Ехала я в командировку. Три месяца переговоров с заказчиком из Самары наконец дали результат — контракт подписан, премия обещана. Начальство довольно, я измотана до предела. За последние две недели ночевала дома от силы раз пять. Всё остальное время — гостиницы, переговоры, презентации.
Хотелось просто добраться до дома и рухнуть.
Самолёт стоил как полмесяца зарплаты, автобус — сутки в дороге. Поезд — самое то. Плацкарт, правда, но за ночь доеду, утром уже буду в Москве. Место специально выбирала нижнее — спина болит, на верхнюю полку не залезу уже.
Билет купила за неделю — 22-е место, нижняя боковая. Тысяча восемьсот рублей. Дороговато, но зато точно своё. На Курском вокзале взяла чай в стакане — шестьдесят рублей, как всегда. Сахар — десять. Постельное бельё — сто пятьдесят. Грабёж, конечно, но что делать.
Работы навалом, дома кот не кормлен, мать звонит каждый день — когда же замуж выйду, в тридцать пять уже пора. А я просто хочу доехать спокойно. Выспаться. Почитать книжку. В наушниках послушать музыку.
Не судьба, видимо.
Село в поезд в Самаре около одиннадцати вечера. Вагон шестой, как и было указано в билете. Прохожу к своему месту — люди уже устраиваются, кто-то чай пьёт, кто-то семечки лузгает. Обычная картина.
Подхожу к 22-му месту и… офигеваю. На моей нижней полке, прямо на подушке, лежит собака. Белоснежный терьер, породистый, в розовом ошейнике с блёстками. Лапы на моём пледе, мордочка на подушке. Спит, как дома.
— Извините, — говорю его хозяйке. Дама лет пятидесяти, сидит на верхней полке напротив — это 23-е место. Дорогое пальто, маникюр, телефон последней модели. — Это моё место. Двадцать второе.
Она поднимает глаза, оценивающе так смотрит.
— Вам что, трудно, что ли, подождать, пока он поспит? Буквально минутку. Он устал после прогулки.
Серьёзно?
— Но у меня билет на это место, — объясняю спокойно. — Я его оплатила.
— Ну и что? — пожимает плечами. — Место же не убежит. Постойте пока.
Стою с сумкой в руках, не знаю, что делать. Люди смотрят. Кто-то сочувственно кивает, кто-то отворачивается — мол, не моё дело.
Проходит проводник — мужчина лет пятидесяти, в накрахмаленной синей рубашке. Смотрит на ситуацию, поднимает бровь.
— Что тут происходит? — спрашивает.
— У меня собака отдыхает, — опережает меня дама. — Буквально пять минут. Она же не против?
Проводник смотрит на меня. А что я скажу? Что против собаки? Что бессердечная?
— Ну… если ненадолго, — бормочу я.
Дура! Надо было сразу показать билет, потребовать!
— Вот видите, — довольно улыбается хозяйка терьера. — Нормальные люди всё понимают.
Проводник пожимает плечами и идёт дальше. А я так и стою. В проходе тесно, чемоданы, сумки. Кто-то протискивается мимо, задевает локтём.
— Девушка, вы проходите или как? — недовольно бросает мужчина с верхней полки. — Стоите посреди прохода.
— Я жду, пока освободится моё место, — отвечаю.
— Да ладно вам, — включается женщина из соседнего купе. — Собачка маленькая, что она вам сделает? Посидите пока на откидном.
На откидном! За тысячу восемьсот рублей!
А дама с терьером довольно кивает:
— Спасибо за понимание. Видите, как все адекватные люди реагируют?
“Адекватные”… А я, значит, неадекватная?
Сажусь на откидное сиденье в проходе. Твёрдое, неудобное. Ноги некуда деть. Каждые пять минут кто-то проходит мимо, приходится подбирать ноги. А терьер всё лежит на моей постели. Уже не спит — лежит с открытыми глазами, поглядывает на меня.
Насмешка какая-то.
Через полчаса не выдерживаю:
— Извините, когда он освободит место? Поезд уже час как идёт.
— Ой, да что вы к нему привязались? — раздражённо отвечает хозяйка. — Ребёнок же устал. Дайте ему отдохнуть.
— Ребёнок? — переспрашиваю. — Это собака.
— Для меня он сын. Единственный. — Голос дрожит от возмущения. — И я не позволю издеваться над беззащитным животным!
Соседи начинают прислушиваться. Бабушка с нижней полки качает головой:
— Ну надо же, какая злая. К собачке претензии.
— Да что она к животному цепляется? — поддакивает кто-то сзади.
А дама с терьером входит в раж:
— Я сорок лет проработала врачом! Спасала людей! А вы… вы не можете потерпеть ради больного животного?
— Больного? — удивляюсь.
— У него стресс от переезда! Ему нужен покой!
Стресс… А у меня что — праздник?
Постепенно весь вагон включается в дискуссию. Мнения разделились. Одни сочувствуют “бедной собачке”, другие считают, что я права. Но говорят это шёпотом, а вслух поддерживают “доктора” — так теперь все её называют.
— Доктор сорок лет людей спасала! — назидательно говорит пожилой мужчина. — А вы из-за какого-то места скандал устраиваете.
— Какого-то места? — не выдерживаю. — Я за него деньги заплатила!
— Ой, деньги… — машет рукой женщина средних лет. — Что вы, как базарная торговка? Место не убежит.
Доктор кивает, довольная поддержкой:
— Вот видите? Нормальные люди понимают. А вы… даже жалости к животному нет.
Я начинаю закипать.
— А жалость ко мне есть? Я полтора часа на откидном сижу!
— Ну и что? Молодая, здоровая. Потерпите.
Терьер тем временем перевернулся на спину, раскинул лапы. Блаженствует. Хозяйка его поглаживает:
— Мой хороший, мой родной… Не слушай злую тётю.
Злую тётю! Это про меня!
А вокруг уже шушукаются:
— Бессердечная какая…
— К собачке претензии…
— Врач говорит — значит, надо…
И когда это собачий стресс стал важнее человеческих денег?
***
К полуночи терпение лопнуло. Встаю с откидного — затекла вся, спина болит.
— Всё, — говорю твёрдо. — Убирайте собаку. Немедленно.
— Как вы смеете! — возмущается доктор. — Я ещё не видела такой жестокости!
— А я не видела такой наглости! — отвечаю. — УБИРАЙТЕ СОБАКУ С МОЕГО МЕСТА!
Вагон замолкает. Все смотрят. А тут… тут происходит то, чего никто не ожидал.
Терьер спрыгивает с моей полки, подбегает к хозяйке и… начинает скулить. Жалобно так, протяжно. И тут доктор, не выдержав, шипит на него:
— Заткнись, Дик! Заткнись, кому говорю!
Дик замолкает мгновенно. Как по команде.
— Ага, — говорю я медленно. — Больной. Стрессовый. А команды выполняет как служебная собака.
Наступает тишина. Даже колёса поезда как будто тише стучат.
***
Доктор покраснела, отвернулась к окну. Терьер сидит у её ног, ждёт следующей команды. А вагон молчит. Все вдруг стали очень заняты — кто чай допивает, кто в телефон уткнулся.
Забираю свои вещи с откидного, кладу на освободившуюся наконец полку. Расправляю помятую подушку, стряхиваю белые шерстинки с пледа. Сколько их тут…
— Извините, — тихо говорит бабушка с соседнего места. — Мы не знали…
Не отвечаю. Что тут скажешь? Переодеваюсь, укладываюсь. Доктор всю оставшуюся дорогу не разговаривает — сидит отвернувшись, Дика на руках держит. Больше на мою полку он не претендует.
Утром, когда поезд подъезжает к Москве, слышу, как она кому-то по телефону рассказывает:
— Представляешь, какая попалась попутчица! Из-за места целый скандал устроила! При ребёнке! Бессердечные пошли люди…
“Ребёнок”… До сих пор ребёнок.
Выхожу первой. Не оглядываюсь.
Теперь, спустя три дня, думаю — а сколько раз я так же поддавалась на чужие манипуляции? Сколько раз отдавала своё место, своё время, свою правоту ради чужого “удобства”?
Доброта — это хорошо. Но когда тебя разводят на доброту — это уже не доброта. Это глупость.
Больше не буду стесняться отстаивать то, за что заплатила. И пусть меня называют жестокой. Лучше жестокая, чем дура на откидном сиденье за тысячу восемьсот рублей.