Бездыханное тело Жанны рухнуло на сцену. В её мёртвом лице не осталось ничего, кроме бессмысленного существования. Глаза закатились, а кожа постепенно начинала принимать бледный, почти мраморный оттенок.
Жан изо всех сил зажмурил глаза. На миг ему показалось, что всё это — сон. Но нет. Он отомстил. Его жажда, его воля, его свобода — наконец утолились сполна.
Прищурившись, он открыл глаза, перевернулся на живот и, тяжело поднимаясь, в бреду прошептал:
— Бог умер в моей матери. Бог умер в её глазах, когда они закатились. Бог умер в теле моего ребёнка. Бог умер здесь, на ваших руках. И вы хлопаете. Вы — свидетели похорон Господа.
Он встал и, хромая, пошёл прочь. Пальто, едва державшееся на плечах, подрагивало в такт его шагам. Он устремился к выходу со сцены. Позади, в свете рампы, оставались два тела: Жанны и ребёнка. В зале же звучали овации и аплодисменты. Громче всех хлопал мсье Альбер: он вскочил с места, размахивая шляпой Жана, и кричал: «Брависсимо!» Все хлопали… кроме одного.
Дарэн. Жандарм лет тридцати четырёх. Его вытянутое, морщинистое лицо выдавало человека, который многое видел в жизни. С того самого момента, как Жан убил ребёнка, в его сознание закрались сомнения — уж слишком подлинным выглядело происходящее. Его любовница, пригласившая его на спектакль, так и не явилась, и он, в печали, решил насладиться зрелищем в одиночку.
Он знал мсье Жоржа и его работы: гуманист, склонный к христианской морали. Но сомнения исчезли окончательно лишь тогда, когда Жанна действительно бросилась на Дибуа, а тот начал душить её. Дарэн сидел во втором ряду, за Альбером, и видел всё ясно. В своей полицейской карьере он повидал немало смертей, кошмаров и крови. Поэтому именно он — не верил.
Когда сцена оборвалась, Жорж опомнился и велел срочно опустить шторы. Сам же, с полуспущенными штанами, которые он поправлял на ходу, бросился к мсье Альберу, извиняясь. Но тот ничего не понял: наоборот, хвалил Жоржа за мощный, противоречивый сюжет, за такую «натуральную игру». Жорж, ничего не понимая, лишь кивал, не решаясь перечить столь уважаемому гостю.
Дарэн тем временем пробирался сквозь толпу к выходу. Жан, покачиваясь, прошёл через гримёрку и растворился в людском потоке. Мадам-гримёрша выбежала на сцену, её плач донёсся из-за закрытых штор. Услышав это, Альбер ещё больше оживился и крепко пожал руку Жоржу.
Дарэн же, окончательно убедившись, что всё происходящее реально, протискивался в узком коридоре между стеной с афишами и гримёрными.
Жан уже вышел на улицу. Его сознание было мутным, глаза едва различали свет, он, хромая, спускался по лестнице. К театру, запыхавшись, подбежал какой-то полулысый господин — вероятно, настоящий актёр по фамилии Дюбуа, которого наш герой, Жан Дибуа-Кэррол, случайно заменил. Жан бросил на него усталый, безразличный взгляд, не найдя в нём ничего примечательного, и пошёл дальше.
Перед театром тянулась каменная набережная, рядом — мостовая. Туда, покачиваясь, он и поплёлся. У него больше не было цели.
По крайней мере, больше.
Мать — мертва. Жена и ребёнок — тоже. Его воля исполнена.
Только зачем?
Люди начали выходить из театра, ошеломлённые столь мощной премьерой, когда гулкий голос донёсся из глубины зала и заставил всех вздрогнуть. Мсье Альбер кричал, созывая всех обратно. Толпа двинулась в зал. Все — кроме Дарэна.
Столпотворение людей задержало его. Он выругался и осторожно пробирался мимо. Жан тем временем шёл, шёл по мостовой, полуслепой, полухрамой, с мутным сознанием и головной болью, словно весь мир исчез. В его голове не было ничего — кажется, он даже не мыслил. Так, бредя и едва держась на ногах, он дошёл до середины мостовой. Уже нельзя было ничего вернуть.
Дарэн всё же прорвался сквозь толпу и судорожно оглядывался. Людей вокруг было так мало, что страх сжался в груди:
— Неужели упустил?..
Внутри него всё ещё бушевали страх и ненависть. Он не мог понять, как этот мерзкий преступник остался незамеченным. Как люди аплодировали убийству… Может, в людей не стоит верить? Он сам видел огромные несправедливости, но такого масштаба не встречал никогда.
Нервно брёл по каменному тротуару и вдруг увидел короткие, необычайно знакомые волосы, торчавшие в стороны.
— Вот он… — проскрипел зубами Дарэн.
Он коснулся кобуры и побежал. Молодые ноги Дарэна несли его быстро. Жан же, измождённый, с гигантской миалгией, даже не пытался бежать. Его бессознательное уже знало: конец близок.
Дарэн стремительно приблизился и сбил Жана с ног. Вынул пистолет и направил на него. Жан смотрел на него сверху вниз, глаза блестели в багровой пелёне. Быстрым движением он сунул что-то себе в рот. Дарэн удивился ловкости этого сумасшедшего, но быстро опомнился и рявкнул.
Жан не слышал. Дарэн, разъярённый, приблизил пистолет ещё ближе. И вдруг услышал хриплый голос:
— Сердца ваших детей теперь принадлежат мне…
Жан что-то проглотил и добавил:
— Бога нет. И не было.
Дарэн не выдержал. Выстрел прямо в лоб.
Жан упал. Хотя, вернее, он умер ещё утром. Кровь растеклась по тротуару, заполнила все щели, превратив мостовую в сплошную багровую реку. В последние мгновения Жан смеялся; губы были в крови. Его лицо оставалось почти таким же, как вчера. Только теперь с дыркой во лбу.
Откуда кровь на губах?
В это время мадам из гримёрки перевернула коляску. Изуродованное тело ребёнка представляло собой месиво: ножницы торчали из шеи, а внизу… сердце было вырвано.
— Сердца ваших детей принадлежат мне…
Конец.
****
Эпилог
Два дня спустя, после ужасных, страшных и кровавых событий, на кладбище, на могиле безымянного убийцы, над синим небом, ровно в 12 часов, уборщик заметил загадочную фигуру.
В помятом смокинге его пиджак развевался на ветру, а шляпа слегка сползла на глаза. Он, казалось, не замечал никого вокруг. По лицу — молодой парень. Он стоял и молча смотрел на надгробие. Губы его задрожали. Он не выдержал.
С истерическими криками и рыданиями он рухнул на землю, рвал и метал мелкие куски земли, полностью погрузившись лицом в холодную землю. Слёзы — нет, не слёзы, а капли, орошающие землю. Он содрогался, трясся в конвульсиях, а его истеричный плач поднял ворон в небо. С неба спустился лёгкий дождик. Юноша испачкал свой, видимо дорогой, костюм.
В один момент он поднялся, грязное лицо мокрое, и посмотрел на могильную плиту, что-то прошептав. Он собрал остатки сил и чуть привстал, ноги подкашивались, а эмоции полностью захватили разум. Дождь усилился, смывая с лица грязь и слёзы.
Из-за дерева, с зонтом в руке, в элегантном костюме показался полноватый господин. Он окликнул юношу:
— Франсуа, пойдем, отец ждёт.
Франсуа Д’Арно медленно поплёлся к нему, оставляя след на могиле.
В Париже шёл дождь.