Новость пришла не с грохотом, а с тишиной.
Утром 9 мая 1945 года Людмила, как обычно, проводила занятия на стрельбище. Она объясняла молоденькой курсантке, как правильно брать упреждение при боковом ветре.
И вдруг, посреди ее фразы, замолчал репродуктор, который до этого монотонно транслировал музыку.
Наступила короткая, звенящая пауза, полная статического треска. А потом торжественный, дрожащий от волнения голос Левитана произнес те самые слова, которых страна ждала четыре долгих, бесконечных года.
"...безоговорочной капитуляции германских вооруженных сил... Великая Отечественная война, которую вел советский народ против немецко-фашистских захватчиков, победоносно завершена..."
На несколько секунд на стрельбище повисла мертвая тишина. Девушки-курсантки смотрели друг на друга, боясь поверить.
А потом мир взорвался. Кто-то закричал. Кто-то заплакал, роняя винтовку на землю. Кто-то начал палить в воздух, и сухие, радостные выстрелы были совсем не похожи на те, фронтовые.
Девчонки обнимались, смеялись, рыдали. Это был чистый, незамутненный восторг. Конец. Победа.
Людмила стояла посреди этого всеобщего ликования, не двигаясь. Она не плакала и не смеялась. Она просто слушала. Слушала тишину, наступившую после голоса Левитана. Ту самую оглушительную тишину, которой она так боялась в первые месяцы в тылу.
Война, ставшая смыслом ее жизни, ее адом и ее единственной понятной реальностью, закончилась. И внутри образовалась пустота. Огромная, как воронка от авиабомбы.
Она должна была чувствовать радость. Триумф. Облегчение. Но она не чувствовала ничего.
Победа пришла, но она не могла воскресить мертвых. Она не могла вернуть ей Алексея. Она не могла стереть из памяти лица тех, кого она видела в своем прицеле.
***
В тот же день ей дали краткосрочный отпуск и пропуск в Москву. Столица сошла с ума. Такого Людмила не видела никогда. Улицы превратились в реки ликующих, плачущих, поющих людей.
Незнакомые люди обнимались, как родные. Солдаты и офицеры, которых узнавали в толпе, превращались в центры стихийных празднований. Их качали на руках, им совали в руки цветы, стаканы с водкой, целовали, не спрашивая имен.
Людмила, в своей парадной форме майора, с Золотой Звездой на груди, стала таким центром мгновенно. Ее узнали почти сразу.
— Павличенко! Смотрите, снайпер Павличенко!
— Людмила! Герой!
— Ура-а-а!
Ее подхватили чьи-то сильные руки, подняли над толпой. Она видела сотни восторженных, счастливых, мокрых от слез лиц, обращенных к ней. Они кричали ее имя. Она была для них живым символом этой выстраданной Победы.
Она улыбалась и махала им рукой, как того требовал ее статус. Но ее глаза искали в этой живой, празднующей толпе совсем другие лица. Лица тех, кто не дожил до этого дня.
Она видела молодого пулеметчика Сидорова. Санинструктора Валю. Десятки своих однополчан. И, конечно, она видела его. Алексея.
Он стоял где-то там, в этой толпе, улыбался ей своей спокойной, теплой улыбкой и говорил: "Мы победили, Люда. Мы смогли".
Ей стало невыносимо душно. Она попросила опустить ее, и, воспользовавшись моментом, выскользнула из плотного кольца почитателей в тихий переулок.
Она долго бродила по городу, стараясь держаться подальше от шумных центральных улиц.
Вечером она вышла на набережную Москвы-реки. Небо над Кремлем расцветало фантастическими цветами салюта. Каждый залп отдавался в ее душе не радостью, а глухой болью, напоминая о разрывах снарядов.
Она села на холодную гранитную скамью. Достала из кармана гимнастерки маленькую, отполированную до блеска тысячами прикосновений деревянную птичку.
"Ну вот и все, Леша," — прошептала она в пустоту. — "Мы победили. Как ты и говорил. Только что мне теперь делать со всей этой Победой? Куда идти?"
Ответа не было. Только плеск воды и далекие раскаты праздника. Вся ее жизнь была подчинена одной цели — выжить и убить врага. Цель была достигнута. И впервые она почувствовала себя по-настоящему потерянной. Кто она теперь? Герой, чье место в музее? Инструктор, который будет рассказывать новым поколениям о том, чего они никогда не поймут?
Она сидела так очень долго. Ночь была теплой, пахла весенней листвой и порохом от салюта. И постепенно, сквозь пелену горя и опустошения, в ее душе начало зарождаться что-то новое. Не радость, нет. Скорее, тихое, упрямое чувство долга. Но другого. Долга перед мертвыми.
Они погибли не для того, чтобы она до конца своих дней носила по ним траур. Они погибли, чтобы другие могли жить. Жить нормальной, человеческой жизнью. Учиться, работать, любить, растить детей. И она, выжившая, была обязана жить. За себя. И за них.
***
На следующий день, все еще не до конца понимая, что делает, она поехала к главному зданию Московского Государственного Университета на Моховой. Она вошла под его гулкие своды.
Здесь было тихо. Пахло пылью, книгами и мелом. Этот запах ударил ей в голову, как самое сильное воспоминание. Он пах миром. Он пах ее прошлой, почти забытой жизнью.
Она медленно пошла по коридору исторического факультета. Навстречу ей шли студенты — совсем молодые ребята и девушки, многие в потертых гимнастерках, вернувшиеся с фронта. Они о чем-то спорили, смеялись, готовились к сессии. Они говорили о будущем.
Людмила остановилась. Она смотрела на них, и в ее душе впервые за четыре года шевельнулась не память о прошлом, а мысль о будущем. О своем будущем.
Война забрала у нее диплом. Она забрала у нее профессию. Она пыталась забрать у нее саму себя, оставив только функцию, только снайпера Павличенко.
Но Люда Белова, студентка-историк, была еще жива. И она хотела закончить то, что начала. Не для кого-то. Для себя. Чтобы доказать, что война не победила ее окончательно.
Она нашла глазами табличку: "ДЕКАНАТ ИСТОРИЧЕСКОГО ФАКУЛЬТЕТА".
Она постояла перед дверью с минуту, собираясь с духом. Это было страшнее, чем идти в атаку. Сделать шаг в мирную жизнь. Майор Людмила Павличенко, Герой Советского Союза, глубоко вздохнула. И решительно постучала.
Финальная глава.