— Что это? — его голос пронзил тишину в спальне.
Света обернулась. Он стоял в дверях, держа в руках потрёпанный блокнот в бархатном переплёте. Катин дневник. Она забыла убрать его после вечерних уроков.
— Отдай, Андрей. Это не твоё.
— В моём доме всё моё, — он уже листал страницы, глаза бегали по строчкам. Лицо его медленно каменело. — "Ненавижу его… монстр… хочу, чтобы он исчез…" — он зачитал вслух, и каждый звук падал, как камень. — Это про меня? Твоя дочь… мой ребёнок… пишет, что ненавидит меня?
— Ты же сам всё сделал для этого, — вырвалось у Светы. Она не планировала этого говорить.
Он швырнул дневник на кровать. Зрачки его сузились.
— Значит, это ты её научила? Вкладываешь в голову эту грязь?
— Она всё видит сама. Слышит. Твои крики. Твои приказы. Разбитую вазу.
Он сделал шаг вперёд. Она не отступила.
— Я делаю их сильными! Готовлю к жизни! А ты… ты их размягчаешь. Делаешь слабыми.
— Они дети, Андрей. Им нужна любовь, а не муштра.
Он засмеялся коротко и сухо.
— Любовь? Любовь не накормит. Не защитит. Мир ломает слабых. Я не позволю сломать моих детей.
— Ты их уже ломаешь. Каждый день.
Он замолчал, смотря на неё тяжёлым, немигающим взглядом. В его глазах читалось непонимание, смешанное с яростью.
— Убери это, — он кивнул на дневник. — Чтобы я его больше не видел. И поговори с дочерью. Объясни, что у каждого действия есть последствия. Серьёзные.
Он вышел. Света подняла дневник, прижала к груди. Страницы пахли духами Кати — сладкими и наивными.
На следующее утро Катя не вышла к завтраку. Андрей стучал в дверь её комнаты.
— Выходи. Немедленно.
Молчание.
— Катя! Я считаю до трёх!
Дверь открылась. Девочка стояла на пороге в пижаме. Лицо бледное.
— Я не буду завтракать. Я на диете.
— Какой ещё диете? — он смерил её взглядом.
— Ты сказал — никакого сахара. Значит, и каша под запретом. И хлеб. Всё содержит сахар. Я не хочу нарушать твои правила.
Она сказала это тихо, почти вежливо, но в её глазах горел вызов. Андрей замер. Он искал подвох, но слова дочери были безупречно логичны.
— Это не… Я имел в виду конфеты! Сладости!
— Сахар есть сахар, — парировала Катя. — Ты сам сказал. Я просто следую инструкциям.
Она прошла мимо него на кухню, налила себе стакан воды и выпила его стоя, глядя в окно. Он смотрел на неё, и на его лице боролись злость и растерянность. Его же оружие повернулось против него.
Света молча наблюдала за этим, помешивая кашу на плите. В её душе странным образом смешались страх и гордость.
Той ночью она прокралась в комнату к дочери. Катя не спала, смотрела в потолок.
— Зачем ты это сделала? — прошептала Света.
— Чтобы он понял, — так же тихо ответила Катя. — Чтобы он почувствовал, как это — когда всё по правилам. Неудобно. Голодно. Скучно.
Она повернулась к матери, и в её глазах стояли не детские слёзы.
— Мам, а мы действительно не можем уехать? Совсем? Насовсем?
Света не нашлась что ответить. Она лишь обняла дочь, чувствуя, как хрупки её плечи. И как тверда её воля.
В соседней комнате Андрей тоже не спал. Он сидел в темноте, слушая их приглушённые голоса. В его руке был тот самый бархатный дневник. Он не читал его. Просто держал. Как держат свидетельство собственного поражения.
Все части: — Ты разрушила нашу семью! — зарыдал муж, разбивая вазу моей бабушки кулаком