— Всё, я больше не могу! Сил моих нет! — Вика сбросила на пол тяжёлые сумки, и звук удара о линолеум эхом разнёсся по крохотной прихожей. Запах сырого мяса, въевшийся в её рабочую куртку за целый день в мясной лавке, смешался с незнакомым, приторно-сладким ароматом дешёвых духов. — Артём, это что такое?!
Артём вышел из комнаты, на ходу вытирая руки о треники. Лицо у него было усталое, под глазами залегли тени — работа сварщиком на стройке выматывала до предела. Он виновато посмотрел на жену, потом на закрытую дверь в кухню, откуда доносилось шкворчание масла на сковороде и чей-то чужой, дребезжащий смех.
— Викусь, ты только не ругайся, — начал он примирительно, понизив голос до шёпота. — Мама позвонила утром, попросила…
— Попросила?! — взвилась Вика, и её тихий голос зазвенел от сдерживаемого гнева. — Она не попросила, Артём, она поставила перед фактом! Как всегда! Кто на этот раз осчастливил нас своим визитом? Какая-нибудь троюродная тётка из Урюпинска, которой срочно понадобилось в столице зубы вставить?
— Ну почти, — Артём почесал затылок. — Это мамина двоюродная сестра, Люда. Из Саратова. У неё тут дела какие-то, на недельку… может, на другую.
Из кухни, распространяя волну жара и чесночного чада, выплыла грузная женщина в Викином любимом халате с васильками. Халат трещал на ней по швам, едва сходясь на необъятной груди. Женщина смерила Вику цепким, оценивающим взглядом, от которого той стало не по себе, будто её, как кусок вырезки на прилавке, разглядывали на предмет свежести и качества.
— А вот и хозяюшка наша вернулась! — пропела она с фальшивой любезностью. — А я тут блиночков решила напечь. Артёмушка такой худенький, замучила ты мужика совсем, на одной воде и хлебе держишь, поди!
Вика остолбенела. Эта незнакомая женщина, в её халате, на её кухне, из её продуктов печёт блины и ещё смеет её же упрекать! Кровь бросилась в лицо. Она открыла рот, чтобы высказать всё, что думает об этой «тёте Люде» и о своей дорогой свекрови, мастере закулисных интриг, но Артём схватил её за руку и сжал так, что пальцы побелели.
— Вика, — прошипел он ей на ухо, — не начинай. Мама обидится. Это же ненадолго.
И вот это «ненадолго» стало для Вики синонимом бесконечного кошмара. Их двухкомнатная «хрущёвка», которую они с таким трудом выкупили по ипотеке и где каждая вещица была подобрана с любовью, на глазах превращалась в вокзал, в перевалочный пункт для всей необъятной родни Тамары Ивановны, её свекрови.
Тётя Люда из Саратова, приехавшая «на недельку», задержалась на три. Она оказалась женщиной деятельной и бесцеремонной. Первым делом она провела ревизию в холодильнике и вынесла вердикт: «Пусто, как в голодный год! Мужика кормить надо, а не салатиками этими вашими!» После чего потребовала у Артёма денег и закупила на неделю мешок картошки, три килограмма самого дешёвого свиного сала и несколько пачек маргарина. Квартира наполнилась запахом пережаренного лука и дешёвой стряпни.
Вика, приходя с работы, с тоской смотрела, как её тефлоновые сковородки царапают вилкой, как в её любимую чашку наливают чифирь, как на её чистейшей кухне повсюду остаются жирные пятна. Но самое страшное было не это. Тётя Люда считала своим долгом лезть во все щели их семейной жизни.
— Викочка, а что это у тебя шторы такие мрачные? Повесили бы что-нибудь весёленькое, в цветочек! — советовала она, бесцеремонно трогая ткань. — И диван у вас какой-то несуразный. Вот у нас в Саратове сейчас такие гарнитуры продают — закачаешься! Царские!
Артём на все претензии жены отвечал одно: «Ну потерпи, она же скоро уедет». Вика терпела. Она мысленно считала дни, часы, минуты до отъезда незваной гостьи. Когда тётя Люда, наконец, нагруженная сумками с московскими гостинцами, отбыла на вокзал, Вика вымыла всю квартиру с хлоркой, выбросила свой любимый, но осквернённый халат и рухнула на диван с чувством безграничного облегчения.
— Наконец-то, — выдохнула она, прижимаясь к мужу. — Наконец-то мы одни.
Их уединение продлилось ровно четыре дня.
В субботу утром, когда они нежились в постели, наслаждаясь редким выходным, в дверь настойчиво позвонили. На пороге стоял долговязый прыщавый парень лет девятнадцати с огромным рюкзаком за спиной.
— Здрасьте, — пробубнил он, не отрываясь от экрана смартфона. — Я Дима. Сын тёти Люды. Мама сказала, у вас можно пожить, пока я в институт поступать буду.
Вика молча смотрела на этого нового «жильца», и в её душе поднималась ледяная волна ярости. Она посмотрела на Артёма, и в её взгляде была немая мольба: «Скажи ему „нет“. Пожалуйста, просто скажи „нет“».
Но Артём, тяжело вздохнув, попятился вглубь квартиры, пропуская племянника. — Проходи, Дима. Располагайся.
«Располагайся» означало, что Дима оккупировал зал. Он спал на их диване до полудня, потом до поздней ночи резался в компьютерные игры, оглашая квартиру дикими воплями и нецензурной бранью. Холодильник опустошался с космической скоростью. Горы грязной посуды в раковине росли в геометрической прогрессии. На все робкие просьбы Вики хотя бы убирать за собой он отвечал ленивым: «Ща, погоди», — и снова погружался в виртуальный мир.
— Артём, он не собирается никуда поступать! — кричала Вика, когда они в очередной раз уединились на кухне. — Он целыми днями сидит в своих танчиках! От него грязи, как от роты солдат! Почему мы должны это терпеть?!
— Вик, ну он же пацан ещё, — мямлил Артём, избегая её взгляда. — Мама говорит, надо помочь парню в жизни устроиться. Москва — город соблазнов, а тут он под присмотром.
— Под чьим присмотром?! — не унималась Вика. — Под моим?! Я ему не мать и не нянька! Я прихожу с работы, валюсь с ног, а мне ещё за этим оболтусом носки по квартире собирать?!
На этот раз скандал был громким. Вика плакала от бессилия и обиды. Ей казалось, что её собственный дом, её крепость, превратился в поле битвы, где она в одиночку сражалась за право на личное пространство, за право на тишину и покой. А её муж, её главный союзник, предал её, встав на сторону своей матери и её бесчисленной родни.
Тамара Ивановна, конечно же, была в курсе всего. Она звонила каждый вечер, но не Вике, а Артёму. И после этих разговоров он становился ещё более отчуждённым и упрямым.
— Мама говорит, ты слишком эгоистична, Вика, — однажды выдал он. — Говорит, что настоящая семья всегда держится вместе, помогает друг другу. А ты нас от родни отваживаешь.
Это было последней каплей. Эгоистична? Она, которая тянула ипотеку наравне с ним, которая после смены в магазине бежала домой, чтобы приготовить ему ужин, которая создавала уют в их гнездышке, — эгоистична?
— Ах так?! — прошипела она, и в её глазах сверкнули опасные огоньки. — Хорошо. Я покажу тебе, что такое настоящая семья.
На следующий день, вернувшись с работы, Вика не стала, как обычно, затевать скандал из-за разбросанных по всему залу чипсов и пустых банок из-под энергетика. Она молча прошла в свою спальню, достала большую дорожную сумку и начала методично складывать в неё свои вещи.
Артём и Дима, удивлённые её молчанием, выглянули из зала.
— Ты куда? — опешил Артём, видя, как она укладывает в сумку платья и кофточки.
— Я? — Вика горько усмехнулась. — Я уезжаю. К маме. В нашу однокомнатную квартиру. Раз уж наш дом превратился в общежитие для твоих родственников, то мне здесь места нет. Я хочу жить в своём доме, а не в проходном дворе.
— Вика, ты с ума сошла! — Артём бросился к ней, попытался отнять сумку. — Из-за чего? Из-за Димы? Ну хочешь, я поговорю с ним!
— Дело не в Диме, Артём! И не в тёте Люде! Дело в тебе и в твоей маме! — её голос сорвался на крик. — Вы решили, что моё мнение ничего не значит! Что можно привести в мой дом кого угодно, не спросив меня! Вы пользуетесь моей добротой, моим терпением, но всему есть предел! Я устала быть удобной!
Дима, почувствовав, что запахло жареным, юркнул обратно в комнату и притворился, что его не существует.
— Но куда ты пойдёшь? — растерянно бормотал Артём.
— Я же сказала, к маме. А ты оставайся. Живи со своей «настоящей семьёй». Обслуживай их, корми, убирай за ними. Может, тогда ты поймёшь, каково это!
Она застегнула молнию на сумке и, не глядя на мужа, направилась к выходу. У самой двери она остановилась и обернулась. Артём стоял посреди комнаты, совершенно потерянный и раздавленный.
— И передай своей маме, — сказала Вика твёрдым, ледяным голосом, — что её план удался. Она своего добилась. Она разрушила нашу семью.
Хлопнула входная дверь. В квартире повисла оглушительная тишина, нарушаемая лишь звуками компьютерной стрелялки из зала. Артём сел на кровать, обхватил голову руками и впервые за много лет почувствовал себя не любящим сыном и заботливым племянником, а жалким, безвольным предателем. Он предал единственного человека, который по-настоящему его любил. И теперь он остался один на один с последствиями своего малодушия.
Неделя, проведённая у матери в тесной «однушке», показалась Вике вечностью. Днём она работала, механически разрубая мясные туши, а вечерами лежала на старом диване, уставившись в потолок, и гоняла по кругу одни и те же мысли. Злость и обида постепенно сменялись холодной, звенящей пустотой. Она скучала по Артёму, по их маленьким вечерним ритуалам, по его запаху, по тому, как он обнимал её во сне. Но возвращаться в тот ад, в который превратился их дом, она не собиралась.
Артём звонил каждый день. Сначала его голос был растерянным, потом — умоляющим. Он говорил, что любит её, что всё осознал, что Дима — невыносимый поросёнок, и он готов отправить его обратно в Саратов хоть завтра.
— А мама? — холодно спрашивала Вика. — Мама что говорит?
— С мамой я поговорю, — неуверенно отвечал Артём.
— Вот когда поговоришь, тогда и звони, — отрезала Вика и вешала трубку.
Она знала, что этот разговор с Тамарой Ивановной будет для Артёма самым сложным испытанием в жизни. Всю свою жизнь он был послушным сыном, который боялся огорчить мамочку. И сейчас ему предстояло впервые пойти против её воли.
Развязка наступила в пятницу. Вечером в дверь материной квартиры позвонили. На пороге стоял Артём. Бледный, осунувшийся, но с букетом её любимых ромашек в руках.
— Вика, — сказал он, и голос его дрогнул. — Я всё сделал.
Он рассказал, что утром у него состоялся серьёзный разговор с Димой. Он просто собрал его вещи, сунул в руки билет на поезд и отвёз на вокзал. Тёте Люде он позвонил и твёрдо сказал, что её сын больше у них жить не будет. Та, конечно, подняла крик, обвинила его в неблагодарности, но Артём был непреклонен.
А потом был звонок матери. Тамара Ивановна обрушила на него всю свою ярость. Она кричала, что он подкаблучник, что Вика его околдовала, что он плюёт на семейные узы.
— И что ты ей ответил? — спросила Вика, затаив дыхание.
— Я сказал ей, — Артём посмотрел жене прямо в глаза, и в его взгляде она увидела новую, незнакомую ей твёрдость. — Я сказал: «Мама, моя семья — это Вика. И я не позволю никому, даже тебе, разрушать наш дом. Отныне в нашей квартире будут гостить только те, кого мы оба будем рады видеть. И только после того, как мы оба дадим на это согласие».
Вика молчала, не в силах поверить своим ушам.
— Она бросила трубку, — закончил Артём. — Наверное, теперь долго не будет со мной разговаривать. Но мне всё равно. Главное, чтобы ты вернулась. Без тебя этот дом — не дом. Просто пустая коробка.
Он протянул ей цветы. Вика взяла букет и уткнулась лицом в пахнущие летом ромашки, чтобы скрыть слёзы, которые градом катились по её щекам. Это были слёзы облегчения и счастья. Он смог. Он сделал свой выбор.
Они вернулись домой вместе. Квартира, вычищенная Артёмом до блеска, показалась им раем. Они долго сидели на кухне, пили чай и говорили, говорили, говорили. Впервые за долгое время они были по-настоящему откровенны друг с другом. Они поняли, как важно уметь не только любить, но и защищать свою любовь, свою территорию, свою маленькую семью от вторжения извне, даже если это вторжение совершается под флагом самых благих намерений и родственных чувств.
Казалось, в их жизни наступил долгожданный мир. Тамара Ивановна действительно не звонила. Родственники из Саратова и других городов, видимо, были оповещены о новой политике их московской «жилплощади» и тоже не объявлялись. Вика и Артём наслаждались тишиной и друг другом.
Но однажды воскресным вечером, когда они смотрели в обнимку какой-то старый фильм, в дверь снова позвонили. Этот звонок прозвучал, как гром среди ясного неба. Они переглянулись. В глазах Артёма промелькнула тень былой паники.
— Ты кого-то ждёшь? — спросила Вика, напрягшись всем телом.
— Нет, — мотнул головой Артём.
Он пошёл открывать. Вика, затаив дыхание, прислушивалась. Она услышала, как щёлкнул замок, а потом — незнакомый женский голос, бойкий и напористый:
— Привет, Артёмка! Не узнал? Я тётя Зина, твоя крёстная из-под Воронежа! Мне Тамарочка твой адрес дала. Сказала, вы тут одни кукуете, будете рады гостям. Я ненадолго, всего на месяц-другой, пока с работой не устроится… Пустишь на порог-то, крестничек?
Вика медленно поднялась с дивана. Фильм на экране телевизора казался далёким и нереальным. Реальным был только этот голос в прихожей и тяжёлый стук её собственного сердца. Она посмотрела на растерянное лицо мужа, застывшего на пороге с новой незваной гостьей, и поняла, что война ещё не окончена. Это был лишь первый бой. И сейчас им предстояло выдержать генеральное сражение.