— Ты купила им эту гадость? — его голос прозвучал как щелчок бича. Он стоял на пороге кухни, указывая на половинки ярко-розовых зефирок в руках у детей. — Это же чистая химия! Ящик сахара! Ты специально что ли?
Девочки замерли, испуганно прижимая сладости к груди. Света медленно вытерла руки о полотенце.
— Один раз. Они просили.
— Они просят прыгнуть с крыши — тоже разрешишь? — он шагнул вперед, выхватил зефирку у Маши. Девочка всхлипнула. — Выбросить! Немедленно!
— Папа, ну пожалуйста! — взмолилась Катя. — Мы только по кусочку…
— Молчать! — он швырнул зефир в мусорное ведро. Пластиковая крышка с грохотом захлопнулась. — Идиотские привычки. Ты им все разрешаешь. Избалуешь до невозможности.
Он повернулся к Свете, его лицо было искажено брезгливой гримасой.
— Уборка. Сейчас же. Чтобы ни крошки. И руки с мылом. Три раза.
Он вышел. На кухне повисла тягучая, унизительная тишина. Маша тихо плакала, уткнувшись в мамину юбку. Катя с ненавистью смотрела в спину отца.
— Ненавижу его, — прошептала она. — Он монстр.
— Не смей так говорить, — автоматически одернула ее Света, но в голосе не было силы. Она мыла девочкам руки, втирая мыло в их маленькие ладони, чувствуя, как ее собственная злость копится где-то глубоко внутри, холодным и твердым комом.
Вечером он пришел с работы раньше обычного. В руках держал большую папку.
— На, — бросил ее на стол перед Светой. — Изучи. Там все расписано.
Она молча развязала шнурок. Из папки выпали распечатки: графики, таблицы, списки.
— Что это? — она с трудом разбирала замысловатые термины. "Распределение семейных обязанностей", "Бюджет на неделю", "График развивающих занятий для детей".
— План. Чтобы был порядок. Больше никаких самодеятельностей. — Он тыкал пальцем в столбец с цифрами. — Продукты — строго по списку. Никаких лишних трат. Детям — фрукты по сезону, не эти твои заморские клубники в январе. Гулять — час в день. Телефон — двадцать минут. Я все проверю.
Она смотрела на него, не веря своим глазам. Это было похоже на устав какого-то строгого учреждения.
— Андрей, это же дети. А не солдаты в казарме.
— Именно что дети! — он ударил кулаком по столу, заставив ее вздрогнуть. — Из них нужно лепить людей! А не запускать все, как ты это делаешь! Будешь соблюдать?
Она молчала, сжимая в руках листы. Бумага хрустела.
— Я спросил: будешь соблюдать? — его голос стал тише и опаснее.
— Буду, — выдавила она.
— Умница.
Ночью она не могла уснуть. Лежала и смотрела в потолок, слушая его ровное дыхание. План лежал под матрасом, словно крамола. Каждая клеточка в ней кричала от протеста. Она осторожно выбралась из постели, подошла к окну. На улице был густой туман, фонари расплывались в нем желтыми пятнами. Она поймала свое отражение в стекле — испуганное, уставшее лицо незнакомки.
Утром, пока он был в душе, она быстро сунула детям по шоколадной конфете, купленной еще у бабушки.
— Быстро, в рот и никому, — прошептала она, а сама смотрела на дверь ванной, сердце колотилось как у вора.
Маша радостно сжевала сладость, Катя взяла свою, но не ела, а сжала в кулачке.
— Спрячу, — таинственно прошептала она маме на ухо. — На черный день.
Через неделю он устроил проверку. Пересчитал все в холодильнике, сверил чеки с его списком. Остался недоволен.
— Молока купила на один пакет больше. Сметаны — на одну банку. Объясни.
— Кате задали реферат, она засиделась, я сделала ей молочный коктейль, — голос Светы дрожал.
— Реферат не оправдание! — он отшвырнул чек. — Дисциплина превыше всего! Запомни это. Больше — ни грамма сверх нормы.
В тот вечер Катя подошла к нему, когда он смотрел телевизор.
— Папа, можно я с Леной в кино в субботу? Классом идут.
Он медленно перевел на нее взгляд.
— Кино? А уроки? А дополнительные занятия по английскому? Ты уже все сделала на месяц вперед?
— Нет, но я…
— Значит, никакого кино. Садись за учебники. Пока не получишь пятерку за следующую контрольную, ни о каких развлечениях речи быть не может.
Лицо Кати исказилось от обиды. Она молча развернулась и убежала в комнату, громко хлопнув дверью.
— И за хлопанье дверьми — наказание! Без планшета на неделю! — крикнул он ей вдогонку.
Света стояла на кухне и резала хлеб. Нож в ее руке вдруг соскользнул. Острая боль обожгла палец. Она присмотрелась — на разделочной доске алела капля крови. Она не стала ее стирать. Смотрела, как она темнеет, впитываясь в дерево. Это было единственное, что он не мог регламентировать. Ее боль. Ее кровь. Ее тихое, молчаливое неповиновение.
Она поняла, что их война не закончилась. Она просто перешла в тихую, подпольную фазу. Войну, которую она обязана была выиграть. Ради них. Ради этих двух пар глаз, с надеждой смотрящих на нее каждое утро.
Все части: — Ты разрушила нашу семью! — зарыдал муж, разбивая вазу моей бабушки кулаком