Я как сейчас помню тот вторник. Стоял противный моросящий дождь, за окном машины медленно ползли в вечерней пробке, а я, промокшая и уставшая, мечтала только о горячем чае и диване. За весь день на работе не было ни одной минуты, чтобы перевести дух. Телефон завибрировал в сумочке прямо в лифте, когда я поднималась к нашей съемной однушке.
Незнакомый номер. Обычно я не беру, подумала — очередной банк или спам. Но что-то внутри дрогнуло. Нажала кнопку ответа.
— Алло?
— Здравствуйте, с вами говорит нотариус города Москвы Елена Викторовна Зайцева. Это Марина Сергеевна Климова?
Голос был спокойным, профессиональным, даже чуть усталым. У меня похолодели кончики пальцев. Сердце застучало где-то в горле. Нотариус? Почему? Первая мысль — что-то случилось с родителями, они живут в другом городе.
— Да, я вас слушаю… — голос прозвучал как чужой.
— Марина Сергеевна, я веду наследственное дело после смерти вашей бабушки, Анны Васильевны Степановой. Приглашаю вас в свой офис для вскрытия и оглашения завещания.
В лифте стало душно. Слово «завещание» прозвучало как гром среди ясного неба. Бабушка Ася… Она ушла от нас неделю назад. Для меня это была тихая, светлая печаль. Она много болела в последнее время, и ее смерть не стала неожиданностью, но боль от потери была острой и свежей. Мы похоронили ее три дня назад, и эти дни прошли как в тумане.
— Завещание? — тупо переспросила я, выходя из лифта на свой этаж. — Я не знала, что оно есть.
— Оно было составлено и заверено у меня полтора года назад, — пояснила нотариус. — Можете подойти завтра в десять утра?
Я автоматически записала адрес, повесила трубку и еще минут пять стояла в коридоре, не в силах вставить ключ в замочную скважину. Завещание? Что бабушка могла мне завещать? Свою старенькую швейную машинку? Иконы? Книги? Наследство — это всегда что-то про большое, серьезное. А у бабушки Аси из ценного была только ее двушка в старом, но таком уютном доме в центре. Та самая квартира, где прошло все мое детство.
Дверь внезапно открылась изнутри. На пороге стоял Сережа, мой муж. На нем был заляпанный мукой фартук — он готовил ужин.
— Ты чего тут как вкопанная стоишь? Я уже думал, ты застряла… Марин, ты чего такая бледная? Что случилось?
Я молча прошла в квартиру, сбросила пальто на стул и опустилась на табуретку на кухне.
— Звонил нотариус.
Сережа сразу насторожился, вытер руки.
— По какому поводу? Неужели из-за бабушкиной квартиры? Но ее же, наверное, дядя Коля наследует? Он же единственный сын.
— Завещание, — выдохнула я. — Оказывается, есть завещание. На меня.
В кухне повисла тишина, нарушаемая только тиканьем часов и бульканьем супа на плите. Сережа сел напротив меня, его глаза стали круглыми.
— На тебя? Квартиру?
— Не знаю. Она сказала — «завещание». Я не спрашивала подробно. Онемела просто.
Мы переглянулись. И в этой тишине на меня обрушилась волна воспоминаний.
Бабушка Ася. Ее теплые, шершавые от работы руки. Запах ванили и свежего белья в ее квартире. Как я приезжала к ней на все лето. Как она учила меня печь блики, терпеливо распутывала мои кукольные волосы и рассказывала истории из своего военного детства. Как платила за мои курсы дизайна, когда родители были в сложной ситуации. Она была моим тихим гаванью, моей поддержкой и самой большой любовью.
А еще я вспомнила дядю Колю, ее сына. Его редкие визиты — раз в год, на пять минут. Он всегда приходил с пустыми руками, но никогда не уходил с пустыми карманами. Вечно озабоченный, вечно куда-то спешащий. Его жена, тетя Люда, с сладким, как сироп, голосом, которая называла бабушку «мамочкой» только когда просила денег на «нужды внука» — своего вечно пьяного сына-бездельника. Они считали бабушку немощной старушкой, которая только и должна, что отдавать им последнее.
И вот теперь завещание. На меня.
— Сереж, — тихо сказала я, глядя на его испуганное лицо. — А если и правда квартира? Что тогда? Что тогда будет?
Он потянулся через стол и сжал мою холодную руку.
— Тогда бабушка так решила. Значит, так надо. А с родственниками… разберемся.
Но в его глазах я прочитала ту же тревогу, что клокотала и во мне. Мы оба прекрасно знали, что дядя Коля и тетя Люда просто так не отступят. Для них бабушка перестала быть человеком и стала всего лишь источником ресурсов много лет назад. А теперь этот ресурс, самый крупный, мог уйти к мне.
Той ночью я долго не могла уснуть. В голове крутились обрывки фраз, лица, воспоминания. И сквозь пелену грусти по бабушке пробивался холодный, цепкий страх. Страх перед тем, что сейчас начнется. Я чувствовала это нутром. Тишина в нашей семье была обманчивой. Первые стервятники уже почуяли добычу и скоро прилетят.
На следующее утро я отпросилась с работы и поехала к нотариусу. В голове был полный хаос. Я пыталась готовить себя к чему угодно: к небольшой сумме денег, к бабушкиным украшениям, к старому серванту. Но когда Елена Викторовна протянула мне тонкую папку с документами и мягко сказала: «Поздравляю, Марина Сергеевна. Анна Васильевна завещала вам всю свою квартиру в полную собственность», — мир на секунду перевернулся.
Я молча смотрела на официальную бумагу с печатями, где черным по белому было написано мое имя. Квартира. Та самая, с высокими потолками и дубовым паркетом, где пахло яблочным пирогом. Теперь она моя. Ком в горле встал такой, что невозможно было дышать. Это была не радость от неожиданного богатства, а щемящее, горькое чувство благодарности. Бабушка и после смерти позаботилась обо мне, подарила мне опору, о которой я и мечтать не смела.
— Вам нужно будет подготовить пакет документов, — голос нотариуса вернул меня в реальность. — Свидетельство о праве на наследство вы получите через шесть месяцев. Но вы уже сейчас можете начать оформление.
Я вышла из офиса на улицу, на яркое осеннее солнце, и позвонила Сереже.
— Ну? — он ответил с первого гудка, и в его голосе слышалось напряжение.
— Квартира, — прошептала я, прислонившись к холодной стене здания. — Сережа, она мне завещала квартиру.
Сначала на том конце провода повисла тишина, а потом раздался облегченный, счастливый вздох.
— Вот это да… Бабушка Ася… Я же говорил, что она тебя любила как родную. Марин, это же отлично! Это наш шанс наконец-то встать на ноги, не платить за съем, может, даже на ипотеку для себя копить…
Он говорил, строил планы, а я слушала и ловила себя на странном чувстве. Где-то в глубине души, под слоем радости и благодарности, копошилась маленькая, но очень цепкая тревога. Змейка, которая шептала: «Тише. Никому ни слова». Но Сережа уже не сдерживал эмоций.
— Надо отметить! Обязательно надо! Рассказать всем!
— Сереж, подожди, — осторожно перебила я его. — Может, не стоит торопиться? Ты же знаешь, какая у меня родня…
— Да брось ты, — махнул он рукой, словно я могла это видеть. — Какая разница? Есть завещание, все официально. Они ничего не смогут сделать. Да и как они узнают?
Я хотела с ним согласиться, очень хотела. Но интуиция, тот самый внутренний сторож, била тревогу. Я промолчала, просто договорилась встретиться с ним вечером и отправилась домой, в нашу съемную однушку.
Предчувствие меня не обмануло. Оно сбылось с пугающей, почти мистической скоростью. Не прошло и трех часов, как на мой телефон пришел сообщение от тети Люды. Обычное, казалось бы: «Мариночка, соболезную еще раз. Как ты? Давно не виделись. Хотели с дядей Колей заехать, поддержать тебя в трудную минуту».
Я показала сообщение Сереже, который уже пришел с работы сияющий.
— Видишь? — сказала я. — Они никогда просто так не интересовались моим состоянием. Никогда.
— Совпадение, — упрямо сказал Сережа, но в его глазах уже промелькнула тень сомнения. — Они же родственники, может, правда проявить участие решили.
Я не стала спорить. Но учащенное сердцебиение говорило об обратном.
Ровно в семь вечера раздался звонок в дверь. Я посмотрела в глазок и почувствовала, как кровь отливает от лица. На пороге стояли они. Дядя Коля, тетя Люда и их сын Витя, мой двоюродный брат, который умудрился надеть спортивный костюм и при этом выглядеть так, будто только что проснулся.
Я медленно открыла дверь.
— Мариш! Здравствуй, родная! — тетя Люда сразу же пошла в атаку, пытаясь обнять меня. От нее пахло резкими духами. — Мы мимо проезжали, решили заглянуть. Проведать тебя.
Они ввалились в прихожую, бегло окидывая наше скромное жилище оценивающим взглядом. Сережа вышел из комнаты, и его сияние моментально померкло.
Разговор за чаем был леденяще фальшивым. Они говорили о погоде, о политике, о здоровье дальних родственников. Я молча кивала, ожидая подвоха. И он не заставил себя ждать.
Тетя Люда, отхлебнув чаю, сладко вздохнула.
— Мариночка, мы, конечно, все в шоке после мамы. Царство ей небесное. Такая вдруг неожиданная кончина… Мы с Колей вот все думаем, как же теперь с ее квартирой быть. Она же в центре, одна совсем, старички там всякие, коммуналка дорогая… Тебе, я смотрю, и тут непросто, — она многозначительно повела глазами по нашей маленькой кухне. — Тянуть такую обузу тебе будет не под силу.
Я перевела дух, готовясь ответить, но дядя Коля перебил, вломившись в разговор своим грубым, бесцеремонным тоном.
— Да что там говорить! Квартира — дело серьезное. Ей нужен хозяин. Мы уже посовещались. Мы готовы взять это на себя. Оформить все на нас, а ты не переживай. Мы тебе, конечно, какую-то сумму отщелкнем за хлопоты. Десять процентов от кадастровой стоимости, например. Честно по-родственному.
В воздухе повисла тяжелая, гнетущая тишина. Сережа замер с чашкой в руке, его лицо стало каменным. Я смотрела на дядю Колю, на его самодовольное, наглое лицо, и та тревога, что копилась весь день, вдруг превратилась в ледяную, спокойную ярость.
— Какие хлопоты, дядя Коля? — тихо спросила я.
— Ну, как какие… Похороны, документы… — засуетилась тетя Люда. — Мы же понимаем, ты старалась.
— Похороны мы организовали и оплатили вместе с родителями, — сказала я, и мой голос прозвучал удивительно ровно. — А насчет документов и квартиры… вы, я смотрю, еще не в курсе. Бабушка Ася оставила завещание. Она все оформила задолго до смерти. Так что никаких хлопот по оформлению у вас не будет.
Они замерли, как будто их ударили обухом по голове. Тетя Люда перестала улыбаться. Лицо дяди Коли начало медленно багроветь.
— Какое завещание? — просипел он. — На кого?
Я сделала маленькую паузу, глядя ему прямо в глаза.
— На меня. Квартира теперь моя. Так что ваше предложение о десяти процентах… неактуально.
Последнее слово повисло в воздухе, звеня, как щелчок по носу. Дядя Коля медленно поднялся с табуретки. Его фигура вдруг показалась огромной и угрожающей.
— Ты что, совсем охренела? — его голос грохнул, как выстрел, заставляя меня вздрогнуть. — Это моя мать была! Моя! Какая твоя квартира? Ты что, втихую ее обдурила, пока она в маразме была? Старушку ограбила!
Он шагнул ко мне, и Сережа мгновенно встал между нами.
— Колян, успокойся. Здесь не место для сцен.
— Молчи, шланг! — рявкнул на него дядя. — Это семейное дело! Она что, думает, так просто отделается? Я тебя, стерва, по всем судам затаскаю! Я тебя уничтожу! Квартиру кровь из носу, но мы заберем! Выкуси у нас!
Он говорил, брызгая слюной, его глаза были полны ненависти. Витя мрачно поддакивал сзади: «Ага, отжать надо наглую!». Тетя Люда пыталась его утихомирить, но в ее глазах читалась та же злость, просто приправленная лицемерной слащавостью.
В конце концов, Сережа практически вытолкал их за дверь. Хлопнувшаяся дверь отозвалась в тишине нашей квартиры оглушительным эхом. Я стояла посреди комнаты и тряслась, как в лихорадке. Страх, злость, обида — все смешалось в один клубок.
Сережа обнял меня, и я почувствовала, как дрожат его руки.
— Все, Марин. Все, ушли. Господи, какие же они… — он не нашел слова.
— Они не отстанут, — прошептала я, уткнувшись лицом в его плечо. — Ты же слышал. Они объявили нам войну.
Тишину снова нарушил телефон. На экране горело имя «Тетя Люда». Я посмотрела на Сережу. Он молча покачал головой. Я отправила вызов на отказ. Через секунду пришло сообщение.
«Марина, одумайся. Отдай квартиру законным наследникам. Не доводи до большого скандала. Мы же семья».
Я показала телефон мужу. Война, которую я предчувствовала, началась. И это было только первое сражение.
После визита дяди Коли в квартире повисла тяжелая, гнетущая тишина. Казалось, даже стены впитали в себя его гневные крики и угрозы. Я все еще дрожала мелкой дрожью, а Сережа ходил по комнате, сжимая и разжимая кулаки.
— Ничего, Марин, ничего, — бормотал он больше для себя, чем для меня. — Было бы завещание, а они ничего не смогут сделать. Юридически же все чисто.
Но его слова звучали неубедительно. Злоба, которую мы видели в глазах родственников, была сильнее любого закона. Она была животной, примитивной и от этого еще более пугающей.
— Они не успокоятся, Сереж, — тихо сказала я, наливая себе холодной воды. Рука тряслась, и вода расплескалась. — Ты слышал, что он сказал. «По судам затаскаю». Они будут оспаривать завещание. Искать любые лазейки.
— На каком основании? Бабушка была в здравом уме, все заверено нотариусом! — Сережа нервно провел рукой по волосам.
— А мы это сможем доказать? — впервые за весь вечер в моем голосе прозвучала откровенная паника. — Мы же не знаем, что они придумают. Они могут сказать, что я оказывала на нее давление, что она была невменяема… Ты же знаешь дядю Колю, он везде связи ищет, всех судей местных готов бутылкой колотить. Он не отстанет.
Мы сидели и смотрели друг на друга, два испуганных ребенка, против которых ополчился целый мир в лице самых близких, казалось бы, людей. И в этой беспомощности родилось решение. Не ждать атаки, а готовиться к обороне. Искать свои козыри.
— Знаешь что, — сказал Сережа, и в его глазах зажегся огонек решимости. — А давай завтра поедем в бабушкину квартиру? Там же должны остаться ее документы, какие-то бумаги. Вдруг найдется что-то важное? Что-то, что может нам помочь.
Мысль была здравой. Бабушка была человеком старой закалки и привыкла все хранить на бумаге.
На следующее утро мы поехали на другой конец города. Подъезд ее дома по-прежнему пахнет старым деревом и лавандой. Сердце сжалось от боли, когда я вставляла ключ в замочную скважину. В квартире было тихо, пусто и пыльно. Солнечные лучи падали на паркет, освещая миллионы кружащихся в воздухе пылинок. Все вещи оставались на своих местах, будто хозяйка просто вышла в магазин и вот-вот вернется.
Мы молча принялись за работу. Сережа взялся за книжные полки и старый секретер, а я отправилась в спальню, к комоду, где бабушка хранила самое ценное.
Первое, что я нашла, была большая картонная папка с надписью «Документы». Аккуратно подшитые квитанции, договоры, старые справки. И среди этого — конверт с моими детскими рисунками и вырезка из газеты о моем поступлении в институт. Она хранила это. Слезы навернулись на глаза, но я смахнула их и продолжила поиски.
И тогда, в самом низу папки, под стопкой старых фотографий, я наткнулась на другую, более тонкую и потрепанную папку. На ней не было надписи.
— Сереж, иди сюда, — позвала я.
Он подошел, и мы вместе уселись на бабушкину кровать, покрытеньким ситцевым покрывалом. Я открыла папку.
Первым документом была расписка. Лист бумаги в клеточку, исписанный уверенным мужским почерком, который я сразу узнала — почерк дяди Коли.
«Я, Николай Петрович Степанов, получил от своей матери, Анны Васильевны Степановой, денежную сумму в размере 750 000 (семьсот пятьдесят тысяч) рублей на развитие предпринимательской деятельности. Обязуюсь вернуть деньги в полном объеме в течение трех лет».
Внизу стояла дата — семь лет назад. И подпись дяди Коли.
Мы с Сережей переглянулись.
— Семьсот пятьдесят тысяч… — ахнул он. — И он ей не вернул?
— Похоже, что нет, — прошептала я, лихорадочно перебирая другие бумаги в папке. — Смотри, тут еще.
Там были выписки со старой бабушкиной сберкнижки, где были отмечены крупные снятия наличных, совпадающие по дате с распиской. Были какие-то старые долговые расписки от тети Люды на меньшие суммы, на «ремонт машины», на «операцию Вите». Все не возвращено.
— Так вот куда бабушка девала свои деньги… — сказал Сережа с горькой усмешкой. — Она их вытягивала по частям под обещания и слезы. А он… он взял три четверти миллиона и даже не попытался вернуть.
Меня трясло уже не от страха, а от бешенства. Он кричал здесь, на этой площади, о том, что я обкрадываю старушку? Он, который вытащил из нее огромные по ее меркам деньги и даже не вспомнил о долге после ее смерти?
— Это наша страховка, — твердо сказал Сережа, аккуратно собирая документы. — Если он полезет в суд оспаривать завещание, мы предъявим встречный иск о взыскании этого долга. Посмотрим, как он запоет.
Я уже было почувствовала прилив надежды, как мои пальцы наткнулись на еще один документ в самом низу папки. Он был новее остальных, напечатан на принтере.
Я вытащила его и прочитала заголовок. Кровь застыла в жилах.
«Генеральная доверенность на право управления и распоряжения всем имуществом».
Ниже стояло имя доверенного лица — Людмила Николаевна Степанова. Тетя Люда. Дата была проставлена всего девять месяцев назад. И была подпись бабушки. Та самая, корявая, неуверенная, какой она стала в последние годы, когда ее руки плохо слушались.
Я молча протянула бумагу Сереже. Он прочитал и побледнел.
— Девять месяцев назад… Бабушка уже тяжело болела тогда, — тихо сказал он. — Она же после того инсульта с трудом говорила и почти не вставала. Как она могла оформить генеральную доверенность?
— Она не оформляла, — выдохнула я, и ужас сдавил горло ледяным обручем. — Они ее оформили. Сами. Они принесли ей эту бумагу и заставили подписать. Или… подделали подпись.
Мы сидели в тихой, солнечной комнате, а по нам полз холодный, липкий страх. Угрозы дяди Коли перестали быть просто словами. Они были подкреплены этим документом. С ним тетя Люда могла сделать с квартирой что угодно: продать, подарить, обменять. И пока мы ждем шесть месяцев для вступления в наследство, они могут успеть провернуть все это.
— Это же подлог, — сказал Сережа, и его голос дрогнул. — Это фальшивка.
— А мы сможем это доказать? — снова задала я тот же вопрос, что и вчера. Но теперь он звучал еще страшнее.
Надежда, рожденная находкой долговых расписок, померкла перед лицом этой новой, куда более серьезной угрозы. Война только начиналась, и первый серьезный удар противника мы уже получили. Теперь нам нужно было найти оружие, чтобы парировать его. И времени оставалось катастрофически мало.
Мы сидели в бабушкиной квартире, и от найденной доверенности веяло таким леденящим холодом, что, казалось, он исходит от самой бумаги. Солнечные лучи, еще недавно такие уютные, теперь казались зловещими, высвечивая пыль, которая медленно оседала на нашу рухнувший мир.
— Что нам делать? — прошептала я, вглядываясь в неровную, дрожащую подпись бабушки. Она была такой слабой, такой беспомощной в конце листа. — Они ведь все уже продумали. Они специально ждали, пока она ослабнет…
Сережа резко встал и принялся шагать по комнате, сжав кулаки.
— Ничего они не продумали! Это подделка, и это видно невооруженным глазом! Надо нести это нотариусу, который ведет дело. Пусть смотрит. У них же наверняка есть образцы подписей.
Его уверенность была заразительна, но страх внутри меня был сильнее. Дядя Коля был не из тех, кто действует вполсилы. Если он пошел на подлог, он был уверен, что его не подведут.
— А если нотариус, которая заверяла завещание, уже в отпуске? Или она не захочет связываться? — заколебалась я.
— Тогда найдем другого. Или сразу юриста. Хорошего, платного. Марин, тут нельзя экономить. Речь идет о всем, что оставила тебе бабушка.
Он был прав. Я кивнула, сглотнув комок в горле. Мы сфотографировали доверенность и расписки со всех углов, аккуратно упаковали оригиналы в папку и покинули квартиру. На душе было тяжело. Это место, всегда бывшее для меня источником покоя, теперь стало полем битвы, заминированным предательством.
Найти юриста, который специализировался на наследственном праве, помог коллега Сережи. Андрей Петрович, мужчина лет пятидесяти с умными, внимательными глазами и спокойными, размеренными движениями, выслушал нашу историю, не перебивая. Он просмотрел копии завещания, расписок и, наконец, той самой злополучной доверенности.
— Интересно, — произнес он, откладывая бумаги. — Очень интересно. Дата выдачи доверенности действительно вызывает вопросы. Анна Васильевна в это время, по вашим словам, была тяжело больна после инсульта?
— Да, — кивнула я. — Она с трудом говорила, правая рука почти не двигалась. Она даже ложку barely держала. О какой генеральной доверенности могла идти речь?
—Вот именно, — юрист взял в руки увеличительное стекло и еще раз внимательно изучил подпись. — Подпись… Она очень слабая. Буквы пляшут, нажим неравномерный. Очень похоже на то, что человек просто не мог держать ручку. Но нотариус ее заверил… Это ключевой момент. Либо нотариус проявил халатность, не убедившись в дееспособности доверителя, либо…
Он не договорил, но мы поняли. Либо имел место сговор.
— Что нам делать? — спросил Сережа.
— Первым делом — к нотариусу, ведущему наследственное дело, — четко сказал Андрей Петрович. — Елена Викторовна Зайцева, вы говорите? Я с ней знаком. Профессионал. Она не пропустит такие вещи. Нужно официально поставить перед ней вопрос о сомнительности данного документа. Она может назначить почерковедческую экспертизу.
— А если нотариус, который заверял эту доверенность, будет утверждать, что все было законно? — не унималась я.
— Тогда экспертиза все расставит по местам. Суд встанет на сторону экспертов, а не на сторону нотариуса, если будут предоставлены неопровержимые доказательства. У вас есть свидетели? Врачи, сиделка, которые могли бы подтвердить состояние Анны Васильновны в тот период?
Сиделка… Бабушка отказывалась ее нанимать до последнего, говоря, что справится сама. Но в последние месяцы…
— Была женщина, Лидия Ивановна, — вдруг вспомнила я. — Она приходила пару раз в неделю, помогала с уборкой и готовкой. Бабушка ее не очень жаловала, стеснялась своей беспомощности. Но она приходила. Она точно видела, в каком состоянии была бабушка.
— Найдите ее, — немедленно посоветовал юрист. — Ее показания могут быть бесценны. А пока — немедленно к Зайцевой.
Мы вышли от адвоката с четким планом действий, но камень с души не упал. Впереди была борьба, и ее исход зависел от хладнокровия чужих людей: нотариуса, экспертов, судей.
Елена Викторовна Зайцева приняла нас в тот же день, ближе к вечеру. Ее кабинет был таким же строгим и безмятежным, как и в первый раз. Выслушав наше взволнованное повествование и взяв в руки копию доверенности, ее лицо стало серьезным.
— Да, я знаю этого нотариуса, — сказала она, изучая документ. — Молодой специалист. Очень амбициозный. — В ее голосе прозвучала легкая, едва уловимая нотка неодобрения. — Коллега, конечно, но… Девять месяцев назад. Вы утверждаете, что Анна Васильевна была не в состоянии подписывать такие документы?
— Она не могла даже написать записку молочнику, — твердо сказала я. — Она диктовала мне sms-сообщения, которые я набирала за нее.
Елена Викторовна кивнула, положила бумагу на стол и сложила руки.
— Хорошо. Основания для сомнений более чем веские. Я, как нотариус, ведущий наследственное дело, не могу проигнорировать этот факт. Я официально ставлю вопрос о подлинности данной доверенности. Для этого требуется почерковедческая экспертиза. Я подготовлю все необходимые запросы. Вам нужно будет предоставить максимум образцов подписи Анны Васильевны за последние годы — в паспорте, на банковских карточках, любых других документах. Чем больше, тем лучше.
— А если экспертиза докажет, что подпись поддельная? — спросил Сережа.
— Тогда данная доверенность будет признана недействительной в судебном порядке. И, — она сделала значительную паузу, — в отношении нотариуса, ее заверившего, будет возбуждено дисциплинарное производство. Возможно, и уголовное дело.
Мы вышли от нее с чувством осторожного, очень зыбкого оптимизма. Машина запущена. Теперь нужно было найти сиделку, Лидию Ивановну, и собрать образцы подписей. Мы снова поехали в бабушкину квартиру, теперь уже с четкой целью.
Рыться в ее личных вещах, выискивая паспорт, пенсионное удостоверение, сберкнижки, было мучительно. Каждая находка — ее паспорт с знакомой до слез фотографией, ее аккуратные пометки в квитанциях — заставляла сердце сжиматься от боли. Она хотела для меня только лучшего, а я теперь вынуждена была воевать с ее же сыном из-за того, что она мне подарила.
Вечером, разбирая стопку бумаг на кухне, я наконец нашла старую записную книжку. И в ней — номер телефона с пометкой «Лида, уборка».
Я набрала номер с замиранием сердца. Раздались длинные гудки. И вот на другом конце провода послышался хриплый, уставший голос.
— Алло? Кто это?
— Лидия Ивановна? Здравствуйте. Это Марина, внучка Анны Васильевны Степановой.
— Мариночка? — голос на том конце оживился. — Ой, родная, здравствуй! Я про бабушку твою узнала, соболезную тебе очень сильно. Светлейшей души человек была.
Из ее уст эти слова прозвучали так искренне, что у меня снова к горлу подкатил комок.
— Спасибо, Лидия Ивановна… Я к вам с огромной просьбой. У нас тут возникла сложная ситуация с наследством. Можно я к вам завтра заеду? Мне очень нужна ваша помощь.
— Конечно, конечно, заезжай, — сразу же согласилась женщина. — Чем смогу, помогу. Для Анны Васильевны что угодно.
Я повесила трубку и облегченно выдохнула. Один союзник у нас уже был.
Сережа в это время собрал целую папку с образцами бабушкиных подписей за разные годы. Разница была разительной: уверенная, твердая рука — и те самые дрожащие, едва видные чернила на злополучной доверенности.
Мы сидели на полу в гостиной среди разобранных бумаг, и впервые за последние дни я почувствовала не просто страх, а злость. Холодную, собранную, ясную злость. Они не просто хотели отобрать квартиру. Они попрали память о бабушке, воспользовались ее слабостью, подделали ее подпись. Они украли у нее право распорядиться своей жизнью даже после смерти.
И теперь мы будем бороться. Не только за квадратные метры. Но и за ее честь.
На следующий день мы отвезли собранные образцы подписей нотариусу Зайцевой. Она, внимательно сравнив их с доверенностью, лишь уверенно кивнула.
— Оснований для назначения экспертизы более чем достаточно. Я сегодня же направляю запрос. Ждите извещения.
Казалось, дело сдвинулось с мертвой точки, но ощущение тревоги не отпускало. Оно материализовалось в новом сообщении от тети Люды, которое пришло вечером.
«Марин, нам нужно встретиться и все обсудить по-человечески. Без эмоций. Завтра в 12 в кафе на углу твоего дома. Будем ждать».
Я показала телефон Сереже. Он нахмурился.
— Не ходи. Это ловушка.
— А если не приду, они решат, что мы струсили? — возразила я. — Они будут еще больше давить. Нет, я пойду. Но я не пойду одна.
— Конечно, я с тобой, — тут же сказал Сережа.
— Нет. Они тогда сразу начнут кричать, что мы против семьи, что мы вдвоем нападаем. Ты побудь рядом, на всякий случай. Сядешь за соседний столик. Но я должна поговорить с ними с глазу на глаз.
Он долго спорил, но в итоге согласился. Мы оба понимали, что этот разговор неизбежен.
Ровно в двенадцать я зашла в кафе. Они уже сидели за столиком в углу — вся «семейка» в сборе: дядя Коля, тетя Люда и их сын Витя. На столе перед ними стоял недопитый кофе. Увидев меня одну, они переглянулись с удовлетворением.
— Мариночка, привет, садись, — заверещала тетя Люда, указывая на свободный стул. — Заказать тебе чего-нибудь?
— Нет, спасибо, — я села, положив сумку на колени. Руки слегка дрожали, но я сжала их в кулаки под столом. — Я вас слушаю.
— Ну что ты такая напряженная, как на иголках, — сразу начал давить дядя Коля. Его тон был грубым и снисходительным. — Мы же родственники. Решили по-хорошему с тобой договориться.
— Договориться о чем? — спросила я, глядя ему прямо в глаза.
— Ну, вообще-то, о маминой квартире, — вступила тетя Люда, слащаво улыбаясь. — Мы же понимаем, тебе одной с ней не справиться. Ты молодая, у тебя своих забот полно. А там ремонт нужен, коммуналка большая… Мы готовы взять это на себя. Как старшие и более опытные.
— То есть? — я не отводила взгляда.
— То есть ты отказываешься от наследства в нашу пользу, — без обиняков рявкнул дядя Коля. — Мы тебе, конечно, за труды компенсацию выдадим. Десять процентов от стоимости. Деньгами. Сразу. Честно.
Я посмотрела на него с таким изумлением, что на секунду даже забыла про страх.
— Десять процентов? Вы серьезно? Вы же знаете, что есть завещание. И знаете, что бабушка хотела.
— А что она могла хотеть? — фыркнул Витя, впервые подавая голос. Он лениво развалился на стуле. — Она же в маразме была. Ты ей мозги промыла, вот она на тебя и написала. Это не по-честному.
Меня затрясло от бешенства. Эти люди не просто были наглыми. Они были абсолютно уверены в своей правоте.
— Бабушка была в абсолютно здравом уме, когда составляла завещание. И оно заверено нотариусом. Так что ваше предложение меня не интересует.
Лицо дяди Коли начало медленно багроветь.
— Ты что, совсем охуела? — его голос громыхнул на все кафе, заставляя пару за соседним столиком обернуться. — Я тебе по-хорошему предлагаю! Ты думаешь, с этой своей бумажкой ты что-то получишь? Я тебя по всем судам затаскаю! Я тебя так издергаю, что ты сама откажешься! Я знакомых имею, я тебя с потрохами сожру!
— Коля, тише, — шикнула на него тетя Люда, но в ее глазах светилось то же самое хищное ожидание.
— Нет, вы посмотрите на нее! — он ткнул в меня пальцем. — Сидит, морда кирпичная, думает, она вся такая умная! Думаешь, твой муж тебя отмажет? — он злобно усмехнулся. — Мы и его приложим. Вместе и будете по судам бегать.
Тут я не выдержала. Холодная ярость наконец пересилила страх.
— Прежде чем кого-то пугать судами, дядя Коля, вам бы сначала свои долги вернуть, — сказала я тихо, но так, что каждый звук был отчеканен в воздухе.
Он замер с открытым ртом.
— Какие долги? — просипел он.
— Семьсот пятьдесят тысяч. Которые вы взяли у бабушки на «развитие бизнеса» семь лет назад. По расписке. И не вернули. Плюс проценты за все время. И еще несколько мелких долгов от тети Люды. Или вы уже забыли?
Наступила мертвая тишина. Тетя Люда побледнела. Витя перестал ковырять телефон и выпрямился. Дядя Коля смотрел на меня глазами, полными чистой, немой ненависти.
— Ты… ты что-то там придумала… — пробормотал он, но в его голосе впервые появилась неуверенность.
— Нет. Расписка у меня. С вашей подписью. И я уже передала ее нотариусу. Так что если дело дойдет до суда, мы подадим встречный иск о взыскании этой суммы. Суд, я уверена, примет решение в нашу пользу. С учетом ваших угроз, которые я, кстати, тоже записываю.
Я не стала врать про запись, это была импровизация, но она сработала. Дядя Коля вскочил с места так, что стул с грохотом упал назад.
— Ты сука! — закричал он, уже не обращая внимания на окружающих. — Ты воруешь у нас семейное гнездо и еще угрожаешь?! Я тебя живьем закопаю! Ты у меня попляшешь!
Он leaned over ко мне, его лицо было искажено злобой, кулаки сжаты. Пахло от него перегаром и потом. В этот момент с соседнего столика поднялся Сережа. Он не сказал ни слова, просто встал между мной и дядей Колей, и хотя он был чуть ниже, его спокойная, собранная ярость была куда страшнее истерики дяди.
— Колян, успокойся. И сядь, — тихо, но очень четко сказал Сережа. — Или мы сейчас вызовем полицию и зафиксируем угрозы расправой. При свидетелях.
Дядя Коля замер, тяжело дыша. Он посмотрел на Сергея, на меня, на официантку, которая испуганно смотрела из-за стойки, и, кажется, впервые осознал, что проиграл этот раунд.
— Хороши… — он с ненавистью выдохнул. — Очень хороши. Ладно. Играть так играть. Увидим, кто кого. Люда, Витька, пошли.
Он развернулся и, не оглядываясь, пошел к выходу. Тетя Люда бросила на меня взгляд, полный такой лютой ненависти, что по коже побежали мурашки.
— Зря ты так, Маринка. Очень зря, — прошипела она и пошла за мужем.
Витя лишь многозначительно щелкнул пальцами перед моим лицом и последовал за родителями.
Когда они вышли, я вся обмякла. Колотилась мелкая дрожь. Сережа сел рядом и молча взял мою руку. Его пальцы тоже дрожали.
— Все, война официально началась, — тихо сказал он. — Теперь они точно не отстанут.
Я кивнула, не в силах вымолвить ни слова. Угрозы дяди Коли висели в воздухе, густые и ядовитые. Он был загнан в угол, а загнанный зверь — самый опасный. Мы это понимали. Самое страшное было еще впереди.
Тишина, воцарившаяся в кафе после ухода родственников, была оглушительной. Казалось, даже воздух все еще дрожал от их злобы и угроз. Я сидела, не двигаясь, и смотрела на свою дрожащую руку в руке Сережи.
— Все нормально, — тихо сказал он, хотя по его бледному лицу было видно, что нормального здесь ничего нет. — Ты молодец. Держалась стойко.
— Они убьют нас, — прошептала я, и это не было метафорой. В глазах дяди Коли я видела не просто злость, а настоящую, животную жажду уничтожения. — Они не остановятся.
— Мы их остановим, — его голос прозвучал тверже. — У нас есть закон на нашей стороне. И, кажется, кое-что еще.
Мы расплатились и вышли на улицу. Солнце светило как ни в чем не бывало, и эта обыденность мира казалась кощунственной. Я должна была встретиться с сиделкой, Лидией Ивановной, но теперь после этой сцены все внутри переворачивалось от страха.
— Поедем вместе, — настоял Сережа, будто прочитав мои мысли. — Я не оставлю тебя одну.
Лидия Ивановна жила в старом квартале, в небольшой хрущевке. Она открыла дверь, приветливо улыбнулась, но, увидев наши напряженные лица, сразу насторожилась.
— Входите, входите, родные. Что-то случилось?
Мы сели на скрипучий диван в тесной, но уютной гостиной, и я, запинаясь, начала рассказывать. О завещании. О нападках родственников. О той самой доверенности, которая угрожала все отнять.
— Девять месяцев назад? — переспросила Лидия Ивановна, и ее доброе лицо стало серьезным. — Да вы что, детка! Да в это время Анна Васильевна уже с кровати-то с труда вставала! Рука у нее совсем не действовала, парализовало после инсульта. Она даже ложку сама держать не могла, я ее с ложечки кормила. Какая уж там подпись!
У меня отлегло от сердца. Это было именно то, что я надеялась услышать.
— Лидия Ивановна, а вы бы не согласились… если потребуется… дать официальные показания? Нотариусу или в суде? — осторожно спросил Сережа.
Женщина на мгновение задумалась, а потом решительно махнула рукой.
— А чего мне бояться? Правда ведь дороже. Для Анны Васильевны я что угодно сделаю. Она человеком была золотым. А сынок ее… — она поморщилась, — …так и норовил к ней прийти, когда она одна была, что-то требовал, деньги какие-то. Она потом вся изведется, плачет. Я его разок так выгнала, больше он при мне не появлялся.
Она была нашим ангелом-хранителем. Мы договорились, что она готова пойти к нотариусу и подтвердить все, что знает.
Следующие несколько недель прошли в мучительном ожидании. Мы жили как на вулкане. Каждый звонок с незнакомого номера заставлял вздрагивать. Мы почти не выходили из дома, опасаясь встречи с разъяренным дядей Колей. Юрист Андрей Петрович успокаивал нас, говорил, что процесс запущен, нотариус Зайцева направила документы на экспертизу.
И вот, в один из пасмурных дней, когда нервы были на пределе, раздался звонок от Елены Викторовны.
— Марина Сергеевна, здравствуйте. У меня есть результаты почерковедческой экспертизы. Можете подъехать?
Мы с Сережей сорвались с места и через двадцать минут уже сидели в ее кабинете. Она была невозмутима, как всегда, но в уголках ее губ играла едва заметная улыбка.
— Ну что ж, — она открыла папку на столе. — Заключение экспертов однозначно. Подпись на доверенности, датированной девять месяцев назад, не соответствует подписи Анны Васильевны Степановой в тот временной период. Более того, эксперты отмечают признаки технической подделки — возможно, использовался метод копирования через стекло или подсветку. Проще говоря, подпись подделана.
Воздух вырвался из моих легких одним счастливым, рыдающим вздохом. Сережа молча сжал мою руку так, что кости затрещали.
— Что это значит? — спросил он, и его голос дрогнул.
— Это значит, что данная доверенность является недействительной. Я, как нотариус, ведущий наследственное дело, отклоняю ее и не принимаю во внимание. Оснований для оспаривания завещания у других наследников более нет.
Мы сидели и не могли вымолвить ни слова. Камень, давивший на грудь все эти недели, наконец-то сдвинулся.
— Но это еще не все, — продолжила Елена Викторовна, и ее взгляд стал жестче. — Я обязана сообщить о факте возможной подделки документа в правоохранительные органы для проведения проверки в отношении нотариуса, ее заверившего. А также в Нотариальную палату. Это уже не ваша забота. Вы свое получили.
Мы вышли от нее на улицу. Моросящий дождь, который шел с утра, казался теперь не грустным, а очищающим. Я запрокинула голову и подставила лицо холодным каплям, чувствуя, как слезы радости и облегчения смешиваются с ними.
— Получилось, — прошептала я. — Сереж, у нас получилось!
Он обнял меня и радостно закружил на пустынном тротуаре.
— Получилось! Я же говорил! Молодец ты наша!
Мы смеялись, как дети, не обращая внимания на странные взгляды прохожих. Казалось, самый страшный этап позади. Мы выиграли эту битву. Доверенность уничтожена. Теперь можно спокойно ждать окончания шести месяцев и вступать в права наследства.
Мы поехали домой, в свою убогую съемную однушку, которая вдруг показалась нам самым уютным местом на земле. Мы купили вкусной еды, заказали пиццу, устроили праздник. Говорили о будущем, о том, как сделаем ремонт в бабушкиной квартире, как наконец-то заведем собаку, о которой всегда мечтали.
Вечером, лежа в кровати и глядя в потолок, я наконец позволила себе расслабиться.
— Знаешь, — сказала я Сереже. — Я, кажется, сегодня впервые засну без страха.
Он поцеловал меня в макушку.
— И я. Все кончилось.
Но мы ошибались. Это был не конец. Мы праздновали победу в сражении, но война была еще не окончена. Мы забыли простую истину — загнанный в угол зверь особенно опасен. И наш зверь уже готовил новый, отчаянный и беспощадный удар. Последний акт драмы был еще впереди.
Эйфория длилась недолго. Всего пару дней. Потом наступили будни, наполненные ожиданием. До получения свидетельства о наследстве оставалось еще несколько месяцев, но самое страшное, казалось, было позади. Мы даже позволили себе съездить в бабушкину квартиру и начать планировать будущий ремонт, с воодушевлением размечая, где будет новая кухня, а где мы поставим большой диван.
Идиллию нарушил звонок от нашего юриста, Андрея Петровича. Его голос был серьезным, без тени прежней обнадеживающей уверенности.
— Марина Сергеевна, у меня новости. Не самые приятные.
У меня внутри все сжалось в ледяной комок.
— Что случилось?
— Ваш дядя, Николай Петрович, все-таки подал иск в суд. О признании завещания недействительным.
Я прислонилась к стене, чтобы не упасть. После вердикта экспертизы это казалось полным безумием.
— Но… как? На каком основании? Экспертиза же все доказала!
— Основания… своеобразные, — юрист тяжело вздохнул. — Он утверждает, что Анна Васильевна на момент составления завещания находилась в состоянии заблуждения. Что вы, цитирую, «систематически оказывали на нее психологическое давление, внушали ей чувство страха и одиночества, настраивали против законного сына». И что именно под вашим давлением она и подписала завещание.
В ушах зазвенело. Это было настолько гнусно, настолько лживо и одновременно настолько типично для них, что не оставалось сомнений — они действовали от безысходности, пытаясь выиграть то, что нельзя было выиграть честно.
— Но это же бред! У нас есть свидетели! Та же сиделка!
— Это придется доказывать в суде. И, к сожалению, судьи иногда… с пониманием относятся к «несчастным» родственникам, оставшимся без наследства. Особенно если истец умеет красиво говорить и вызывать жалость. Назначено предварительное заседание через неделю. Готовьтесь.
Неделя пролетела в мучительной тревоге. Мы с Сережей снова перечитали все документы, прорепетировали возможные вопросы. Андрей Петрович успокаивал, говоря, что наши позиции очень сильны, но я видела и тень сомнения в его глазах. Суд — это всегда лотерея.
День суда выдался хмурым и дождливым. Здание суда, с его высокими потолками, скрипучими полами и запахом старой бумаги, угнетало. Мы зашли в зал и увидели их.
Дядя Коля, тетя Люда и их сын сидели на скамье истцов. Они были одеты в темное, скорбное, и на их лицах были написаны обида и праведный гнев. Увидев нас, они демонстративно отвели глаза. Их адвокат, немолодой мужчина с хитрыми глазами, что-то оживленно им шептал.
Судья, женщина лет пятидесяти с усталым, непроницаемым лицом, открыла заседание. Было зачитано исковое заявление. Там, в юридических терминах, я снова услышала про себя все те же гнусные обвинения в манипуляциях и коварстве.
— У ответчика есть что сказать? — спросила судья, обращаясь к нашему адвокату.
Андрей Петрович встал и спокойно, методично начал излагать нашу позицию. Он говорил о безупречном с юридической точки зрения завещании. О том, что Анна Васильевна была полностью дееспособна на момент его подписания, что подтверждается нотариусом. А затем он перешел к главному.
— А также, уважаемый суд, мы просим приобщить к материалам дела встречное исковое заявление. О взыскании с истца, Николая Петровича Степанова, суммы долга в размере семисот пятидесяти тысяч рублей, а также процентов за пользование чужими денежными средствами за семь лет.
В зале повисла ошеломленная тишина. Дядя Коля резко выпрямился на скамье, его лицо побагровело.
— Это что еще за выдумки? — крикнул он, забыв о субординации.
— Тише, истец! — строго сказала судья и взяла у Андрея Петровича папку с документами. Она несколько минут изучала расписку, потом подняла глаза на дядю Колю.
— Гражданин Степанов, вы подтверждаете, что это ваша подпись?
Дядя Коля заерзал на месте. Тетя Люда пыталась что-то ему прошептать, но он ее оттолкнул.
— Ну… было дело… давно… — пробормотал он. — Мать же помогала! Это же нормально! А он сейчас про какие-то проценты заговорил!
— Помощь и заем по расписке — разные вещи, — холодно парировал наш адвокат. — Истец деньги не вернул. Более того, он, не вернув долг, претендует на единственное оставшееся имущество своей матери, пытаясь лишить наследства свою же племянницу, которая за ней ухаживала.
Судья снова углубилась в изучение документов. Было видно, что картина для нее проясняется. Хищный адвокат истцов попытался было что-то сказать, начал что-то лялять о «давлении» и «злоупотреблении доверием», но это звучало слабо и неубедительно на фоне конкретного финансового документа.
И тогда слово попросил наш адвокат.
— Уважаемый суд, также прошу приобщить к делу заключение почерковедческой экспертизы, назначенной нотариусом. Оно однозначно устанавливает, что подпись на так называемой «генеральной доверенности», которую истцы пытались предъявить как альтернативу завещанию, является поддельной.
Это был последний, сокрушительный удар. Адвокат истцов беспомощно развел руками. Дядя Коля сидел, низко опустив голову, и смотрел в пол. По его лицу было видно, что он понимает — игра проиграна. Тетя Люда тихо плакала, но в ее плаче не было жалости, была лишь злость от поражения.
Судья удалилась в совещательную комнату. Мы ждали, не разговаривая. Прошло около получаса. Эти минуты показались вечностью.
Наконец судья вернулась на свое место. Ее лицо было невозмутимым.
— Выслушав стороны, изучив материалы дела, суд приходит к следующему решению. В удовлетворении исковых требований Степанова Н.П. о признании завещания недействительным — отказать. В удовлетворении встречного искового заявления о взыскании долга — иск удовлетворить частично. Взыскать с Степанова Н.П. в пользу Климовой М.С. сумму основного долга в размере 750 000 рублей. В процентах отказать в связи с истечением срока исковой давности.
Я закрыла глаза. Слезы текли по моим щекам, но это были слезы облегчения. Мы выиграли. Мы отстояли бабушкину волю. Мы победили.
— Кроме того, — добавила судья, — в связи с установленным фактом подачи иска в отсутствии правовых оснований, с истца взыскиваются все судебные издержки и расходы ответчика на адвоката.
Мы вышли из зала суда. Дядя Коля, не глядя на нас, молча швырнул портфель своему адвокату и быстрыми шагами направился к выходу. Тетя Люда бросила на нас взгляд, полный такой лютой, немой ненависти, что стало не по себе. Казалось, она не плакала, а просто сочилась ядом.
Мы стояли с Сережей под дождем у здания суда и не могли поверить в свой успех. Это был конец. Окончательный и бесповоротный. Мы выиграли не только квартиру. Мы выиграли право на правду. И на память о бабушке, которую они пытались осквернить.
Казалось, после этого можно было выдохнуть. Но я все еще помнила тот взгляд тети Люды. Взгляд, который обещал, что ничего еще не закончено.
Тишина. После оглушительного грохота судебных баталий, угроз и лязга чужих голосов наступила оглушительная, почти звенящая тишина. Мы выиграли. Суд обязал дядю Колю вернуть долг, и через несколько недель, под угрозой нового иска и ареста имущества, на наш счет поступила та самая сумма — семьсот пятьдесят тысяч рублей. Без процентов, но для нас это была не деньги. Это был символ. Символ того, что справедливость, пусть и не всегда полная, но все же существует.
Шесть месяцев ожидания истекли. Мы с Сережей, держась за руки, вошли в кабинет нотариуса Зайцевой. Она, не меняя своего спокойного выражения, протянула мне тот самый документ — Свидетельство о праве на наследство по завещанию. Я взяла его, и листок бумаги показался невероятно тяжелым, будто в нем был заключен весь вес пережитого.
— Поздравляю, — сказала Елена Викторовна, и в ее глазах мелькнуло что-то похожее на тепло. — Вы большая молодец. Выстояли.
Мы вышли на улицу. Был уже не ноябрь, а май. Солнце светило по-настоящему по-весеннему, отражаясь в лужах от недавнего дождя. Я подняла лицо к теплым лучам и впервые за долгие месяцы почувствовала не тревогу, а покой.
— Все, — выдохнул Сережа, обнимая меня за плечи. — Теперь она по-настоящему наша.
Мы не стали тянуть. На следующий же день поехали в бабушкину квартиру. Теперь уже — в свою. Мы поменяли замки, хотя, возможно, это было уже лишней предосторожностью. Дядя Коля и его семья исчезли из нашей жизни так же резко, как и ворвались в нее. Говорили, что они продали свою машину, чтобы отдать нам долг, и теперь злобно молчали, зализывая раны. Нам было все равно.
Мы взяли кредит в банке, добавили к нему часть бабушкиных денег и начали ремонт. Это было не просто обновление стен и полов. Это было очищение. Мы сдирали старые, пожелтевшие обои, словно стирая следы прошлой боли. Мы вывозили хлам, оставляя только самое ценное — бабушкин сервант с хрусталем, ее кресло-качалку, фотографии в старых рамках.
Как-то раз, разбирая книги на балконе, я нашла запылившийся конверт. В нем была открытка с скромным цветком на обложке. Внутри — дрожащим, но уже привычным почерком было написано: «Моей любимой внучке Марине. На счастье в новом доме. Люблю тебя. Бабушка Ася».
Она купила ее и спрятала, чтобы я нашла уже после. Я села на пол среди стройматериалов и плакала. Плакала от того, что она все знала. Предвидела. И сделала все, чтобы защитить меня, даже когда ее не стало.
Ремонт занял три месяца. И вот настал тот день, когда мы занесли в квартиру последнюю коробку. Наша коробка. Наши вещи. Мы стояли посреди чистой, светлой гостиной с пахнущими краской стенами и новым паркетом. Бабушкино кресло стояло на своем месте у окна, а на полке — ее фото в самой красивой рамке.
— Как тихо, — прошептал Сережа.
— Да, — улыбнулась я. — Это хорошая тишина.
Мы обошли всю квартиру. Вот наша спальня. Вот детская… Детская, которую мы уже планировали. Мысли о ребенке из пугающей фантазии стали превращаться во что-то возможное и желанное.
Вечером мы накрыли на столе в новой кухне. Простую еду — салат, курицу. Зажгли свечу. Сидели и просто молча смотрели друг на друга. Не было желание говорить о суде, о долгах, о злых родственниках. Эта история осталась за порогом.
— Знаешь, о чем я думаю? — сказал Сережа, откладывая вилку. — О том, что бабушка Ася не просто квартиру нам оставила. Она дала нам билет в новую жизнь. И сил, чтобы за нее бороться.
Я кивнула, снова чувствуя комок в горле. Но теперь это был светлый комок.
— Я сегодня поставила ее фото на самое видное место. Хочу, чтобы она всегда была здесь, с нами. Чтобы знала, что мы все ценим. И что мы справились.
Он дотронулся до моей руки.
— Мы справились. Вместе.
Прошло еще несколько месяцев. Мы обживались. Купили большой диван, о котором мечтали. Завели щенка, лабрадора, который сразу же принялся грызть ножки от этого дивана. Жизнь вошла в свою новую, спокойную и счастливую колею.
Как-то раз утрой я проверяла почту. Среди рекламы и квитанций было одно письмо с незнакомым обратным адресом. Я открыла его.
Это было письмо от нотариуса, того самого, который заверял поддельную доверенность. Короткое и сухое. Его исключили из палаты за нарушение профессиональной этики. Возбуждено уголовное дело. Я перечитала эти строки несколько раз и отложила листок. Не было радости или торжества. Было чувство закрытой двери. Окончательной точки.
Я подошла к окну. На улице шел теплый летний дождь. Сережа возился с собакой на ковре, пытаясь отнять у нее тапок. Он что-то смешно говорил ей, и она виляла хвостом.
Я посмотрела на бабушкино фото на полке. На ее спокойное, мудрое лицо.
— Спасибо, бабуль, — прошептала я. — Мы дома. Все хорошо.
И это была правда. Самые страшные бури остались позади. Впереди была только жизнь. Наша жизнь. В доме, который был построен не на деньгах или жадности, а на любви, памяти и вере в справедливость. И это было самое крепкое основание, какое только можно придумать.