Я всегда гордилась нашим домом. Не потому, что он был большим или дорогим, хотя и это было правдой. Я гордилась тем, что в каждом его уголке была частичка нашей с Антоном пятнадцатилетней истории. Вот тут, на кухне, до сих пор висит нарисованная им на салфетке схема нашего будущего камина, когда мы только купили этот участок земли, поросший бурьяном. В гостиной, на полке, стоят две нелепые глиняные кружки, которые мы слепили на первом свидании на мастер-классе по гончарному искусству. Его кружка получилась кривой, моя — треснула при обжиге, но мы хранили их как реликвию. Весь наш дом был одной большой реликвией, музеем нашего, как мне казалось, идеального брака. Мы были командой. Он зарабатывал деньги, его бизнес по производству мебели рос и процветал, а я создавала тыл — уют, порядок, ту самую атмосферу, куда хотелось возвращаться после тяжелого дня. Я знала наизусть, какой чай он пьет по утрам, как любит, чтобы его рубашки были отглажены, какая музыка помогает ему расслабиться. Я жила его жизнью, его интересами, его успехами, и мне казалось, что это и есть счастье.
В тот вечер я испекла его любимый яблочный штрудель. Аромат корицы и печеных яблок наполнял кухню, создавая ощущение незыблемого семейного благополучия. Антон вернулся позже обычного, пахнущий дорогим парфюмом и какой-то чужой, незнакомой суетой. Он прошел в гостиную, даже не заглянув на кухню, что было на него не похоже. Обычно он первым делом целовал меня и спрашивал, что вкусного я приготовила. Я вошла за ним со штруделем на подносе. Он стоял у окна, глядя в темный сад, и его спина была напряженной, как натянутая струна.
«Антон, что-то случилось? На работе проблемы?» — спросила я, стараясь, чтобы голос звучал как можно беззаботнее.
Он медленно повернулся. Его лицо было как маска — вежливое, но совершенно пустое. Ни тени той теплоты, которую я так любила. «Лена, нам надо поговорить», — сказал он ровным, почти протокольным тоном. У меня внутри все похолодело. Эта фраза, как скальпель хирурга, всегда предшествует чему-то страшному и необратимому.
«Я ухожу», — сказал он, глядя куда-то мимо меня, на стену с нашими свадебными фотографиями.
Мир качнулся. Запах корицы вдруг стал удушливым. Я смотрела на него и не понимала. Это была какая-то дурная шутка, нелепый розыгрыш. Мы ведь только в прошлом месяце обсуждали поездку в Италию на нашу годовщину.
«Что?.. Куда уходишь? К маме?» — пролепетала я, цепляясь за самые абсурдные версии.
«Я ухожу к другой женщине, — отрезал он. — Ее зовут Кристина. Ей двадцать три. Я люблю ее. Прости».
Прости. Это слово прозвучало так формально, так неуместно, будто он наступил мне на ногу в автобусе. Двадцать три. Эта цифра молотком стучала в висках. Мне было тридцать девять. Пятнадцать лет я строила этот дом, эту жизнь, чтобы в один вечер услышать, что все это перечеркнуто кем-то, кто на шестнадцать лет моложе. У меня не было слез. Был только оглушающий звон в ушах и ощущение, что я уменьшаюсь в размерах, становлюсь маленькой и невидимой в собственной гостиной.
«Я поживу пока у нее, — деловито продолжал он, избегая моего взгляда. — Насчет дома и всего остального… давай решим цивилизованно. Мой юрист подготовит документы. Я оставлю тебе достаточно, чтобы ты ни в чем не нуждалась».
«Достаточно?» — эхом повторила я. Он говорил о деньгах. О вещах. А я думала о том, что еще утром гладила его рубашку, а сейчас он говорит со мной как с деловым партнером, с которым закрывают неудачный проект. Проект под названием «наша семья». Он собрал небольшую сумку за десять минут. Самое необходимое. Когда он уже стоял в дверях, я нашла в себе силы спросить: «За что, Антон?» Он на секунду замялся, и на его лице промелькнуло что-то похожее на жалость. Но он быстро взял себя в руки. «Так бывает, Лен. Жизнь идет. Мы просто… выросли в разные стороны. Ты хорошая, правда. Просто я хочу другого». И ушел. Дверь захлопнулась, отрезав меня от прошлого. Я осталась одна в нашем огромном доме, который внезапно превратился в холодный и гулкий склеп, а запах штруделя казался теперь запахом тлена. Я не притронулась к нему. В ту ночь я поняла, что такое настоящая пустота. Это когда у тебя отнимают не просто мужа, а смысл твоего существования, который ты сама же и создала.
Следующие недели слились в один серый, вязкий кошмар. Антон не звонил. Общался со мной через своего юриста — молодого, лощеного парня с хищной улыбкой. Мне на почту приходили проекты соглашений о разделе имущества, от которых у меня темнело в глазах. Мой «цивилизованный» муж предлагал мне оставить машину и выплатить некую сумму, которая, по его мнению, была «щедрой компенсацией». Дом, дело всей нашей жизни, он собирался продать, потому что «Кристине нравится минимализм, а этот дом слишком старомодный». Бизнес, разумеется, оставался полностью ему. Ведь это «он его создал». Я была раздавлена. Мой собственный адвокат, пожилая и уставшая женщина, лишь вздыхала и говорила, что по закону мне действительно мало что светит. Бизнес был оформлен на Антона еще до брака, хотя развивался и рос уже при мне. Дом был куплен в браке, но доказать мой вклад, кроме ведения хозяйства, было почти невозможно. Я целыми днями бродила по комнатам, как призрак, вспоминая, как мы вместе выбирали краску для стен, как спорили из-за дивана, как радовались первому урожаю яблок в саду. И с каждым днем во мне росло не только горе, но и холодная, звенящая ярость. Он не просто бросил меня. Он обесценил, вычеркнул пятнадцать лет моей жизни, как будто их и не было.
Однажды, перебирая старые документы в поисках чего-то, что могло бы мне помочь, я наткнулась на старую записную книжку. В ней были телефоны дальних родственников, старых друзей. И среди них — номер Николая Петровича, отца Антона. Мы не виделись уже лет пять. Антон с отцом был в натянутых отношениях. «Старик со своими нравоучениями, вечно недоволен», — так говорил мой муж. Я же помнила Николая Петровича другим: тихим, интеллигентным мужчиной с грустными глазами. Когда-то он часто бывал у нас, помогал по саду, учил меня правильно обрезать розы. Потом переехал за город, на старую дачу, и общение сошло на нет. Антон лишь изредка отсылал ему небольшие суммы денег, и то после моих напоминаний.
Сердце екнуло. Я набрала номер, не зная, что скажу. Трубку сняли не сразу. Голос на том конце провода был слабым и дребезжащим.
«Николай Петрович? Здравствуйте. Это Лена», — сказала я.
Наступила тишина. Потом он тихо произнес: «Леночка? Здравствуй, дочка. А я уж думал, совсем вы меня забыли».
От этого «дочка» у меня к горлу подкатил ком. Я сбивчиво рассказала ему все. О том, что Антон ушел, о разводе, о разделе имущества. Я не жаловалась, просто констатировала факты. Он долго молчал, слушал, лишь изредка тяжело вздыхая.
«Я приеду к вам. Можно?» — спросила я.
«Приезжай, конечно, Леночка. Буду ждать», — ответил он.
На следующий день я поехала. Его дача находилась в старом, заброшенном поселке. Покосившийся забор, облупившаяся краска на окнах, заросший сорняками огород. Когда я увидела самого Николая Петровича, вышедшего на крыльцо, у меня сжалось сердце. Он сильно постарел, осунулся, на нем был старый, застиранный свитер. Но глаза остались те же — умные и печальные.
Мы сидели на крохотной кухне, пахнущей сыростью и лекарствами. Он заварил чай из трав, которые сам собирал.
«Он ведь ко мне даже не заехал, не сказал ничего, — тихо произнес старик, глядя в окно. — Я от соседей узнал, что у него жизнь новая… Стыдно, Лена. Стыдно, что я такого сына вырастил. Эгоиста».
Я молчала, не зная, как его утешить. И тут он сказал фразу, которая изменила все.
«А ведь весь его бизнес, вся его гордость… с моих денег начинался. Я ведь тогда, шестнадцать лет назад, квартиру свою городскую продал. Единственное, что у меня было после смерти матери твоей свекрови. Все до копейки ему отдал. Чтобы сын на ноги встал, чтобы у вас с ним все было. Он обещал, что это будет наш общий семейный капитал. Говорил, что я всегда буду дольщиком. Конечно, на словах все… Кто ж тогда думал о бумагах? Сын ведь… родной».
Я замерла. Я смутно помнила ту историю. Антон преподносил ее иначе: мол, отец «помог немного на старте». Но продал квартиру? Отдал все?
«Николай Петрович, — я подалась вперед, мой мозг заработал с бешеной скоростью. — У вас… у вас сохранились какие-нибудь документы о продаже той квартиры? Договор? Может быть, выписки из банка о снятии денег?»
Он посмотрел на меня с недоумением. «Зачем тебе это, дочка? Дело прошлое…»
«Просто посмотрите, пожалуйста. Очень вас прошу», — настаивала я.
Он неохотно поднялся, пошаркал в комнату и вернулся через полчаса со старой картонной папкой. Внутри, среди пожелтевших квитанций и старых писем, лежал договор купли-продажи той самой квартиры. И — о, чудо! — банковская выписка о снятии крупной суммы наличными, датированная той же неделей.
«А деньги я ему передал прямо в машине, у нотариуса. Он еще торопился очень, на встречу с поставщиками опаздывал», — добавил Николай Петрович, словно читая мои мысли.
В моей голове начал складываться пазл. Холодная ярость, что жила во мне все эти недели, начала обретать форму. Это была уже не просто месть обиженной женщины. Это было стремление к справедливости. Он предал не только меня. Он предал и растоптал собственного отца, который отдал ему все, а теперь доживал свой век в нищете.
«Николай Петрович, — сказала я, и голос мой звучал твердо, как никогда. — Мы вернем ваши деньги. И не только ваши».
Он посмотрел на меня с испугом. «Леночка, что ты удумала? Связываться с ним… Он же меня с грязью смешает. Скажет, что старик из ума выжил, денег захотел».
«Он скажет. А мы докажем, — я накрыла его морщинистую руку своей. — Вы не будете один. Я буду с вами. И мы заберем у него все, что принадлежит вам по праву. Половину его бизнеса. Половину его дома. Потому что его бизнес построен на ваших деньгах. А дом куплен на доходы от этого бизнеса. Вы не просто отец, вы — его первый и главный инвестор, которого он обманул».
В его выцветших глазах впервые за долгое время зажегся огонек. Не злобы, нет. А робкой надежды. В тот день я уезжала от него совершенно другим человеком. Горе ушло. На его месте была ясная, ледяная цель. Я больше не была жертвой. Я становилась оружием возмездия. И я знала, что удар будет нанесен в самое сердце его гордыни — в его деньги и его успех, которыми он так любил кичиться.
Мой новый адвокат, Елена Викторовна, которую мне порекомендовали как специалиста по сложным имущественным спорам, была женщиной лет пятидесяти с острым, проницательным взглядом и стальной хваткой. Выслушав мою историю, она сначала отнеслась к идее скептически. «Устные договоренности в суде — это почти ничто, — сказала она, постукивая ручкой по столу. — Он скажет, что это был подарок. И доказать обратное будет практически невозможно».
«Но у нас есть договор о продаже квартиры и выписка о снятии денег, — не сдавалась я. — Даты совпадают с основанием его фирмы. Это не может быть совпадением».
Елена Викторовна взяла документы, долго их изучала. Потом подняла на меня глаза. «Хорошо. Шанс призрачный, но он есть. Нам нужно подкрепить это косвенными доказательствами. Свидетели. Письма. Все что угодно, где Антон или его отец хотя бы намеком упоминают эту сделку».
И мы начали копать. Это было похоже на настоящее расследование. Я уговорила Николая Петровича перерыть весь его архив. И мы нашли сокровище. Маленькую записку, написанную рукой Антона на пожелтевшем листке в клетку. «Папа, спасибо за все! Без твоей помощи я бы не справился. Обещаю, ты не пожалеешь. Скоро будем жить как короли!» Записка была без даты, но она была. Это была первая ниточка.
Потом мы нашли свидетеля. Старый друг Николая Петровича, дядя Вася, который присутствовал при одном из разговоров, когда Антон убеждал отца продать квартиру и вложить деньги в его «гениальную идею». Дядя Вася был человеком простым, но с отличной памятью. Он помнил все в деталях.
Подготовка иска заняла почти два месяца. Все это время Антон и его юрист забрасывали меня гневными письмами, торопили с разделом, угрожали судом. Они были уверены в своей победе. Я же тянула время, ссылаясь на плохое самочувствие, на необходимость «все обдумать». Антон бесился. В его новой идеальной жизни я была досадной помехой, которую нужно было поскорее устранить. Однажды он позвонил мне сам, чего не делал с момента ухода.
«Лена, сколько можно это тянуть? — прорычал он в трубку. — Подписывай бумаги, и разойдемся как в море корабли. Чего ты добиваешься?»
«Справедливости, Антон. Просто справедливости», — спокойно ответила я и повесила трубку.
День предварительного слушания был назначен на середину марта. Я приехала в суд вместе с Еленой Викторовной. Николай Петрович остался дома, мы решили пока не вовлекать его, чтобы не подвергать стрессу. Антон уже был там. Он выглядел великолепно: дорогой костюм, идеальная прическа, уверенный вид хозяина жизни. Рядом с ним стоял его юрист, самодовольно улыбаясь. Увидев меня, Антон лишь снисходительно кивнул. Он не сомневался, что сейчас все закончится его полной победой.
Заседание началось. Судья, строгая женщина в очках, монотонно зачитывала суть дела. Когда она дошла до наших требований, юрист Антона не сдержал усмешки. Мои требования о признании половины дома и существенной компенсации казались ему наглостью.
«Ваша честь, — встал он. — Мой доверитель проявил невиданную щедрость, предложив бывшей супруге…»
И тут его перебила Елена Викторовна. Она встала, поправила очки и ровным, ледяным голосом произнесла: «Ваша честь, мы просим приобщить к делу исковое заявление от третьего лица, чьи имущественные права были напрямую затронуты в данном споре».
Судья удивленно подняла брови. Антон нахмурился, не понимая, что происходит.
«Иск подан от имени Николая Петровича Романова, — продолжила мой адвокат, и в зале повисла звенящая тишина. — Отца вашего доверителя. Мы требуем признать его вклад в уставный капитал компании ответчика, сделанный путем передачи денежных средств от продажи личной квартиры, и, соответственно, признать за ним право на пятьдесят процентов долей в бизнесе и на половину всего имущества, приобретенного за счет доходов от этого бизнеса».
Я смотрела на Антона. Это было лучше любого кино. Сначала на его лице было недоумение. Потом оно сменилось растерянностью. И, наконец, я увидела то, чего ждала все эти месяцы. Его лицо исказила гримаса ярости, смешанной с животным страхом. Самоуверенность слетела с него, как позолота с дешевой безделушки. Он резко повернулся ко мне. В его глазах полыхал огонь.
«Это ты… — прошипел он так, что было слышно на весь зал. — Это ты его подговорила! Старика из ума выжившего!»
«Тишина в зале!» — стукнула молотком судья.
Юрист Антона пытался что-то лепетать про «бред» и «старческий маразм», но его уже никто не слушал. Елена Викторовна хладнокровно выложила на стол судьи копию договора о продаже квартиры, банковскую выписку, ту самую записку от Антона и нотариально заверенные показания дяди Васи.
Антон смотрел на эти бумаги так, словно это были змеи. Он был бледен как полотно. Весь его лоск, вся его спесь испарились в одно мгновение. Он понял. Понял, что это не блеф. Что отец, которого он списал со счетов и бросил доживать в нищете, только что нанес ему удар, от которого его новая красивая жизнь могла рухнуть, как карточный домик. Он вскочил, что-то крикнул своему адвокату и выбежал из зала заседаний, хлопнув дверью.
Я сидела неподвижно. Внутри не было ликования. Было лишь странное, холодное чувство завершенности. Словно я закрыла очень тяжелую и грязную книгу. Справедливость, которую я искала, начала свой медленный, но неотвратимый путь.
Последствия не заставили себя ждать. В тот же вечер Антон примчался на дачу к отцу. Я была там, привезла Николаю Петровичу продукты и лекарства. Увидев машину сына, я вышла на крыльцо. Антон выскочил из автомобиля, его лицо было перекошено от злобы.
«Ты что здесь делаешь?! — заорал он на меня. — Решила окончательно старику мозги запудрить?!»
Из дома вышел Николай Петрович. Он опирался на палочку, но стоял прямо, и в его взгляде не было прежнего страха.
«Не кричи на нее, Антон, — тихо, но твердо сказал он. — Она единственный человек, который вспомнил обо мне. В отличие от тебя».
Антон опешил от такого отпора. Он перевел взгляд на отца. «Папа, ты что творишь? Зачем ты ее слушаешь? Я же твой сын! Она просто хочет отобрать мои деньги, и тебя использует!»
«Твои деньги? — горько усмехнулся старик. — А ты не забыл, с чего начались эти «твои» деньги? С моей квартиры. С моего будущего, которое я отдал тебе. Ты обещал, что это будет наше общее дело. А что в итоге? Ты хоть раз за последние пять лет спросил, есть ли у меня на хлеб?»
Антон замолчал, не найдя, что ответить. Угрозы сменились на уговоры. Он пытался давить на жалость, на родственные чувства, но было поздно. Стена, которую он годами выстраивал между собой и отцом, оказалась слишком высокой и прочной. Он уехал ни с чем, бросив на прощание, что мы оба об этом еще горько пожалеем.
Но самое интересное началось потом. Видимо, новость о возможном проигрыше в суде и потере половины состояния быстро дошла до его новой пассии, Кристины. Через общую знакомую я узнала, что в их «идеальном» гнездышке начались скандалы. Девушка, которая мечтала о роскошной жизни с успешным бизнесменом, была не готова делить его с его прошлым, тем более с таким «неудобным» и затратным. Их ссоры стали достоянием общественности — той самой, где все друг друга знают. Оказалось, что блестящий фасад новой жизни Антона дал серьезную трещину. Он хотел начать все с чистого листа, но прошлое в лице брошенного отца и обманутой жены догнало его и выставило счет.
Судебные тяжбы длились еще несколько месяцев. Адвокаты Антона пытались оспорить каждый документ, затянуть процесс, но доказательная база была слишком сильной. В итоге, чтобы не доводить дело до окончательного решения, которое могло бы полностью разрушить его репутацию, он пошел на мировое соглашение. Соглашение, условия которого диктовали уже мы.
Николай Петрович получил не только солидную денежную компенсацию, но и официально признанную долю в компании. Антон был вынужден продать наш общий дом, чтобы выплатить мне и отцу положенные части. Его бизнес пошатнулся, а новая любовь, не выдержав финансовых трудностей и «токсичной семейки», упорхнула на поиски более перспективного варианта. Он остался один, в съемной квартире, с изрядно похудевшим банковским счетом и подмоченной репутацией.
В день, когда мы с Николаем Петровичем получили последние документы и деньги, не было ни праздничного ужина, ни шампанского. Мы просто сидели в его новой, маленькой, но светлой и чистой квартире, которую я помогла ему купить недалеко от себя. За окном шел тихий снег, укрывая город белым покрывалом.
«Спасибо тебе, Леночка, — сказал он, глядя на меня своими добрыми, печальными глазами. — Ты мне не деньги вернула. Ты мне достоинство вернула. Я ведь уже почти поверил, что я просто старый, ненужный хлам».
Я взяла его руку. «А вы мне помогли снова встать на ноги, Николай Петрович. Вы дали мне цель, когда я думала, что жизнь кончена».
Я больше не думала об Антоне. Он стал для меня просто строчкой в биографии, неприятным эпизодом, который закончился. Моя месть не принесла мне злорадного удовлетворения. Она принесла нечто гораздо большее — чувство восстановленной справедливости и понимание, что даже когда тебя предают и пытаются стереть из своей жизни, у тебя всегда есть выбор: остаться жертвой или бороться. Я свой выбор сделала. Я посмотрела на падающий снег и впервые за долгое время почувствовала не пустоту, а покой. Впереди была новая жизнь, которую я буду строить уже сама, для себя. И я знала, что теперь я справлюсь с чем угодно.