Поезд уже гудел на перроне, люди толпились у входа, заталкивая сумки, тюки, пакеты. Я втиснулась следом, протиснулась по проходу и почти с облегчением остановилась у своей полки. Нижняя, возле окна — именно такую я и брала специально. Сняла рюкзак, поставила сумку, достала бельё. И вдруг вижу — на моей полке кто-то уже вовсю хозяйничает.
Молодая женщина, лет тридцати, в светлой кофте, с большим чемоданом и переноской для ребёнка. Рядом на подушке уже лежал мальчишка — годика два, не больше. Она быстро, без раздумий, накидывала простынь, поправляла одеяло, а сама одновременно пыталась придерживать малыша, чтобы он не скатился. Всё делала так, будто эта полка с рождения её.
— Простите, — говорю я осторожно. — Это моё место.
Она даже не подняла глаз:
— Мне ребёнка уложить надо! У меня верхняя, а туда с ним никак.
Я застыла с билетом в руках.
— Но… у меня здесь билет. Нижняя.
— Ну и что? — она пожала плечами. — Вы молодая, вам наверху легче. А я с ребёнком, у меня выбора нет.
Я смотрю на неё и не верю ушам. Она заняла мою полку просто по факту того, что у неё ребёнок. И это должно решить всё?
— Подождите, — говорю я, стараясь говорить мягко. — Я тоже специально брала нижнюю. У меня свои причины.
— Какие ещё причины? — она отмахнулась. — У вас ребёнка нет. Значит, ничего важнее моего не может быть.
Мальчик тем временем закапризничал, начал ёрзать, и она снова поправила его, обняла, как будто хотела показать: «Вот, видишь, у меня тут живой человек, а ты споришь о бумажках».
Сосед напротив, мужчина лет сорока, с газетой, поднял голову и усмехнулся:
— Вот всегда так. У кого дети, те думают, что им всё можно.
Женщина резко на него глянула:
— Вы бы хотели, чтобы ваш ребёнок с верхней полки упал? Вот и не вмешивайтесь.
Я глубоко вдохнула.
— Послушайте, но ведь у меня билет на нижнюю. Я тоже не просто так его брала.
Она повернулась ко мне и почти выкрикнула:
— Да что вам стоит уступить? Вы же молодая, вам не трудно.
— А вы подумали, что мне тоже трудно? — сорвалось у меня. — Может, у меня спина больная. Может, я ночью по лестницам лазить не смогу. Почему ваши обстоятельства автоматически важнее?
Женщина прижала ребёнка, нахмурилась:
— Вы бессердечная. Ребёнка жалко должно быть.
Тут уже несколько человек начали переглядываться. Девушка сверху осторожно спросила:
— А у вас какой билет?
— Верхний, — призналась та. — Но я туда не полезу.
Я почувствовала, что разговор зашёл в тупик. Взяла билет и пошла искать проводницу.
Через пару минут вернулась вместе с ней. Проводница, усталая женщина в форме, остановилась у полки:
— Что у вас тут?
Я протянула билет.
— Моё место занято. Женщина с ребёнком уложила его на моей нижней, хотя у неё верхняя.
Мама подняла голову:
— Ну а что мне делать? Он маленький! Я с ним туда не смогу.
Проводница взяла её билет, посмотрела, потом сказала твёрдо:
— Женщина, у вас верхняя. Нижняя занята. Придётся переселиться.
— Да вы что! — вспыхнула та. — Я одна с ребёнком, как я его туда потащу? Вы что, издеваетесь?
— Я понимаю, тяжело, — ответила проводница. — Но девушка права. Каждый должен занимать своё место.
Женщина прижала сына и яростно посмотрела на меня:
— Значит, вот так? Значит, ребёнка никто не пожалел?
Сосед с газетой пробормотал:
— Никто никому ничего не должен. У каждого свой билет.
Она долго молчала, потом резко поднялась. Схватила чемодан, подхватила ребёнка и полезла наверх. Делала это нарочито громко: стонала, шипела, хлопала чемоданом, будто хотела, чтобы весь вагон видел её страдания. Сверху ещё минут десять возмущалась:
— Совсем молодёжь испортилась… Ни жалости, ни уважения… Только о себе думают…
Я застелила свою полку, села и почувствовала, как внутри отпускает напряжение.
Но на этом всё не закончилось. Вечером, когда вагон уже притих, она снова начала спускаться. То воду взять, то чай. Каждый раз с ребёнком на руках. Каждый раз оглядывалась на меня так, будто я лично загнала её на верхнюю.
— Упадёт он у меня ночью, — сказала она как-то, проходя мимо, — будете всю жизнь помнить.
— Никто не хочет, чтобы он упал, — ответила я тихо. — Но место у каждого своё.
Она ничего не сказала, только отвернулась.
К утру ребёнок всё же расплакался. Женщина спустилась, укачивала его прямо в проходе, качала и смотрела на меня долгим осуждающим взглядом. Я в этот момент чувствовала себя ужасно. Но понимала: если бы я уступила, я бы всю дорогу сидела с ощущением, что мной просто воспользовались.
Когда поезд подъезжал к станции, она собирала вещи и снова бурчала:
— Люди сейчас стали каменными. Никто не войдёт в положение.
Я молчала. Сосед с газетой только заметил:
— В плацкарте у каждого своё место. Иначе хаос будет.
Она ничего не ответила. Вышла с чемоданом, с ребёнком, быстро затерялась в толпе.
А я осталась сидеть и думать: самое трудное в дороге не усталость, не духота и даже не отсутствие сна. Самое трудное — это чужое «мне нужнее». Оно всегда звучит так, будто твои причины — ничто.