мы с тобой в прошлом году на Алтай ездили? Помнишь то чувство, когда мы на перевале стояли? Ветер, простор, и ощущение, что ты — хозяйка своей жизни. Никто тебе не указ.
Елена кивнула, вспоминая тот пьянящий холодный воздух и безграничное небо.
— Вот. А они хотят у тебя этот перевал отнять. Загнать тебя в конуру и отобрать твоё небо. Твоя квартира — это не метры. Это твоя свобода. Твой Алтай. И только тебе решать, пускать туда кого-то или нет. Даже если это семья.
Слова Татьяны были как глоток свежего воздуха. Вечером, придя домой, Елена не включила телевизор, как обычно. Она заварила себе травяной чай, села в своё кресло и стала смотреть на ночной город. Огни машин рисовали на потолке причудливые узоры. Она думала о своей жизни. О том, как в девяностые, после развода с мужем-алкоголиком, осталась с маленьким сыном на руках в съёмной комнате. Как работала на двух работах, не видя белого света. Как по ночам, уложив сына спать, садилась за курсовые для студентов-заочников, чтобы заработать лишнюю копейку. Как потом, потихоньку, смогла взять ипотеку на эту квартиру. Она помнила каждый платёж. Каждое «отказала себе в новом платье», «отказала себе в отпуске». Эта квартира была не просто бетоном и кирпичом. Она была памятником её стойкости, её воле, её победе.
Утром в субботу они пришли снова. Без звонка. Елена открыла дверь и увидела на пороге всё ту же пару — обиженную Светлану и наглого Дмитрия.
— Мы пришли за ответом, — с порога заявила сестра.
— Проходите, — Елена отступила, пропуская их в гостиную. На этот раз она не предложила им сесть. Она осталась стоять посреди комнаты, прямая, как струна.
— Ну так что? — Светлана с вызовом посмотрела на неё. — Ты надумала? Бумаги можно начинать оформлять? Я уже риелтору позвонила, знакомому.
— Да, я надумала, — спокойно сказала Елена.
Она сделала паузу, собираясь с мыслями. Внутри уже не было ни страха, ни сомнений. Только холодная, ясная решимость.
— Мой ответ — нет.
Тишина, которая наступила после её слов, была такой плотной, что, казалось, её можно потрогать.
— Что? — первой опомнилась Светлана. — Как это «нет»?
— Вот так. Просто нет. Я не буду продавать свою квартиру.
— Ты… ты с ума сошла? — зашипела сестра, её лицо исказилось. — Ты хоть понимаешь, что ты делаешь? Ты рушишь будущее своему родному племяннику!
— Будущее нужно строить самому, Света. Своими руками. А не за счёт продажи чужой жизни, — голос Елены был ровным и твёрдым.
— Ах, вот ты как заговорила! — взвизгнула Светлана. — Чужой жизни! А мы для тебя чужие, да? Я, твоя единственная сестра!
— Да, — тихо, но отчётливо сказала Елена. — В тот момент, когда вы пришли сюда с этим планом, вы стали для меня чужими. Вы не спросили, чего хочу я. Вы не подумали обо мне. Вы просто решили, что имеете право распоряжаться моей собственностью и моей жизнью, потому что вам так удобно.
— Да кому ты нужна со своей жизнью! — вмешался Дмитрий, отбросив всякое приличие. — Сидишь тут одна, как сыч, в своей берлоге! Засохла вся со своими цветочками! Тебе что, жалко, что ли? Тебе скоро на пенсию, помрёшь тут одна, и квартира государству достанется! А так бы хоть польза от тебя была!
Елена посмотрела на него. Не на племянника, которого когда-то качала на руках, а на чужого, озлобленного молодого человека с жадными глазами. И ей стало не больно. Ей стало брезгливо.
— Знаешь, Дима, — сказала она, глядя ему прямо в глаза. — Возможно, я и умру здесь одна. В своей квартире. Которую я заработала, в отличие от тебя, не нытьём, а трудом. Я буду смотреть на Волгу из своего окна, пить чай из своей любимой чашки и пересаживать свои цветы. И это будет моя жизнь. Моя. А не ваша. Вы просите не помощи. Помощь — это когда человеку плохо, и ты отдаёшь ему последнее, чтобы он встал на ноги. А вы просите, чтобы я легла, а вы по мне прошли. Так вот, я не лягу.
Она перевела взгляд на сестру, на её искажённое злобой лицо с размазанной малиновой помадой.
— Десять лет назад я отдала тебе все свои сбережения на ванную. Ты помнишь?
Светлана дёрнулась.
— Ну, было дело… Старое поминать вздумала!
— Я не поминаю. Я констатирую. Ты их не вернула. Пять лет назад я купила тебе оборудование для салона. Ты его забросила. Каждый раз, когда у тебя случались проблемы, я была рядом. Я давала тебе деньги, советы, время, силы. А что я получала в ответ? «Леночка, ты сильная, ты справишься». Да, я сильная. И именно поэтому я говорю вам «нет». Мой ресурс помощи для вас исчерпан. Навсегда. А теперь, пожалуйста, уходите.
Она развернулась и пошла к двери, открывая её.
Светлана стояла посреди комнаты, тяжело дыша.
— Ты об этом пожалеешь, — прошипела она. — Ты сдохнешь в одиночестве, и никто тебе стакан воды не подаст!
— Воду я себе и сама налью, — спокойно ответила Елена, не оборачиваясь. — Из фильтра.
Они ушли, хлопнув дверью так, что зазвенели стёкла в серванте. Елена закрыла замок на два оборота. Тишина, которая наполнила квартиру, была оглушительной. Но это была другая тишина. Не давящая, а звенящая свободой. Она прошла по комнатам, касаясь рукой знакомых вещей: резной спинки стула, гладкой поверхности пианино, которое давно молчало, бархатной шторы. Всё было на своих местах. Всё было её.
Она подошла к окну. Там, на подоконнике, стояла спасённая фиалка. За ночь она расправила листочки и выглядела бодрой и живой. Елена взяла телефон. В списке вызовов мигал номер сестры. Она смотрела на него несколько секунд, а потом, с твёрдым и спокойным движением пальца, заблокировала контакт. Потом заблокировала номер тёти Полины. Это было не актом мести, а актом самосохранения. Операцией по удалению токсичной опухоли из её жизни.
День клонился к вечеру. Елена заварила себе свой любимый чай с бергамотом, достала с полки давно купленную, но так и не начатую книгу. Села в своё кресло. За окном садилось солнце, окрашивая небо и реку в невероятные розово-оранжевые тона. Она смотрела на это величие и впервые за много лет чувствовала не одиночество, а уединение. Благословенное, целительное уединение.
Она не знала, что будет завтра. Но она точно знала, что завтра она проснётся в своей постели, в своей квартире. Выпьет кофе из своей чашки. Подойдёт к окну и поздоровается со своими цветами. И это будет её выбор. Её маленькая, но честно завоёванная победа. И впервые за долгие годы ей показалось, что её настоящая жизнь — свободная, осознанная, принадлежащая только ей — не заканчивается. Она только начинается.