Глава 4 из 4
Утреннее солнце заливало кабинет начальника отдела янтарным светом, превращая пылинки в воздухе в крошечные сверкающие планеты. Полковник Северцев задумчиво постукивал карандашом по столу, изучая рапорт о задержании Бортникова и двух его сообщников. Малышев стоял у окна, чувствуя приятную усталость и то особое умиротворение, которое приходит после успешно выполненного дела. Ссадина на скуле слегка саднила, напоминая о коротком, но жестком сопротивлении барыги.
Злобин сидел в кресле, закинув ногу на ногу — внешне расслабленный, но Григорий уже научился замечать напряжение в том, как его наставник держал плечи.
— Что ж, — Северцев отложил бумаги. — Должен признать, операция проведена успешно. Бортников задержан, канал поставки синтетики в южный район перекрыт, да ещё и его поставщика вычислили.
Он откинулся на спинку кресла и посмотрел на Малышева с новым выражением — не снисходительным, как раньше, а оценивающим.
— Неплохо для стажёра, который вчера облажался на простом задержании.
Григорий почувствовал, как к щекам приливает кровь — то ли от смущения, то ли от гордости.
— Спасибо, товарищ полковник. Но я бы не справился без поддержки Алексея Сергеевича.
— О поддержке мы сейчас и поговорим, — Северцев перевел взгляд на Злобина. — Алексей, ты понимаешь, что нарушил протокол? Отправил стажера на встречу с наркоторговцем без группы захвата, без официального разрешения на операцию. Дал ему оружие, которое не было зарегистрировано в рапорте.
Малышев вздрогнул. Он был так счастлив успешному задержанию, что совсем забыл о возможных последствиях для наставника.
— Товарищ полковник, — начал он горячо, — это я настоял...
— Малышев, — мягко прервал его Злобин, — не нужно.
Он поднялся и подошел к столу Северцева, положив на него потрепанную папку — ту самую, из которой они вчера узнали о сестре Бортникова.
— Виталий Степанович, — Злобин говорил спокойно, но в его голосе звучала убежденность, которая заставила Малышева замереть. — Вы помните свое первое задержание?
Северцев поднял бровь, но кивнул:
— На Ленинградском вокзале, карманник. Он мне тогда ещё по физиономии съездил.
— А помните, что сказал ваш наставник, когда вы его упустили в первый раз?
Полковник неожиданно усмехнулся, морщинки в уголках глаз стали глубже, будто он вспомнил что-то давнее, но важное.
— Капитан Дорохов... — он покачал головой. — Сказал, что если я не поймаю этого щипача на следующий день, то он мне лично задницу надерет и отправит служить в Воркуту.
— И вы поймали, — кивнул Злобин. — И это стало одним из самых важных уроков в вашей карьере.
Он обвел рукой кабинет, останавливаясь на висевших на стене фотографиях — Северцев на присяге, на награждении, с генералом из главка.
— Посмотрите на него, — Злобин кивнул на Малышева. — Толковый парень. Ошибся? Да. Растерялся? Бывает. Но когда получил второй шанс — справился. И не просто справился — блестяще отработал. А знаете почему?
Злобин повернулся к своему стажёру, и Григорий с удивлением увидел в его глазах то же выражение, с которым отец когда-то смотрел на него, когда он выиграл свои первые соревнования по плаванию — гордость.
— Потому что в нем есть то, чему нельзя научить, — продолжал Злобин. — Стержень. Характер. Готовность признавать ошибки и исправлять их. И если мы будем отсеивать таких только потому, что они оступились в начале пути — кого мы вырастим? Роботов, которые знают протокол, но не умеют мыслить? Трусов, которые боятся принимать решения?
Северцев слушал внимательно, постукивая пальцами по столешнице. Малышев затаил дыхание, ощущая, как в кабинете сгустилось напряжение.
— Мы все учились на ошибках, Виталий Степанович, — тихо закончил Злобин. — И если я буду наказан за то, что дал парню шанс научиться на своих — что ж, я приму любое решение.
Полковник долго молчал, изучая их обоих. Наконец, он вздохнул и улыбнулся — впервые за все время знакомства Малышев видел, как суровые черты его лица смягчились.
— Ты напоминаешь мне Дорохова, — признался Северцев. — Он тоже был упрямым сукиным сыном, который верил в своих стажеров больше, чем они сами в себя верили.
Он открыл ящик стола и достал бумагу, которую Григорий с замиранием сердца узнал — типовой бланк выговора.
— Я должен был бы поставить тебе на вид за нарушение протокола, — сказал Северцев, глядя на Злобина. — Но...
Полковник вдруг замолчал, и во внезапно наступившей тишине стало слышно тиканье старых настенных часов — тех самых, что висели здесь ещё с советских времен. Северцев неожиданно потер переносицу жестом, выдающим усталость, которую он обычно скрывал от подчиненных. Его массивные пальцы, с заметно увеличенными суставами — следами давней борьбы с боксерской грушей — слегка дрогнули, разрывая бланк выговора пополам.
— Но тогда я буду лицемером, — закончил он, бросая обрывки в корзину для бумаг. — Потому что сам был таким же стажёром. И имел такого же упрямого наставника.
Малышев ощутил, как внутри что-то отпускает — словно тугая пружина, которая держала его в напряжении последние сутки, наконец ослабла. Он глубоко вдохнул, чувствуя запахи кабинета: старой кожи кресел, типографской краски документов, кофе, который Северцев, судя по кружке на столе, пил без сахара и молока.
Злобин чуть заметно кивнул, и Григорий увидел, как морщинка между его бровей — та самая, что появлялась в моменты сильного беспокойства — постепенно разглаживается. Наставник не показывал этого, но он действительно волновался за исход разговора, и это понимание отозвалось в груди Малышева теплой волной.
— Знаешь, Алексей, — Северцев вдруг улыбнулся, и его лицо на секунду стало почти мальчишеским, — я всегда хотел спросить: ты специально выбираешь себе таких стажёров? Тех, кто внешне вроде как тихони, а внутри... — он посмотрел на Малышева, словно впервые его видел, — внутри с характером?
Злобин пожал плечами, и в этом жесте Григорий увидел не привычную небрежность, а тщательно скрываемую гордость.
— Я просто вижу людей, Степаныч, — просто ответил он. — Всегда видел.
Он повернулся к Малышеву, и Григорий поразился, насколько уставшим выглядел его наставник: тени под глазами залегли глубже, морщины проступили резче, даже седины в висках как будто прибавилось. Последние сутки дались ему нелегко.
— Про выговор я понял, — Злобин вернулся к разговору. — А что с Малышевым? Решение о переводе остается в силе?
Северцев поднялся из-за стола, подошел к окну. Солнечные лучи очертили его грузную фигуру, придав ей почти монументальный вид.
— Я думаю, — медленно произнес он, — стажер Малышев заслужил продолжить обучение под твои руководством, подполковник Злобин.
Северцев повернулся, и в его глазах Григорий увидел что-то, чего раньше не замечал — не просто начальственную суровость, а глубокое понимание человеческой природы.
— Но должен вас предупредить, Малышев, — полковник посмотрел прямо на него, — работать со Злобиным — это не подарок судьбы. Это испытание. Он выжмет из вас всё, до последней капли.
— Я готов, товарищ полковник, — ответил Григорий, чувствуя, как внутри поднимается волна решимости.
— Вольно, — кивнул Северцев. — А теперь идите, отоспитесь. Завтра вас ждет допрос Бортникова.
Когда они вышли из кабинета, в коридоре их встретили одобрительными взглядами коллеги. Никто ничего не говорил, но по атмосфере было понятно — новость об успешном задержании уже разлетелась по отделу.
Злобин остановился у окна в коридоре, достал помятую пачку сигарет.
— Пойдем, покурим, — предложил он, хотя знал, что Малышев не курит.
Они вышли на служебное крыльцо. Октябрьское утро было удивительно ясным, словно сама природа решила отпраздновать их успех. Солнце пригревало почти по-летнему, заставляя прищуриваться. Где-то в кронах деревьев суетились воробьи, наполняя воздух немудреным чириканьем.
Злобин закурил, глубоко затянувшись. Малышев заметил, как подрагивают его пальцы — легкий тремор, который появляется после долгого напряжения.
— Я должен сказать спасибо, — тихо произнес Григорий.
Злобин покачал головой:
— За что? За то, что подверг тебя опасности? За то, что рискнул твоей карьерой и своей заодно?
— За то, что поверили, — просто ответил Малышев. — Когда я сам в себя не верил.
Они помолчали. В этой тишине не было неловкости — только взаимопонимание, которое не требует слов.
— Знаешь, Гриша, — наконец сказал Злобин, стряхивая пепел, — в нашей работе главное не пистолет и не значок. — Он постучал пальцем по виску. — Главное здесь. И здесь, — он положил руку на грудь. — Умение думать и доверять своим инстинктам. А ещё... — он посмотрел на стажера с той самой полуулыбкой, которую Малышев уже научился ценить, — умение признавать свои ошибки и идти дальше.
Злобин протянул руку, и Григорий пожал её — крепко, по-мужски. И в этом рукопожатии было нечто большее, чем просто понимание.
Вот и конец. Продолжим или закончим про подполковника Злобина? Напишите в комментариях, дорогие читатели!