Я до сих пор помню тот день. Обычный вторник, залитый мягким апрельским солнцем, которое пробивалось сквозь наши чистые, вымытые в выходные окна. Воздух в квартире пах свежестью и моим любимым яблочным пирогом, который я пекла накануне вечером. Мы с Андреем жили в этой двушке уже три года, и каждый уголок был пропитан нашим уютом, нашими маленькими ритуалами и тихим счастьем. Он всегда пил кофе из своей дурацкой кружки с надписью «Главный по тарелочкам», а я – из своей, с нарисованной сонной лисой. По утрам мы молчали, наслаждаясь тишиной перед рабочим днем, и это молчание было самым красноречивым признанием любви. Наша жизнь была простой, понятной и нашей. Только нашей.
В тот вечер Андрей пришел с работы необычно хмурым. Он не чмокнул меня в щеку, как обычно, а молча прошел в комнату и сел на край дивана, уставившись в одну точку. Я подошла, присела рядом, положила руку ему на плечо.
— Что-то случилось, милый?
Он долго молчал, перебирая пальцами бахрому на диванной подушке. Потом тяжело вздохнул и посмотрел на меня виноватым взглядом, от которого у меня внутри все похолодело.
— Лен, тут такое дело… Мама звонила. Она продала свой дом в деревне.
Я удивилась. Тамара Петровна, его мама, так держалась за этот дом, за свой сад, за грядки. Говорила, что только там дышит полной грудью.
— Продала? Почему? Что-то стряслось?
— Говорит, тяжело ей уже одной. Спина болит, за огородом ухаживать сил нет, да и зимой одной тоскливо. В общем… она хочет переехать к нам. Насовсем.
Каждое его слово падало в тишину комнаты, как тяжелый камень в спокойную воду. К нам. Насовсем. В нашу маленькую двушку. В наш тихий, уютный мир. Я почувствовала, как внутри поднимается волна протеста, но тут же задавила ее. Это же его мама. Одинокая пожилая женщина. Как я могу отказать? Я видела, как Андрей смотрит на меня, как ждет моей реакции. В его глазах была мольба. Я знала, как сильно он ее любит, как чувствует свою ответственность.
— Ну… что ж, — я заставила себя улыбнуться. — Раз так нужно… Конечно, пусть переезжает. Мы же не оставим ее одну.
Андрей с облегчением выдохнул и крепко меня обнял.
— Спасибо, Ленусь. Я знал, что ты поймешь. Она поживет у нас, освоится, а там посмотрим, может, купим ей какую-нибудь комнатку или студию неподалеку.
Эта фраза про «комнатку неподалеку» стала для меня спасительным маячком. Это временно, говорила я себе. Нужно просто потерпеть. Помочь. Проявить сочувствие.
Через неделю приехала Тамара Петровна. Два огромных чемодана, несколько коробок с рассадой помидоров для балкона и старый фикус в горшке. Она вошла в нашу квартиру, как полноправная хозяйка. С порога критически оглядела прихожую:
— Ой, а что это у вас коврик такой светлый? Непрактично. Будет вечно грязный.
Я проглотила комок в горле и улыбнулась.
— Здравствуйте, Тамара Петровна. Проходите, располагайтесь.
Мы выделили ей большую комнату, ту, что была у нас гостиной. Андрей перетащил туда старый диван, шкаф, мы повесили ее любимые занавески с розами. Первые пару дней все было относительно спокойно. Свекровь осматривалась, придиралась по мелочам, вздыхала, но в целом вела себя как гостья. А потом, в воскресенье вечером, она собрала нас на «семейный совет».
Мы с Андреем сели на кухне за стол. Тамара Петровна встала напротив, скрестив руки на груди, и ее лицо приняло строгое, незнакомое мне выражение. Это было лицо не гостьи, а командира, который собирается отдать приказ.
— Значит так, дети мои, — начала она чеканным голосом, от которого у меня по спине пробежали мурашки. — Раз уж я теперь живу с вами и буду вести хозяйство, нужно установить порядок. Я человек старой закалки, привыкла к дисциплине. Хаос я не люблю.
Она сделала паузу, обводя нас тяжелым взглядом. Андрей сидел, понурив голову, и я поняла, что этот разговор для него не новость. Он уже знал, что будет дальше.
— Во-первых, подъем у всех в шесть утра. Завтрак ровно в полседьмого. Я буду готовить кашу. Полезно для здоровья. Никаких ваших бутербродов с кофе.
Я открыла рот, чтобы возразить, что мне на работу к десяти, и я привыкла вставать в восемь, но она подняла руку, останавливая меня.
— Во-вторых, отбой в девять вечера. Телевизор выключить, свет погасить. Организму нужен отдых. Хватит сидеть до полуночи в своих компьютерах.
Меня начало трясти. Это звучало как распорядок дня в пионерском лагере. Но самое страшное было впереди.
— И в-третьих, самое главное, — ее голос стал тверже стали. — Вопрос финансов. Чтобы не было ссор и недопонимания, кто сколько потратил, бюджет у нас теперь будет общий. А значит, всю свою зарплату, и ты, Андрей, и ты, Леночка, будете отдавать мне. Полностью. Я сама буду планировать расходы, закупать продукты, платить по счетам. А вам буду выдавать на проезд и на мелкие карманные расходы. Так будет справедливо и правильно. В этом доме теперь мои правила!
Она закончила и победоносно посмотрела на нас. В ушах у меня звенело. Это был не просто бред, это было объявление войны. Я посмотрела на Андрея. Он не смотрел на меня. Он смотрел на свои руки, лежащие на столе. И молчал. В этот момент я впервые почувствовала себя абсолютно чужой в собственном доме. Солнечный свет из окна, запах яблочного пирога, кружка с сонной лисой — все это стало декорациями к какому-то абсурдному спектаклю, в котором мне отвели роль бесправной марионетки. И самое страшное — мой муж, мой любимый человек, казалось, был готов с этим смириться.
Начались дни, похожие на медленную пытку. Утро начиналось не с будильника, а с грохота кастрюль на кухне ровно в шесть. Тамара Петровна показательно громко готовила свою жидкую, водянистую овсянку на воде, без сахара и соли. Запах этой каши преследовал меня повсюду, он, казалось, въелся в стены, в занавески, в мою одежду. Я давилась этой безвкусной массой под ее пристальным взглядом, который словно говорил: «Ешь, это полезно. Я о тебе забочусь». Андрей ел молча, быстро, и тут же убегал на работу, стараясь как можно меньше времени проводить дома. Он избегал моих глаз, избегал разговоров. Вечерами мы возвращались в квартиру, где уже пахло вареной капустой или дешевыми котлетами. В девять вечера свекровь демонстративно щелкала выключателем в коридоре, погружая квартиру во мрак.
— Отбой! — громко объявляла она, как надзиратель.
Мы с Андреем уходили в нашу спальню, и напряжение между нами можно было резать ножом.
— Андрей, это ненормально, — шептала я в темноте, чтобы нас не услышали. — Мы не можем так жить. Почему ты молчишь?
— Лен, ну потерпи немного, — отвечал он усталым шепотом. — Она пожилой человек. У нее свои представления о жизни. Она же не со зла, она как лучше хочет.
— Как лучше? Забрать у нас все деньги и превратить нашу жизнь в казарму — это как лучше?! Я работаю, я зарабатываю, почему я должна отдавать свою зарплату и выпрашивать у твоей мамы деньги на колготки?
— Она просто хочет вести бюджет, чтобы все по-честному было… Она же на всех тратит.
— По-честному?! Андрей, очнись! Она купила на прошлой неделе три килограмма самой дешевой мороженой рыбы, от которой воняло на весь дом, и теперь мы едим ее каждый день! А когда я попросила денег на новый шампунь, она прочитала мне лекцию о вреде химии и предложила мыть голову яичным желтком! Это нормально?
Он вздыхал.
— Я поговорю с ней. Постараюсь.
Но он не говорил. Или его разговоры не имели никакой силы. В день зарплаты он молча отдал ей свою банковскую карту. Мне было сложнее. Я получала деньги на руки. Когда я принесла домой конверт, Тамара Петровна ждала меня в коридоре с протянутой рукой. У меня внутри все кипело от унижения. Я крепко сжимала этот конверт, плод моего месячного труда.
— Леночка, что же ты стоишь? Давай сюда, нужно за квартиру платить, продукты закупать.
Я посмотрела на нее, потом на Андрея, который стоял за ее спиной и делал вид, что изучает трещинку на потолке. Предательство. Вот как это ощущалось. Я разжала пальцы и отдала конверт. Свекровь ловко выхватила его, пересчитала купюры с деловитым видом, а потом протянула мне несколько мятых бумажек.
— Вот, держи. На проезд и обеды. Если что-то понадобится сверх этого — скажешь, мы обсудим целесообразность покупки.
Я чувствовала себя воровкой в собственном доме. Я начала прятать небольшие суммы, которые мне иногда удавалось получить за мелкие подработки. Засовывала их в книги, в коробку с зимней обувью. Это было мое маленькое сопротивление. Мой фонд свободы. Я перестала есть дома. Давилась в обед комплексным обедом в столовой, чтобы хоть раз в день поесть нормальной, человеческой еды. Я похудела, под глазами залегли тени. Друзья начали замечать, что со мной что-то не так.
— Лен, ты какая-то потухшая, — сказала мне как-то подруга Оля. — Что случилось?
Я отмахивалась, говорила, что устаю на работе. Мне было стыдно признаться, в какой абсурдной ситуации я оказалась. Стыдно было жаловаться на мужа, который позволил этому случиться.
Подозрения начали закрадываться в мою голову постепенно, маленькими, колючими иголочками. Началось все с мелочей. Тамара Петровна, которая так ратовала за экономию, однажды вернулась домой в новом, довольно дорогом шерстяном кардигане.
— Ой, какая красивая вещь, Тамара Петровна! — сказала я, стараясь звучать дружелюбно.
— А, это… — замялась она. — На распродаже урвала за копейки. Старушка одна продавала, ей не подошел.
Но я видела ценник, который она не успела срезать, выглядывающий из-под воротника. Цена была далеко не «копеечная». Через неделю я заметила у нее новые кожаные туфли. История повторилась:
— Да это из комиссионки, почти даром.
При этом на нашем столе продолжала появляться та самая мороженая рыба и капуста. Когда я заикнулась, что нам нужно купить новый чайник, потому что старый вот-вот развалится, она всплеснула руками:
— Какие траты! Этот еще работает! Вы, молодежь, совсем деньги ценить не умеете!
Я начала прислушиваться к ее телефонным разговорам. Обычно она говорила со своей сестрой или подругами, жаловалась на болячки и на нашу «безалаберность». Но иногда она уходила со своей старой кнопочной мобилкой на балкон, даже в холод, и говорила тихим, вкрадчивым шепотом. Однажды я проходила мимо и услышала обрывок фразы:
— …нет, он ничего не знает. И не должен. Да, я все переведу, как договаривались. Главное, чтобы ты там ни в чем себе не отказывала.
Я замерла за дверью. С кем она говорила? Кому она собиралась переводить деньги, наши деньги? Я подумала про ее сестру, тетю Веру, но та была скромной пенсионеркой, живущей в своем доме, и никогда ни о чем не просила.
Самое странное было связано с деньгами от продажи ее дома. Когда я осторожно спросила у Андрея, где они, он ответил, что мама положила их на сберегательный счет в банке.
— Сказала, это наш с тобой черный день, — добавил он с какой-то детской гордостью за ее предусмотрительность. — Она о нас заботится, Лен.
Но я ей не верила. Ни одному ее слову. Эта женщина, которая тряслась над каждой копейкой из нашей зарплаты, не могла просто так положить крупную сумму в банк и забыть о ней. Что-то здесь было не так. Мое внутреннее чутье кричало об обмане.
Я решила действовать. Я не знала, что именно ищу, но понимала, что должна найти хоть какое-то доказательство. Я стала ждать момента, когда останусь в квартире одна. Такой случай представился через неделю. Свекровь уехала на другой конец города в поликлинику, а я отпросилась с работы, сославшись на мигрень.
Сердце колотилось, как бешеное. Я чувствовала себя преступницей, но понимала, что иначе я сойду с ума от этих подозрений. Я вошла в ее комнату. Все было аккуратно прибрано, на тумбочке стопка книг о здоровом питании, на кресле лежал тот самый новый кардиган. Я начала с ее шкафа. Одежда, старые фотографии, коробки с какими-то безделушками. Ничего. Потом я подошла к комоду. В верхнем ящике лежали платки, бижутерия. Во втором — белье. Я уже хотела закрыть его, как вдруг нащупала под стопкой старых ночных рубашек что-то твердое. Это была небольшая шкатулка, запертая на крошечный замочек.
Я повертела ее в руках. Где взять ключ? Надежды почти не было. Но потом я вспомнила, что видела у нее на связке с ключами от квартиры один маленький, похожий на игрушечный. Эта связка всегда висела на гвоздике в прихожей.
Дрожащими руками я сняла связку, нашла ключик и попробовала вставить его в замок. Он подошел. Щелчок показался мне оглушительно громким. Я открыла крышку.
Внутри, на бархатной подкладке, лежало несколько пачек денег, перетянутых резинками. Я быстро пересчитала. Сумма была внушительной, примерно две наши с Андреем зарплаты. Но это было не самое главное. Под деньгами лежали бумаги. Договор купли-продажи ее деревенского дома, я видела итоговую сумму, и она была очень приличной. А рядом… рядом лежал другой договор. Договор на покупку квартиры-студии в новостройке в соседнем городе. И покупателем в этом договоре значилась не Тамара Петровна. Там было вписано имя ее дочери, сестры Андрея, Светланы.
А под этим договором лежала стопка квитанций. Переводы крупных сумм на банковскую карту Светланы. Последний был датирован прошлой неделей. Деньги от продажи дома, наши зарплаты — все уходило туда, на покупку квартиры для ее любимой доченьки. А мы ели водянистую кашу и мыли голову желтком, чтобы Светочка, которая якобы «еле сводит концы с концами», могла купить себе новое жилье.
Я села на пол, прислонившись к комоду. В глазах потемнело. Это был не просто обман. Это было чудовищное, циничное предательство. Она разыграла целый спектакль, сделав нас с Андреем невольными спонсорами благополучия своей дочери, а самого Андрея — инструментом для достижения своей цели. И он, ее сын, оказался таким же обманутым дураком, как и я. В этот момент моя жалость к нему испарилась, сменившись холодной, звенящей яростью. Я аккуратно сложила все обратно в шкатулку, заперла ее и положила на место. Но самые важные бумаги — договор на покупку студии и пару последних квитанций — я забрала с собой. Вечером будет представление. И на этот раз режиссером буду я.
Вечер опустился на город густым, тяжелым покрывалом. Я приготовила ужин. Нормальный ужин. Запекла курицу с картошкой и сделала свежий салат. Ароматы поплыли по квартире, вытесняя привычный запах капусты. Когда Андрей и Тамара Петровна пришли, они замерли на пороге кухни.
— Это что еще такое? — враждебно спросила свекровь. — Я же сказала, у нас сегодня рыбные котлеты!
— Сегодня у нас курица, — спокойно ответила я, раскладывая еду по тарелкам. — Садитесь, пожалуйста. У нас будет серьезный разговор.
Мой тон заставил их обоих насторожиться. Андрей сел за стол, нерешительно глядя то на меня, то на мать. Тамара Петровна села напротив, скрестив руки на груди. Ее лицо было непроницаемой маской.
Мы ели молча. Я видела, с каким удовольствием Андрей уплетает курицу. Он изголодался по нормальной еде. Даже свекровь, покривившись для вида, съела свою порцию.
Когда с ужином было покончено, я встала и положила на середину стола бумаги, которые забрала из шкатулки. Договор и квитанции.
— Тамара Петровна, я хотела бы задать вам несколько вопросов, — начала я все тем же ледяным голосом. — Вы говорили, что деньги от продажи дома лежат в банке, на нашем с Андреем «черном дне». Это правда?
Она метнула на меня злой взгляд.
— А тебе какое дело? Не твоего ума дело!
— Моего. Потому что мои деньги, моя зарплата, тоже участвуют в этом представлении. — Я повернулась к мужу. — Андрей. Твоя мама купила Свете квартиру. Вот договор. Деньги от продажи дома и большая часть наших с тобой зарплат уходили ей. А нам она рассказывала сказки про тяжелую жизнь сестры и необходимость экономить на всем.
Андрей взял в руки договор. Его лицо медленно белело по мере того, как он читал. Он поднял на мать взгляд, полный недоумения и боли.
— Мама? Это… это правда?
— Ну и что, что правда! — вдруг взвилась она, поняв, что отпираться бесполезно. Маска спала, и я увидела перед собой злобную, эгоистичную женщину. — А что я должна была делать?! Светочке жить негде, с мужем развелась, с ребенком на руках! Она моя дочь! А ты, — она ткнула пальцем в Андрея, — ты мужик, ты должен сестре помогать! А эта, — палец развернулся в мою сторону, — вообще молчать должна! Пришла на все готовое и еще права качает!
— На какое готовое? — мой голос зазвенел. — Я три года в этой квартире создавала уют! Я работала наравне с вашим сыном! И вы пришли сюда, чтобы обобрать нас до нитки ради своей доченьки? Вы заставляли нас есть помои, забирали каждый рубль, унижали меня каждый день!
— Мама, зачем ты обманула? — прошептал Андрей. Он выглядел раздавленным. — Почему нельзя было просто попросить? Сказать правду?
— Попросить?! — взревела она. — Чтобы эта твоя мегера закатила истерику? Да она бы копейки не дала! Я знаю вас, нынешних! А так — все по-умному сделала. И дочка при квартире, и вы под моим присмотром, деньги транжирить не будете!
В этот момент я поняла, что она даже не раскаивается. Она гордилась собой, своей хитростью, своей изворотливостью. Она искренне считала, что поступила правильно.
Андрей встал. Он был бледный, как полотно.
— Мама, — сказал он тихо, но твердо. — Собирай вещи. Завтра же утром ты уедешь. К Свете. В ее новую квартиру. Ты же хотела ей помогать — вот и помогай. Здесь тебе больше не место.
Глаза Тамары Петровны расширились от изумления, а потом наполнились яростью.
— Да как ты смеешь?! Сын! Родную мать из дома выгоняешь из-за этой… этой вертихвостки?! Да я на тебя всю жизнь положила! Неблагодарный!
Она кричала, брызгала слюной, проклинала меня, его, весь мир. Но Андрей стоял неподвижно, как скала. Впервые за все это время я увидела в нем не маменькиного сынка, а мужчину. Моего мужчину.
Тамара Петровна собирала вещи всю ночь. Она хлопала дверями, швыряла чемоданы, что-то бормотала себе под нос. Мы с Андреем сидели в нашей спальне и слушали эту симфонию ненависти. Он не сказал ни слова, просто взял мою руку и крепко сжал. Утром она молча вышла из квартиры, не попрощавшись. Дверь за ней захлопнулась, и в квартире наступила оглушительная тишина. Мы стояли посреди прихожей и просто дышали. Воздух казался чистым, свежим, будто после грозы. Внезапно мне стало так легко, словно с плеч свалился огромный камень, который я носила несколько месяцев. Я посмотрела на Андрея. Он выглядел уставшим, но в его глазах больше не было вины и страха.
Мы думали, что на этом все закончится. Что мы просто вычеркнем этот кошмарный период из жизни и пойдем дальше. Но мы ошибались. Через два дня раздался телефонный звонок. Звонила Света. Я увидела ее имя на экране телефона Андрея и напряглась. Он включил громкую связь.
— Алло, Андрюш, привет! — прощебетала она в трубку.
— Привет, Света.
— Слушай, тут такое дело… Мама сказала, что вы ее выгнали. Это, конечно, ужасно, но я не за этим звоню. Она мне тут рассказала, что ты теперь сам деньгами распоряжаешься. Короче, мне нужно на ремонт. Ты же понимаешь, квартира голая, нужно все делать. Мама говорила, что вы откладывали, так что переведи мне тысяч сто, для начала. Номер карты я тебе скину.
Мы с Андреем переглянулись. Уровень наглости просто зашкаливал. Она говорила так, будто просила передать соль за столом. Будто эти деньги принадлежали ей по праву рождения.
— Света, — медленно, разделяя слова, сказал Андрей. — Никаких денег ты не получишь. Ни сейчас, ни потом. Мама обманула и нас, и тебя, сказав, что у нас есть какие-то накопления. Она забирала у нас все до копейки, чтобы купить тебе эту квартиру. Так что теперь выкручивайтесь сами. И больше не звони нам по этому поводу.
В трубке на несколько секунд повисла тишина. А потом оттуда полился такой поток брани и обвинений, что даже Тамара Петровна показалась бы ангелом. Она кричала, что Андрей всегда был жадным, что я его настроила против родной семьи, что мы обязаны ей помогать. Андрей молча нажал кнопку отбоя.
Этот звонок стал последней точкой. Он окончательно развеял любые возможные сомнения. Мы имели дело не с ошибкой одного человека, а с целой семейной системой, построенной на манипуляциях и потребительстве. И мы из нее вырвались.
В следующие выходные мы делали генеральную уборку. Мы отодвигали мебель, мыли полы, стирали занавески. Мы словно изгоняли из квартиры дух Тамары Петровны, ее запах, ее правила, ее присутствие. Я выбросила старую кастрюлю, в которой она варила свою овсянку. Андрей снял с балкона ее ящики с рассадой. Мы вернули диван на место в гостиную. Когда все было закончено, мы сели на этот диван, уставшие, но счастливые. Квартира снова стала нашей.
Вечером я испекла яблочный пирог. Тот самый. И утром мы сидели на кухне, залитой солнцем, и пили кофе. Андрей — из своей кружки, я — из своей. И молчали. Но это было уже другое молчание. Не то, напряженное и враждебное, а наше прежнее, уютное и спокойное. Оно говорило о том, что мы справились. Что мы стали ближе и сильнее. Мы потеряли часть семьи, но обрели друг друга заново. Я отпила кофе и посмотрела на Андрея. Он улыбался мне. И я поняла, что наш дом — это не стены и не мебель. Наш дом — это вот это утро, это спокойствие, это уверенность в том, что человек рядом с тобой никогда больше не позволит никому разрушить ваш мир.