Глава 21: Страх
Следующие дни превратились в ад ожидания. Каждый шаг по улице от автобусной остановки до дома Заира совершала с каменным лицом, но внутри у нее все сжималось в ледяной комок. Она впивалась взглядом в каждый куст, каждую подворотню, каждый припаркованный автомобиль, ожидая увидеть его. Ей повсюду чудился скрип шин его пикапа, его тяжелые шаги за спиной. Она перестала оставаться на вечерние чаепития в больнице, старалась уходить со смены не одна, а с кем-то из коллег, под любым предлогом — «нужно зайти в аптеку», «купить хлеба». Она боялась. Боялась его внезапного появления, его грубых рук, его тихого, полного ненависти голоса.
Она почти перестала спать. Каждый скрип в старом доме, каждый шорох за окном заставлял ее вскакивать с постели, сердце бешено колотясь. Она снова замыкалась в себе, отдаляясь от родителей, которые с тревогой наблюдали за ее метаморфозой. Ее с трудом обретенное спокойствие было разрушено одним его появлением.
Однажды после смены она стояла в раздевалке, медленно переодеваясь. Руки дрожали, она не могла попасть пуговицей в петлю. Вдруг ее взгляд упал на Асхаба. Он тоже собирался домой, но, в отличие от нее, его движения были спокойными и уверенными. Он заметил ее бледное, напряженное лицо, ее дрожащие пальцы. Их взгляды встретились в зеркале. Заира быстро отвела глаза, сгорая от стыда. Она боялась, что он подумает о ней что-то плохое, что она некомпетентна, слаба.
Но он не отвернулся. Он закончил завязывать галстук и сделал несколько шагов в ее сторону.
«Доктор Ахмадова, — его голос был тихим, не привлекающим внимания других. — У меня создается впечатление, что вас что-то тревожит. Последние несколько дней вы выглядите… очень уставшей. И напуганной. Если я не ошибаюсь.»
Заира замерла, сжимая в руках свой халат. Она хотела соврать, сказать, что все в порядке, что просто устала. Но что-то в его спокойном, лишенном всякого любопытства, но полном искреннего участия взгляде заставило ее дрогнуть. Она молчала, не в силах вымолвить ни слова, глядя на него широко раскрытыми глазами, в которых читался немой ужас.
«Мне не нужно вдаваться в детали, — мягко продолжил он. — И я не буду вас ни о чем расспрашивать. Но я хочу, чтобы вы знали: насилие — в любой его форме — это никогда не вина жертвы. Никогда. Вы понимаете это?»
Эти простые, но такие точные слова прозвучали для Заиры как откровение. Весь этот год она винила себя. В своей глупости, в своей наивности, в том, что «не угодила», «не так посмотрела», «спровоцировала». А он, практически незнакомый человек, с ходу назвал все своими именами и снял с нее этот груз.
«Вы сильнее, чем думаете, — добавил он. — Сильнее, чем вам сейчас кажется. Я вижу это по вашей работе. И если вам когда-либо понадобится помощь — любая — я здесь. Как коллега. И… если позволите, как друг.»
Он не ждал от нее исповеди. Не требовал благодарности. Он просто констатировал факт и предложил руку поддержки. Без условий, без оценок. Заира почувствовала, как по щекам у нее бегут предательские слезы. Она смахнула их тыльной стороной ладони, сжимая в другой руке халат, как якорь спасения.
«Спасибо, — прошептала она, и голос ее сорвался. — Просто… спасибо вам.»
С этого дня что-то изменилось. Страх никуда не делся. Он был ее постоянным спутником. Но теперь у этого страха появился противовес. Тихое, спокойное присутствие Асхаба. Он не лез с расспросами, не проявлял навязчивого внимания. Но он был рядом. На работе он мог ненавязчиво предложить проводить ее до автобуса, если задерживались. Интересовался ее мнением по сложным случаям, показывая, что ценит ее как специалиста. Его уважение и поддержка стали тем щитом,за которым она могла немного передохнуть.
Она рассказала о своих страхах брату, и тот, не говоря лишних слов, стал каждый вечер встречать ее у остановки и провожать до дома. Эта мужская защита, молчаливая и надежная, тоже стала частью ее новой системы безопасности. Она понимала, что не одна. Что есть люди, которые видят ее ценность и готовы ее защищать. Это не делало ее смелой. Но это давало силы жить дальше, несмотря на страх.
Глава 22: Камень в Окно и Защита
Ощущение хрупкого, зыбкого спокойствия длилось недолго. Иса, видевший, что его тактика запугивания дает сбой, что вокруг Заиры выстраивается невидимая стена из поддержки, озверел еще сильнее. Он не мог подойти близко — брат и соседи были начеку. Но он нашел другие способы террора.
Однажды поздно вечером, когда Заира уже готовилась ко сну, в окно ее комнаты со страшным грохотом прилетел камень. Стекло, к счастью, не разбилось, но покрылось паутиной трещин. Сердце Заиры выпрыгнуло из груди. Она осторожно подошла к окну и увидела на подоконнике булыжник, обмотанный грязным листом бумаги. Дрожащими руками она развернула его.
Кривые, словно выведенные рукой ребенка, буквы складывались в отвратительную фразу: *«Шлюха! Вернись к мужу! Или хуже будет!»*
Ее бросило в жар, потом в холод. Это был уже не просто взгляд из-за угла. Это было прямое, грубое нападение. Послание, полное ненависти и угрозы. В доме поднялась тревога. Прибежали родители, брат. Мать плакала, отец хмуро осматривал камень, его лицо было мрачным. Брат схватился за телефон, чтобы звонить в полицию, но отец остановил его жестом.
«Они приедут, составят бумагу. И уедут. А он будет еще злее. Это не поможет.»
Заира стояла посередине комнаты, обхватив себя за плечи, смотря на узор трещин на стекле. Это стекло было метафорой ее жизни — еще целое, но уже изуродованное, готовое рассыпаться от следующего удара. Она чувствовала себя в ловушке. Она не могла вечно прятаться за спиной отца и брата. Она не могла вечно жить в страхе.
В панике, движимая чисто животным порывом, она набрала номер. Не отца, не брата. Она набрала номер Асхаба. Она не помнила, что говорила. Что-то бессвязное, прерываемое рыданиями, про камень, про угрозы, про то, что она больше не может.
Он выслушал ее, не перебивая. Потом спокойно сказал: «Никуда не выходите. Я сейчас.»
Через сорок минут под окнами их дома затормозили две машины. Из одной вышел Асхаб. Из другой — два его друга, такие же крепкие, спортивные парни, тоже врачи, как она потом узнала. Они не были похожи на бандитов или охранников. Они выглядели именно так, как и должны были выглядеть коллеги, приехавшие поддержать товарища в беде. С ними была огромная коробка с чебуреками и термосы с чаем.
Асхаб поднялся в квартиру. Его лицо было серьезным, но спокойным.
«Извините за вторжение, — обратился он к родителям Заиры. — Мы с коллегами решили, что нам срочно нужно обсудить один сложный послеоперационный случай. Заседание комиссии, так сказать. И заодно — попить чаю. Вы не против?»
Родители, сначала ошарашенные, потом поняли. Это был красивый, тактичный ход. Он не устраивал из их дома цирк с охраной. Он приехал с друзьями, с едой, под благовидным, профессиональным предлогом. Они расположились в гостиной. Говорили о работе, о больничных новостях, смеялись. Но один из парней всегда ненавязчиво дежурил у окна, поглядывая на улицу.
Асхаб подошел к Заире, которая все еще не могла прийти в себя от всего происходящего.
«Страх — их оружие, — тихо сказал он ей. — Они хотят, чтобы вы боялись. Чтобы вы чувствовали себя одинокой и беззащитной. Не дайте им победить. Мы здесь. И мы не одни.»
Этой ночью Заира впервые за долгое время уснула глубоким, безмятежным сном. Не потому, что была в полной безопасности. А потому, что знала — в соседней комнате есть люди, которые готовы ее защитить. Не из чувства долга родства, а из простой человеческой солидарности и уважения.
Утром, когда Асхаб и его друзья уезжали, Магомед вышел проводить их до машины. Он молча взял руку Асхаба и крепко сжал ее. Никаких слов не было нужно. В этом рукопожатии было все: и благодарность, и признание, и мужское понимание.
Вернувшись в дом, Магомед нашел у двери белый конверт. Кто-то подсунул его с утра, пока все спали. Старик нахмурился, вскрыл его. Внутри не было письма. Была фотография. Свежая, распечатанная на цветном принтере. На ней было крупно снято, как Заира и Асхаб выходят из больницы вместе. Они шли и о чем-то увлеченно говорили, улыбаясь. Это было вчера. Кто-то следил за ней и днем.
На обороте фотографии, выведенные красным маркером, словно кровью, были слова: *«Врач-шлюха совращает коллег? Вернись, пока не опозорила отца навеки!»*
Магомед посмотрел на фото. Посмотрел на улыбающееся лицо дочери — такое живое, настоящее, каким он не видел его много месяцев. Посмотрел на лицо молодого врача — умное, открытое, уважительное. Потом его взгляд упал на грязные, похабные слова на обороте. Старик медленно, с невероятной силой сжал фотографию в своем кулаке. Бумага смялась, порвалась. Его лицо, обычно спокойное и мудрое, исказила гримаса холодной, беспощадной ярости. Враги его дочери перешли последнюю черту. Они покусились не только на ее безопасность, но и на ее честь. И на его честь как отца. И это значило, что правила игры меняются.