Вера любила ранние часы в квартире, когда в коридоре ещё тихо, а из кухни слышно только, как вода тонкой струйкой наполняет чайник. Она в это время открывала окно и прислушивалась к двору: где-то гудел мусоровоз, на лавочке кашлял ранний сосед, в песочнице переворачивала крылом ворона. На подоконнике у неё стоял старый глиняный горшок с толстолистом и два стакана с зелёным луком — внуки смеялись, что «лук у бабушки как трава на стадионе». Порядок и тишина были для Веры как дыхание.
В тот день тишина треснула звонком. На экране вспыхнуло «Оля». Дочь всегда звонила торопливо, «на бегу» — слова у неё слетали быстро, как конфетти из ладоней. Сейчас голос тоже был быстрым, но в нём звенело нечто твёрдое.
— Мам, привет! Слушай, мы тут посоветовались… — Оля глотнула воздух, в телефоне поскрипывал её диван. — На время лета мальчишки поживут у тебя. У нас дома жарко, окна на дорогу, пылища страшная, Денис с ночными сменами, у него глаза на лоб. А у тебя — тишина, парк рядом. И вообще, тебе же с ними хорошо. Ты ж сама говорила — скучаешь.
— Я скучаю, — Вера невольно улыбнулась, представив младшего — Стёпку — с его вечной машинкой в руке, и старшего — Пашку — у которого вопросы, как из автомата. — Но это не значит, что я готова… Оля, когда вы это «посоветовались»?
— Да вот сейчас, — бодро отозвалась дочь. — Я Денису сказала: «Мама не против, она только рада будет». Он облегчённо так: «Да-да». Мы сейчас заедем, привезём им вещи. Ты сваришь им суп, у тебя так вкусно получается. И постели на большой кровати — пусть оба там, нормально. У нас ведь тесно. Ты не против же, мам?
Вера поставила чайник на подставку и не ответила сразу. В голове привычно начали складываться дела: лекарства, которые Пашке нельзя забывать, привычка Стёпы просыпаться ночью, стеклянная дверь на балкон — надо повесить стоппер, чтобы не захлопнула сквозняком. Всё это она знала, она любила это знать. Но за словами дочери что-то царапало иной стороной: не «мам, можно?», а «мама, так будет». Одно дело — помочь и побыть с внуками. Другое — жить за всех.
— Оля, — произнесла Вера мягко, — мы можем договориться о днях, когда я их возьму. На выходные, например, или на неделю, если у вас совсем туго. Но «лето у меня» — это разговор. Я одна, я тоже устаю. И потом… у меня же Ирина Семёновна с шестого — я ей обещала помогать с уколами, у неё рука после перелома плохо сгибается. И да, я летом на подработке — библиотека просила разбирать новые поступления. Это не на целый день, но это — график.
Дочь на том конце не вдохнула и не выдохнула — повисла в трубке нечаянная пауза, как когда из кувшина перестали лить и держат его под углом.
— Мам, ты серьёзно? — её голос стал твёрже. — Мы же семья! Я работаю, Денис работает. Ты же на пенсии, у тебя времени — море. Что тебе эти книги? Поможешь — и всё. Это же не навсегда.
Вера провела пальцем по столу, будто сглаживая невидимую крошку.
— Я не против помогать. Но давай так: приедете вечером, поговорим. И без сумок пока. Стёпа болеет ещё? Кашлял в прошлую неделю.
— Уже лучше, — коротко ответила Оля. — Ладно, приедем. Но ты, мам, не волнуйся. Всё устроим.
После звонка Вера прошлась по комнатам — не суетясь, а будто наводя взглядом порядок. В большой комнате стоял диван, который она переставляла весной, — спина перестала болеть. В маленькой были её швейная машинка и стол с лампой — иногда она подрабатывала, подшивая брюки соседям. Дальняя, светлая, в которой когда-то жил сын, была точкой, где она отдыхала — там стояли книги, кресло, плед и небольшой телевизор. Она не прятала от себя мысль: да, у неё трёшка, широко, светло, но пусто ли тут? Нет. Каждое место занято — не вещами, её жизнью.
Они появились ближе к шести. Оля влетела в прихожую с шуршащими пакетами, за ней — Денис, пыхтя, тянул на ремне огромную сумку, а вокруг крутился Пашка с рассказом «смотри, у меня новая кепка», а Стёпа кисло прижимал к груди машину.
— Мам! — Оля, не снимая обуви, чмокнула её в щеку, оглянулась по сторонам, оценила полку у прихожей. — Ну как вы тут?
— Хорошо, — Вера сняла с внучка курточку, поправила кепку, улыбнулась. — Привет, Паша. Здравствуй, Стёпа. Проходите на кухню. Чай есть.
Денис поставил сумку на пол и, не спеша, оглядел комнату, как человек, вошедший в новый съёмный дом. Видно было по его лицу: он устал и рад не быть сейчас на своей штанге ответственности. Оля сразу прошла на кухню и заглянула в кастрюли.
— О, у тебя суп! — обрадовалась. — Как ты вовремя.
— Я его всем вовремя варю, — усмехнулась Вера.
Посидели, попили чай. Вера спросила, как у Пашки с чтением — тот с гордостью похвастал: «у меня уже тройки почти ушли». Оля усмехнулась:
— Наш Паша — молодец, да. Только вот наша однушка — не молодец. Душно, шумно, всё спят на голове у всех. Тут-то им раздолье. Мам, мы тогда их сейчас тут и оставим. А завтра завезём второй мешок, у нас там ещё носки, пижамы, книжки.
Вера поставила чашку, перевела взгляд на дочь и, не торопясь, произнесла:
Почему внуки будут жить у меня? — спросила Вера. — Мама, у меня места нет, а у тебя трёшка, тебе трудно, что ли? — ответила дочь
Денис отвёл глаза, Паша притих, Стёпа застыл с ложкой на полпути к рту.
— Трудно — не трудно, — сказала Вера после паузы, — но это — мой дом, моя жизнь. Я люблю вас. Я возьму ребят, когда надо, я с ними и погуляю, и поиграю . Но жить у меня — это про разговор, про ответственность. У меня есть дела, у меня есть силы — они не бесконечные. И да, у меня есть право хотеть тишины ночью и утренних часов с книгой.
— Мам, ты как будто не родная, — вспыхнула Оля, отставив чашку так, что ложка звякнула. — Я же не себе прошу, детям. Им лучше здесь! Тебе что, жалко?
— Мне — жалко себя, — спокойно сказала Вера. — Ту, которая тоже человек, а не гостиница. И мне жалко вас: вы привыкнете, что «так удобно», а потом будете жить не в своей жизни, а в чужой. Это не выход.
— Какой же ты строгий человек стал, — вмешался Денис, почесав затылок. — Мы же на время. Ну месяц. Максимум два. Мне на работе могут предложить ещё подработку, Оле там обещали надбавку. Стёпе нужен воздух, а Паше — тишина. И тебе спокойнее — за ними присмотришь.
— Я присмотрю и так, — кивнула Вера. — Но каждый день, на целое лето — нет. Я могу взять их на неделю, чтобы вы передохнули. Потом — пусть дома. Или, Денис, — Вера посмотрела на зятя, — вы попробуйте решить вопрос на своей стороне: вентилятор, москитные сетки, перестановка, раскладушка вместо дивана. Я помогу — приеду, переставим, что надо. Но решение «они живут у бабушки» — это не решение. Это перенос.
Оля скрестила руки на груди, губы вытянулись в нитку.
— Так и знала, — прошипела она. — Как просить — ты «я старенькая», как огурчики солить — «я сама». Стоит детям — всё, сразу «у меня дела».
— Оля, — тихо произнесла Вера, и голос у неё дрогнул, но не от слабости, — не надо так. Я никому не отказывала. Я вам помогала и буду. Но я не могу и не хочу, чтобы вы переложили на меня всю вашу жизнь. Давайте искать выходы вместе. Можно лагеря при школе? Можно каникулы у Денисиной сестры на даче? Можно днём у меня — ночью у вас. Можно «два через два» — как у вас работа.
— Лагеря все заняты, — вспыхнула Оля. — На дачу к его сестре мы не поедем — там змею видели. Ночью у нас — это мука. Мам, ну ты не понимаешь!
— Я как раз понимаю, — твёрдо сказала Вера. — Только понимаю с другой стороны. Я одна. Я тоже устаю. Я иногда хочу сделать зарядку утром одна и попить чай, не отвлекаясь. И это не преступление.
Оля встала резко, стул скрипнул. Денис потянул её за рукав:
— Оленька, ну… — Он посмотрел на Веру, как будто искал в её лице мягкую трещинку. — Мама, давайте так: на неделю оставим. Мы попробуем за неделю у себя устроиться. Если совсем никак — будем думать дальше. Но хоть неделю, а?
Вера задумалась. Слово «неделя» звучало не как «до осени», а как укладное «между» — в нём было дыхание. Она посмотрела на мальчишек: Паша крутил ложку, исподлобья следил за взрослыми; Стёпа сцепил пальчики. Ей было сложно сказать «нет» им. Она подумала о своих делах, о библиотеке — там можно попросить смены через день, Ирина Семёновна — можно настроить инъекции на раньше. И сказала, чувствуя, как внутри чуть заныло от будущей усталости:
— Неделя — да. Но только неделя. И вы приходите каждый вечер. Не «завтра», не «как получится» — каждый. Утром — вы вместе их забираете на прогулку у меня под окнами, вечером — вместе возвращаете. И помогаете по дому: мусор, магазины, что нужно. В воскресенье — они у вас.
Оля закатила глаза:
— Мама, ты как бухгалтер.
— Я — как человек, — отрезала Вера. — И ещё: никакого «мы потом ещё недельку». Мы взрослые.
— Ладно, — сдался Денис. — Спасибо, мама.
Оля не поблагодарила. Она взяла телефоны, что-то набыченно набрала, потом скинула на пол коврик, на котором мальчишки любили играть. Было видно — ей обидно. Вера не спорила. Она устала от их разговоров так, будто вернулась с тяжёлых сумок.
Первые два дня прошли в хлопотах: у Стёпы ночью поднималась температура — Вера сидела рядом, прикладывала полотенце, шептала истории про кораблик, который не хотел спать. Паша утром ходил с ней в парк, задавал вопросы — «а почему дерево не падает», — Вера отвечала терпеливо, радовалась его глазам. Вечером Денис честно приезжал, помогал выносить мусор, приносил молоко и хлеб. Оля приходила недовольная, как комета с хвостом примечаний: «у Паши носки не те», «суп слишком густой», «не давай Стёпе яблоки». Вера слушала и иногда просила:
— Оля, говори нормально. Я не враг.
На третий день Оля не пришла вечером, написала: «Завал. Не успеваю». Денис пришёл один, виновато потирая руки:
— Мам, прости. У нас там… Ну ты знаешь. Завтра придём вдвоём.
— Сегодня — я, — сказала Вера, — завтра — вы. И, Денис, — она посмотрела прямо, — не забывайте, что это ваш долг, не услуга. Мне тяжело. Я ночью не спала.
— Понимаю, — кивнул он. — Спасибо.
На пятый день Вера уже ходила, как после бани: всё в ней было мягкое и уставшее. Она проснулась от того, что Стёпа вскочил с криком «куда мою машину?», нашёл её под подушкой и гордо уснул дальше. Она тихо посмеялась — счастье иногда приходит такими крошечными сценами. Но к вечеру, когда Оля стала опять говорить «мы оставим ещё на недельку», Вера почувствовала, как в груди поднялось старое, честное «нет».
— Мы договорились, — произнесла она чётко. — В воскресенье — дети у вас. В понедельник — у меня библиотека. Я не могу отменить. И не буду.
— Мам, ну неужели тебе трудно? — Оля сделала шаг, руки заложила на грудь, подбородок вверх. — Тебе что, жалко? Они же счастливы тут! Да и тебе — не скучно.
— Мне не скучно и без чужих решений, — спокойно ответила Вера. — И я не хочу, чтобы ты научилась решать за других. Ты — мать. Делай так, чтобы в вашей квартире было живо и удобно детям. Я помогу, но не заменю вас.
— Ты просто упёртая, — бросила Оля, взяла сумку, хлопнула дверью.
Вера присела на край табурета. Сердце у неё стучало громко — неприятно громко. Она положила ладонь на стол, как будто стол мог вернуть ей ровность. Денис растерянно топтался у двери:
— Мама, не сердись на неё. Она… устаёт. И я устаю.
— Я не сержусь, — сказала Вера. — Я устаю тоже. И я хочу, чтобы вы уставали в своём доме — как родители. И чтобы уставали не одни: возможно, надо сказать «нет» лишним сменам, или найти варианты. У вас же друзья есть? Сестра твоя? Мы же не одни на свете.
— У нас все заняты, — уныло сказал он.
— Тогда учитесь быть самими собой, — Вера устало улыбнулась. — И давайте уже сегодня подумаем, как спать будете у себя. Я завтра приеду — переставим мебель. Я принесла рулетку.
Денис впервые засмеялся по-настоящему:
— Вот ты — сила.
— Я — бабушка, — ответила она и тоже улыбнулась.
В воскресенье Вера собрала мальчишкам вещи: сложила аккуратно футболки, положила любимые машинки, бросила сверху книжки. Паша заглянул, обнял её за шею:
— Бабушка, а ты приедешь завтра в наш двор? Покажу, где кошка живёт.
— Приеду, — кивнула она. — Только вы дома будете ночевать.
Оля вошла молча, забрала сумки, кивнула матери — холодно. На лестнице послышался смех мальчишек — им было всё равно, какие у взрослых сговоры. Вера посмотрела на закрытую дверь и глубоко выдохнула. В квартире стало сразу пусто и тихо, чужие зубные щётки остались в её ванной, и она аккуратно поставила их в пакет, чтобы отдать позже. У двери она прислонилась лбом к косяку и минуту так стояла. Потом пошла на кухню, заварила чай, села в кресло в маленькой, светлой комнате и впервые за неделю услышала, как тикают часы.
Вечером Оля прислала короткое: «Приехали». Ни «спасибо», ни «извини». Вера ответила: «Держитесь». И решилась — утром она всё-таки поехала к ним. Она не стала читать лекций. Она пришла как мастер на вызов. Заставила Дениса отодвинуть шкаф, передвинула диван, поставила у окна стол, повесила на окно простыню — вместо шторы от солнца, показала, как натянуть сетку, выпросила у соседа вентилятор «до вечера». Оля стояла, упрямо сжав губы, но к середине перестановки потянулась и сказала: «Давай вот так». Пообедали вместе. Паша прочитал вслух абзац из книжки. Стёпа заснул на новом месте без слёз.
— Видишь, — сказала Вера, надевая туфли у двери, — жить можно. И это — ваша жизнь.
Оля не ответила сразу. Она вдруг выглядела как девочка, которая поняла, что велосипед поедет, если педали крутить ей самой. Она подняла глаза:
— Мам, прости, что я… — и оборвала. — Завтра ты придёшь?
— Если позовёте, — сказала Вера. — Но жить у меня они не будут.
На лестнице Вера встретила соседку с третьего — та кивнула: «Как вы?» Вера усмехнулась: «Работаю». И подумала: вот это — про неё. Не «пожертвовала», не «заставила», а просто сделала часть общего дела. И оставила право на свою тишину — не роскошь, а воздух.
Через неделю всё устаканилось. Вера забирала мальчишек на пару часов в парк, возвращала к ужину. Оля иногда срывалась на колкости — «у тебя легко говорить», — но чаще молчала и делала. Денис однажды принёс вентилятор — уже свой, купленный, встроил сетку на вторую комнату, починил кран. Паша похвастал пятёркой за чтение. Стёпа перестал просыпаться ночью. Вера у себя дома снова услышала своё: шипение чайника, страницы книги, тёплый воздух из окна.
Они не стали друг другу ближе в одну секунду. Оля не побежала с букетом и не произнесла речь. Она ещё долго училась не нажимать на «ты должна». Вера ещё долго останавливала в себе желание «притащить к себе, чтоб всем было легче», потому что знала — так проще, но хуже. И каждый раз, когда ей звонила Оля и говорила: «Мама, заберёшь на вечер?», Вера отвечала: «Да. На вечер». Это «на вечер» и было их новой договорённостью — не про холод, а про границы, в которых любовь не превращается в обязанность.
Однажды вечером, уже перед сном, Вера вышла на балкон — внизу кто-то шептались на лавочке, пахло влажной землёй и листьями. В руке у неё была чашка чая, на столике — очки, а в сердце — ровное тепло. Она знала: внуки будут у неё смеяться на кухне, спорить из-за ложек и засыпать под истории. Но жить — будут у своих родителей. И от этого смешного слова «трешка» её дом не превратится в общежитие, а останется домом, где её слово — такое же важное, как чьи бы то ни было просьбы.