– Терпеть не стану, – сказала я.
Слова повисли в густой, как кисель, тишине нашей кухни. Они прозвучали чужеродно, будто их произнес кто-то другой, а я лишь случайно оказалась рядом. Мой муж, Николай, замер с ложкой, не донеся до рта дымящуюся гречку. Его брови, густые, еще совсем черные, поползли вверх, открывая удивленные, почти детские глаза. Удивленные и недовольные. Это выражение я знала лучше, чем собственное отражение в зеркале. Оно означало: «Елена, ты опять несешь какую-то чушь».
– Что ты сказала? – переспросил он, аккуратно кладя ложку на край тарелки. Голос его был спокойным, даже вкрадчивым. Это была его излюбленная тактика – спокойствие на грани снисхождения, которое обезоруживало меня последние тридцать лет.
– Я сказала, что терпеть этого не стану, – повторила я, и на этот раз голос прозвучал тверже. Я сама удивилась этой твердости. Она родилась где-то глубоко внутри, в том заброшенном уголке души, куда я давно перестала заглядывать.
Началось все три недели назад с письма. Не электронного, не СМС, а настоящего, в хрустящем бежевом конверте, с маркой и неровным, выведенным от руки адресом. Оно пришло из маленького городка на Волге, откуда родом была моя двоюродная бабушка, тетя Шура. Я ее почти не помнила, видела всего пару раз в глубоком детстве, но образ ее – сухой, пахнущей травами старушки с пронзительными светлыми глазами – навсегда застрял в памяти. Оказалось, тетя Шура, дожившая почти до ста лет, оставила мне в наследство свой дом.
– Дом? – Николай тогда хмыкнул, откладывая газету. – Развалюха, небось. В какой-то дыре. Еще одна головная боль на нашу голову.
Я промолчала, гладя пальцами плотную бумагу. Для меня это было не «развалюхой», а весточкой из другого мира, из того самого детства, где пахло яблоками и парным молоком. Я работала заведующей районной библиотекой в Нижнем Новгороде. Вся моя жизнь была подчинена порядку: картотеки, формуляры, стеллажи, выстроенные по алфавиту. И этот дом, этот внезапный сбой в системе, показался мне чем-то волшебным.
– Надо съездить, посмотреть, – сказала я тогда робко. – Хотя бы из уважения к памяти.
– Съездим, съездим, – милостиво согласился Николай. – Надо оценить, что там за актив. Может, хоть участок чего-то стоит. Нам бы как раз на новый септик для нашей дачи не помешало.
Наша дача. Это был проект всей Колиной пенсии. Бывший инженер-строитель, он вложил в нее всю свою нерастраченную энергию. Идеально ровные грядки, выложенные плиткой дорожки, беседка с мангалом, похожая на миниатюрную крепость. Все было правильно, выверено по уровню, лишено души. Он не терпел «дикости». Каждый сорняк выпалывался с беспощадностью инквизитора. Моя робкая попытка посадить в углу полянку с ромашками и васильками была пресечена на корню. «Сорняки, Лена, они расползутся. У нас тут порядок».
На следующий же выходной мы поехали. Дорога была долгой, асфальт сменился гравийкой, потом и вовсе ухабистой проселочной колеей. Николай всю дорогу ворчал про подвеску своей «ласточки». А я смотрела в окно и видела, как меняется мир. Густые леса, просторные поля, а потом блеснула широкая, величавая гладь Волги. Деревня, где стоял дом тети Шуры, прилепилась к самому берегу. Воздух здесь был другим – густым, настоянным на речной свежести, запахе дыма из труб и прелой листвы.
Дом оказался именно таким, каким его представил Николай – старый, вросший в землю, с покосившейся верандой и облупившейся голубой краской на наличниках. Но стоило мне ступить на скрипучее крыльцо, как я поняла – я дома.
– М-да, – протянул муж, деловито пнув ногой трухлявую ступеньку. – Тут не ремонтировать, тут сносить надо. Фундамент повело, крыша – решето.
Он ходил по участку, как оценщик, цокая языком и тыкая пальцем в недостатки. А я вошла внутрь. Паутина в углах, толстый слой пыли на всем, но сквозь мутные стекла окон пробивались солнечные лучи, и в них танцевали золотые пылинки. Запах. Тот самый запах из детства – сушеные травы, старое дерево, печная сажа. Я подошла к окну, выходившему на реку. За заросшим садом, где дикие яблони смешались с кустами сирени, открывался невероятный вид на Волгу. Широкую, спокойную, вечную.
– Лена, ты идешь? – крикнул с улицы Николай. – Я тут с соседом поговорил. Говорит, место хорошее, под застройку берут такие участки. Уже звоню риелтору нашему, пусть пробьет, что почем.
Я вышла, оглушенная. Он уже все решил. Мои чувства, мои воспоминания, эта внезапно нахлынувшая нежность к старому дому – все это было лишь досадной помехой в его бизнес-плане.
Вечером у нас ужинал сын Андрей с женой. Андрей – копия отца, только в современной, более дорогой упаковке. Успешный айтишник, он смотрел на мир через призму эффективности и рентабельности.
– Актив, – вещал он, прокручивая на планшете карту местности. – Пап, ты прав, локация отличная. Да, дом – это пассив, его в ноль. А вот земля – это ликвидный актив. Продать, деньги вложить. Можно в ипотеку мою часть вкинуть, можно вам с мамой машину обновить.
– Вот! – торжествующе посмотрел на меня Николай. – Слышишь? Молодежь соображает. А ты – «память, память». Лен, ну что за сентиментальность? Жить надо сегодня.
Я сидела, молча ковыряя вилкой салат, и чувствовала себя экспонатом в музее. Вот сидит женщина, Елена Петровна, 57 лет. Всю жизнь она была «правильной»: хорошая жена, заботливая мать, ответственный работник. Она пекла пироги по воскресеньям, гладила Колины рубашки до хруста, создавала уют, который все принимали как должное. Она всегда была фоном для их жизней, удобной и незаметной деталью интерьера.
– Мам, ну ты чего молчишь? – спросил Андрей, заметив мое состояние. – Не нравится идея?
– Мне бы… мне бы хотелось его оставить, – выдавила я. – Может, летом приезжать… Я бы сад в порядок привела…
В кухне повисла пауза. Николай, Андрей и его жена Света посмотрели на меня так, будто я предложила разводить в городской квартире пингвинов.
– Мам, ты серьезно? – рассмеялся Андрей. – Какой сад? Ты видела этот дом? Туда вбухать надо столько, что проще новый построить. А зачем? У вас дача есть. Идеальная.
– Твоя мама у нас романтик, – снисходительно улыбнулся Николай, наливая сыну коньяк. – Мечтает о цветочках-василечках. Леночка, дорогая, давай будем реалистами. Это нерационально.
Слово «нерационально» было его любимым. Все, что не укладывалось в его картину мира, было «нерационально». Моя любовь к старым книгам с пожелтевшими страницами. Мои слезы над фильмом. Мое желание просто посидеть в тишине у окна, а не смотреть очередной сериал про бандитов.
В тот вечер я впервые не смогла уснуть. Я лежала и слушала мерное посапывание мужа. Тридцать лет. Тридцать лет я была «рациональной». Я отказалась от аспирантуры, потому что Коле нужно было помогать с его диссертацией. Я не поехала работать по распределению в Ленинградскую публичную библиотеку, потому что Коля получил хорошую должность здесь, в Нижнем. Я не стала спорить, когда он решил, что на наши скромные сбережения мы купим ему новую машину, а не поедем в Карелию, о которой я мечтала. Всегда находились веские, логичные, рациональные причины, почему его желания важнее. А я… я привыкла. Привыкла быть на втором плане, привыкла, что мое мнение – это так, милый женский каприз, который можно выслушать и сделать по-своему.
Но этот дом… Он что-то сдвинул во мне. Он был мой. Не наш с Колей, не семейный, а лично мой. Подарок от почти незнакомой женщины из прошлого. Мое личное пространство. Моя территория.
На следующий день на работе я была сама не своя. Книги валились из рук, мысли путались. Ко мне в кабинет заглянула Даша, молоденькая девушка-архивист, которую я взяла на работу полгода назад. Она была моей противоположностью – яркая, громкая, с пирсингом в носу и копной рыжих волос.
– Елена Петровна, у вас все в порядке? Вы сегодня бледная, как обложка «Белой гвардии».
Я почему-то взяла и рассказала ей. Про дом, про мужа, про сына. Я говорила сбивчиво, путано, ожидая услышать в ответ что-то вроде «Ну, они же вам добра желают».
Даша дослушала, нахмурив свои тонкие брови.
– М-да, – протянула она. – Классика жанра. Синдром «я лучше знаю, что тебе нужно». Елена Петровна, а можно я спрошу?
– Спрашивай, Даша.
– А вы сами чего хотите? Вот не как жена, не как мать, а просто вы. Елена. Чего вы хотите?
Вопрос был такой простой и такой оглушительно сложный. Я молчала, а Даша продолжала:
– Вот они говорят «нерационально». А что, вся жизнь должна быть рациональной? Любовь – это рационально? Музыка, картины, вот этот ваш вид на Стрелку из окна – это рационально? Это то, что душу питает. Они говорят про деньги. А вы говорите про место, где вам дышится. Это что, менее важно?
Она ушла, оставив меня наедине с ее словами. «Где вам дышится». Да. Именно это я и почувствовала в том старом доме. Я там дышала. А здесь, в нашей идеальной квартире, в окружении заботливых, но глухих мужчин, я задыхалась.
Напряжение нарастало. Николай уже нашел покупателя. Какой-то местный бизнесмен, который хотел построить на берегу мини-отель. Предлагали хорошие деньги. Каждый вечер за ужином муж раскладывал передо мной радужные перспективы.
– Представляешь, Лена, мы и септик поставим, и баню новую отгрохаем! И Андрюхе на первый взнос хватит с лихвой. Сын нам благодарен будет. Ты же хочешь, чтобы у сына все хорошо было?
Это была его коронная манипуляция – апелляция к моим материнским чувствам. Раньше это работало безотказно. Но сейчас что-то сломалось. Я смотрела на него и видела не заботливого отца, а человека, который пытается купить мое согласие за счет будущего собственного сына.
– Коля, я не хочу продавать, – тихо, но упрямо говорила я.
– Опять за свое! – взрывался он. – Ну что за эгоизм? Ты о семье подумай, а не о своих фантазиях! Вся жизнь в облаках витаешь!
В один из вечеров он пришел домой особенно возбужденный.
– Все, Лена, я договорился! Я дал предварительное согласие. Завтра едем к нотариусу, подпишешь документы. Я и задаток уже взял. Десять тысяч.
Он положил на стол пачку тысячных купюр. И в этот момент я поняла, что это точка невозврата. Он не просто проигнорировал мое мнение. Он совершил сделку за моей спиной. Он распорядился моей собственностью, моей душой, как будто это был его старый диван. Он показал мне, что меня, как личности, для него не существует. Есть только его жена, приложение к нему, чья функция – ставить подпись там, где он укажет.
Я молча встала из-за стола, взяла свою сумку и пальто.
– Ты куда? – удивился он.
– Прогуляюсь, – бросила я и вышла из квартиры.
Я шла по вечернему городу, не разбирая дороги. Ноги сами привели меня на набережную. Я стояла, глядя на темную воду, на огни на том берегу, и внутри меня бушевала буря. Обида, гнев, горечь тридцати лет унизительного терпения – все это поднялось со дна и требовало выхода. Я думала о тете Шуре, которая прожила свою жизнь одна, в своем доме, на своей земле. Была ли она счастлива? Не знаю. Но она точно была свободна.
Я вернулась поздно. Николай уже спал. На кухонном столе так и лежала пачка денег – его трофей, символ его победы надо мной. Я посмотрела на эти деньги. Потом на его спящее, умиротворенное лицо. И впервые за много лет не почувствовала ничего, кроме холодной, звенящей пустоты.
Утром он был бодр и весел. Напевал что-то себе под нос, разливая кофе.
– Ну что, романтик мой, готова к новой жизни? Сегодня провернем дельце, а на выходных поедем выбирать тебе шубу. Я же обещал.
Он подмигнул мне, уверенный в своей неотразимости и щедрости. Он думал, что купил меня. Шубой.
Я села за стол. Отпила глоток остывшего чая. И сказала те самые слова.
– Терпеть не стану, – сказала я.
И вот теперь он смотрит на меня, и в его глазах недоумение сменяется гневом.
– Что это значит? Елена, не устраивай сцен. Я обо всем договорился! Люди ждут!
– Это твои проблемы, Коля. Ты договорился, ты и разбирайся. Я ничего подписывать не буду.
– Ты… ты в своем уме? – Он повысил голос, его лицо начало багроветь. – Ты понимаешь, что ты делаешь? Ты срываешь выгодную сделку! Ты подставляешь меня!
– Нет, Коля. Это ты подставил меня. Ты решил все за меня, не спросив. Ты продал то, что тебе не принадлежит.
– Что значит «не принадлежит»?! – Он вскочил, ударив кулаком по столу. Посуда звякнула. – Мы семья! У нас все общее!
– Нет, – я встала тоже, глядя ему прямо в глаза. Я больше не боялась. Страх выгорел дотла, оставив после себя только твердый, холодный пепел решимости. – Этот дом – мой. И я не позволю его уничтожить. Ни ради септика, ни ради машины, ни ради твоей бани.
– Да ты… ты эгоистка! – закричал он. – Всю жизнь я на тебя пахал, все для тебя, для семьи, а ты?! Из-за какой-то развалюхи готова все разрушить!
Я горько усмехнулась.
– Ты пахал для себя, Коля. Для своего комфорта, для своего статуса. А я была просто удобным приложением. Функцией. Которая, по-твоему, должна была радоваться шубе. Так вот, функция сломалась. Терпеть не стану.
Я развернулась и пошла в комнату. Он кричал мне что-то в спину про неблагодарность, про то, что я сошла с ума. Я не слушала. Я открыла шкаф и достала большую дорожную сумку. Я не знала точно, что буду делать дальше. Я знала только одно: в эту квартиру, в эту жизнь, где меня не слышат и не ценят, я больше не вернусь.
Я складывала вещи методично, без суеты. Несколько кофт, джинсы, белье. Книгу, которую читала. Старый фотоальбом. Коля влетел в комнату.
– Что ты делаешь?! Прекрати этот цирк!
– Я уезжаю, Коля.
– Куда?! Куда ты поедешь? К маме своей, в ее двушку?
– Я поеду в свой дом.
Он замер, ошарашенный.
– В эту… халупу? Зимой? Да ты там замерзнешь через два дня! Там же ни воды, ни отопления нормального!
– Ничего. Разберусь. Печку растоплю. Воду из колодца принесу. Зато там будет тихо. И там я смогу дышать.
Я застегнула молнию на сумке. Взяла ее в руку. Она была не очень тяжелой. Оказалось, для новой жизни нужно не так уж и много вещей.
Я прошла мимо него к выходу. В дверях я обернулась.
– Задаток верни. И извинись перед людьми. Скажи, что жена у тебя оказалась нерациональной.
Я вышла и закрыла за собой дверь. Спустилась по лестнице, чувствуя, как с каждой ступенькой с моих плеч спадает невидимый груз. На улице светило яркое зимнее солнце. Я вдохнула морозный воздух полной грудью. И впервые за долгие годы почувствовала, что он сладкий.
Я поехала на автовокзал и купила билет на ближайший автобус до того самого городка на Волге. Дорога была долгой, но я не замечала времени. Я смотрела в окно на проносящиеся мимо заснеженные поля и думала о том, что впереди – неизвестность. Будет трудно, холодно, одиноко. Но это будет моя жизнь. Мои трудности и мои решения.
Дом встретил меня тишиной и холодом. Я нашла в сарае дрова, с трудом, вспоминая детские навыки, растопила старую русскую печь. Она долго дымила и кашляла, а потом загудела ровно, и по дому поплыло живое тепло. Я заварила в кружке чай из пакетика, который нашелся в сумке, и села у окна. За ним, в синих зимних сумерках, спала под снегом великая река. И я поняла, что Даша была права.
Я здесь дышала. И это было самое рациональное решение в моей жизни.