Лучик осеннего солнца, бледный и холодный, пробивался сквозь неплотно задернутые занавески и ложился на клавиатуру. Кончики пальцев Евгении порхали над клавишами, отстукивая сложный ритм, понятный лишь машине и ей самой. В воздухе пахло остывшим чаем и пылью, которую подняла с поверхности серванта Таисия Степановна всего полчаса назад. Запах старого дома, запах чужой жизни, в которую Евгения оказалась впутана на три долгих года.
— Женя, а сколько это твое кликанье по клавишам приносит-то? — раздался из дверного проема голос, знакомый до боли, в котором привычная укоризна смешивалась с притворным, сладковатым интересом.
Таисия Степановна стояла, опершись о косяк, и завязывала пояс на своем потертом клетчатом халате. Восемь утра, а взгляд у нее был уже такой, будто Евгения не код пишет, а зарезала и съела последнюю курицу в деревне.
— Достаточно, Таисия Степановна, — не оборачиваясь, ответила Евгения, переводя взгляд на очередной сложный сегмент.
— Достаточно… — свекровь громко, на всю комнату, усмехнулась. — Тысячу пятьсот рублей в неделю на продукты — это достаточно? А на свет? На газ? Я ведь из своей пенсии доплачиваю, милая. Небось, себе копеечку откладываешь, пока мы тут с Сергеем на воде и хлебе сидим?
Евгения стиснула зубы. Она чувствовала, как по спине бегут мурашки от ненависти и бессилия. Через час нужно было сдать проект за полмиллиона. Полмиллиона! Сумма, которую ее муж, Сергей, честный и уставший слесарь с завода «Прогресс», не заработал бы и за два года. А она должна была выслушивать это вот все. Каждый день.
С кухни, где возился с заваркой чайника, донесся сонный, виноватый голос Сергея:
— Мам, отстань, ладно? Человек работает. Не мешай.
— Работает! — фыркнула Таисия Степановна, делая ударение на первом слоге, отчего слово звучало особенно ядовито. — В свои игрушки играет. Мой покойный муж, царство ему небесное, на трех работах вкалывал, чтобы нам этот угол кровлей над головой обеспечить. А не в компьютеры тыкал. Не то, что нонешние… эти… как их… программистши.
Евгения закрыла глаза на секунду. Тридцать семь квадратных метров на троих. Она спала с Сергеем на раскладном диване в этой же комнате, ее «офис» располагался на кухонном столе, который нужно было застилать к обеду, а Таисия Степановна правила бал из своего вольера — старого ворсистого кресла у телевизора, с которого не стиралась вмятина от ее тела. Три года назад они переехали сюда «на время», пока Сергей не скопит на съемную квартиру. Но его тридцать тысяч стабильно уходили на проезд, обеды в столовой и мелкие нужды, а Евгения… Евгения молчала. Зачем? Страх был холодным и рациональным. А вдруг Сергей, узнав, что жена зарабатывает в разы больше, бросит свой завод? Махнет рукой на все? А свекровь… Свекровь сразу же решит, что теперь Евгения обязана содержать всю их маленькую, вечно недовольную империю.
На столе тихо завибрировал телефон. Уведомление мелькнуло на экране: «Зачисление. Счет ***. Сумма: 250 000 руб. Банк-отправитель: „Северный Фьорд“». Евгения резким движением сунула телефон в карман домашних штанов, сердце бешено заколотилось.
— Женя! — пронзительный крик с кухни заставил ее вздрогнуть. — Картошку будешь чистить? А то раз дома сидишь, без дела! К обеду ничего не готово!
Вечерний ужин проходил по накатанному сценарию. Щи были чуть пересолены, как всегда, когда их варила Таисия Степановна в плохом настроении.
— Серёжа, ты посмотри на других-то жен, — начала она, разминая хлебный мякиш в пальцах. — Вот у соседки Нины, помнишь, дочь, Маринка? В универсаме за прилавком стоит. Зарплату честную, белую получает. Каждый месяц матери тысячу на лекарства носит. А твоя… — она кивнула в сторону Евгении, — непонятно чем занимается. Ни пользы, ни денег.
— Мам, не начинай, — устало пробурчал Сергей, ковыряя ложкой в тарелке.
— Как не начинать? Я в ее годы уже вторую смену на консервном стояла, руки в кровь сдирала. А она целый день пальцем в экран тыкает — и это называется работа? Смех да и только.
Евгения молча мешала свой суп, думая о завтрашнем контракте. Еще четыре месяца работы — и еще полмиллиона. Хватит на хорошую двушку на другом конце города, где пахнет не щами и старостью, а свободой. Хватит даже на подержанную, но надежную машину для Сергея, чтобы он не трясся в переполненном автобусе. Но сказать это — значит признаться. Признаться, что три года она вела двойную жизнь, что играла роль неудачницы, терпеливой овечки, которую можно пинать, когда вздумается. Страх быть использованной оказался сильнее желания прекратить этот фарс.
В субботу утро было тихим, ленивым. Евгения первой заняла крошечную ванную, чтобы смыть с себя напряжение недели. Пар от горячей воды запотел зеркало, и она на мгновение поймала свое отражение — уставшее, с темными кругами под глазами, но с каким-то новым, твердым огоньком глубоко внутри. Она не слышала, как в комнате на кухонном столе загорелся экран ее телефона.
Новое уведомление от банка: «Остаток по карте: 847 592,15 руб.».
Таисия Степановна в это время протирала стол тряпкой. Взгляд ее скользнул по экрану, зацепился за цифры. Она замерла, выпрямилась. Протерла очки о край халата. Подошла ближе. Прочла еще раз, медленно, шевеля губами, вслух повторяя каждую цифру.
Восемьсот сорок семь тысяч. Пятьсот девяносто два рубля. Пятнадцать копеек.
Почти миллион.
Лицо ее сначала побелело, потом медленно стало багровым. Дыхание перехватило.
— Серёжа! — ее голос, хриплый и дрожащий, сорвался на крик. — Серёжа, немедленно сюда!
Он вбежал в комнату с раскрасневшимся лицом, сжимая в руке кружку с только что заваренным чаем.
— Что случилось? Мама, тебе плохо?
— Вот что случилось! — она ткнула пальцем в светящийся экран, едва не опрокинув телефон. — Смотри! Смотри, на что твоя жёнка время и электричество тратит!
Сергей наклонился, присмотрелся. Кружка выскользнула из его расслабленных пальцев и разбилась о пол с громким, звенящим треском. Фарфоровые осколки и темные брызги чая разлетелись по линолеуму. Он не смотрел на них. Он смотрел на телефон. Его рот был приоткрыт, в глазах — полное непонимание, смешанное с нарастающим ужасом.
В этот момент из ванной вышла Евгения. На ее лице была улыбка — редкий гость в этом доме. Она была расслаблена, счастлива минутами тишины. Улыбка мгновенно сошла с ее лица, когда она увидела их: Сергея, бледного и растерянного, стоящего среди осколков, и Таисию Степановну, белую как мел, с горящими лихорадочным блеском глазами.
В комнате стояла гробовая тишина, нарушаемая лишь тиканьем старых ходиков на стене.
— Это… это твое? — прошептала наконец Таисия Степановна, протягивая дрожащую руку с телефоном, как будто это была не вещь, а ядовитая змея.
Евгения медленно вытерла руки о полотенце. Внутри у нее все оборвалось и вдруг… затихло. Наступило странное, леденящее спокойствие. Тайное стало явным. Проклятие было снято.
— Мое, — тихо сказала она.
— Почти миллион рублей?! — крик Таисии Степановны был таким пронзительным, что, казалось, задрожали стекла в серванте. — Миллион! У тебя! Лежит!
Слова повисли в воздухе, тяжелые и густые, как смог. Евгения не спеша подошла к дивану и опустилась на него, ощущая под собой просевшие пружины. Она чувствовала не страх, а странное, всепоглощающее облегчение.
— Почти, — повторила она.
— Три года! — голос свекрови сорвался на визгливую истерику. Она схватилась за спинку стула, чтобы не упасть. — Три года ты нас за дураков держала! Я тут за тебя стирала, готовила, полы мыла! Я из своей пенсии, с последних денег, за свет доплачивала! А ты… ты…
— Я давала вам полторы тысячи в неделю на продукты и коммуналку, — напомнила ей Евгения все тем же ровным, холодным тоном. — Ровно столько, сколько мы с Сергеем тратили, когда он один работал.
— Полторы тысячи! — взвыла Таисия Степановна, заламывая руки. — При таких-то деньгах! Да ты нас за последних нищебродов считала! За безродных! Ты над нами издевалась!
— Женя… — Сергей опустился рядом на диван, лицо его было мертвенно-бледным. Он потянулся к ее руке, но она отдернула ее. — Жень… зачем? Почему молчала? Мы же семья…
Она посмотрела прямо в его растерянные, полные боли глаза.
— А что изменилось бы, Сережа? Скажи честно. Ты бросил бы свой завод? Перестал бы вставать в шесть утра? Стал бы сидеть дома, пока я «тыкаю в экран»?
Он опустил взгляд, ничего не ответив.
— Или, — продолжила Евгения, переводя взгляд на свекровь, — твоя мама сразу же решила бы, что теперь я обязана содержать всю семью. Платить за все. Кто знает? Я не хотела проверять.
— Обязана! — взвизгнула Таисия Степановна, найдя наконец точку опоры для своей ярости. — Конечно, обязана! Семья — это семья! Мы же не чужие люди! А ты что, чужая нам? Чужая, раз могла так поступить?
— Видимо, чужая, — тихо согласилась Евгения, поднимаясь с дивана. — Раз я три года боялась сказать вам правду.
— Да-а? — ярость свекрови достигла апогея. — Ну так и ладно! Раз чужая — иди к себе! Собирай свои пожитки! И вон из моего дома! Сию же минуту!
— Мам, что ты несешь?! — Сергей вскочил, пытаясь встать между ними. — Остановись! Опомнись!
— Она нас обманывала! — Таисия Степановна уже рванула к стопке с вещами Евгении в углу. — Три года водила за нос! Богатая такая — живи где хочешь! Снимай себе хоромы! На наши слезы и унижения!
Евгения молча наблюдала, как ее жизнь, уместившаяся в три сумки и пару коробок, летит в большой полиэтиленовый пакет. Платье, в котором она была на первом свидании с Сергеем. Любимые книги в потрепанных обложках. Их свадебная фотография в простой деревянной рамке — они смеялись, прижавшись друг к другу щеками, и солнце светило им в спины.
— Мам, прекрати! Это же безумие!
— Руки убрал! — свекровь загородила собой полузаполненный пакет, как цепной пес. — Она сама все выбрала! Выбрала молчать и врать — пусть теперь живет с этим! На улице!
Через полчаса ее нехитрый скарб стоял на холодной бетонной площадке подъезда, у почтовых ящиков, от которых пахло старыми газетами и пылью. Три пакета, один из которых был перевязан веревкой.
— Женя… — Сергей схватил ее за руку на лестничной площадке, его пальцы были ледяными. — Ты же не уйдешь? Правда? Поговорим? Мама остынет, я уговорю ее…
Евгения медленно, но твердо высвободила свою руку из его сжатия.
— А что мне здесь делать, Сергей? Твоя мама права. Я вас обманывала. Я не та, за кого вы меня принимали.
— Но мы же… мы любим друг друга, — в его голосе звучала настоящая, детская растерянность. Это была его последняя, самая слабая карта.
Евгения надела легкую куртку, чувствуя, как холод подъезда пробирается под одежду.
— Любовь, Сережа, — сказала она, глядя куда-то мимо него, в темноту лестничного пролета, — это когда ты не боишься сказать человеку правду. А я боялась. Все три года. Я боялась тебя и твою маму больше, чем любила. Извини.
Она повернулась и стала спускаться по ступенькам, волоча за собой свои пакеты. Скрип гравия под подошвами, хлопок тяжелой подъездной двери — и вот она на улице. Свободная.
Квартиру она нашла в тот же день. Сорок тысяч в месяц за свежий ремонт, панорамные окна с видом на парк и главное — тишину. Сумма, которая казалась смешной по сравнению с ее доходами. Она провела первую ночь в пустой квартире на матрасе, купленном в ближайшем магазине, и слушала тишину. Это был самый сладкий сон за последние годы.
Сергей звонил неделю. Сначала умолял, потом злился, потом снова умолял.
— Мама остыла. Она говорит, можешь вернуться. Все забудем.
— С какими условиями? — спросила Евгения, уже зная ответ.
— Ну… Будешь помогать семье. По-честному. Ну, тысяч пятьдесят в месяц. Мы же не чужие…
— Пятьдесят из двухсот пятидесяти? — уточнила она.
— Жень, ну мы же семья… — в его голосе послышались нотки раздражения. — Нельзя же так, только для себя…
Она положила трубку. В его словах не было любви. Была сделка. Все та же старая сделка, только цена выросла.
Через месяц она случайно встретила его у входа в метро. Он был небрит, в мятой куртке, глаза запавшие.
— Как дела? — спросила она из вежливости.
— Хреново, — он не смотрел ей в глаза, переминался с ноги на ногу. — Мама теперь на меня взъелась. Считает меня тряпкой, слабаком. Говорит, настоящий мужик должен был бы… должен был бы заставить жену делиться с семьей. Вернуть все под контроль.
— Заставить, — повторила Евгения, и это слово показалось ей отвратительным и окончательным. — Понятно. Ясно все.
— А что? — он вдруг озлился. — Она не права? Мы же семьей были, должны держаться друг за друга в трудную минуту!
Евгения посмотрела на него — на этого уставшего, обиженного мужчину, который так и остался мальчиком под каблуком у матери, который хотел не партнерши, а еще одного источника дохода для своей «крепости». Она развернулась и пошла прочь, не оборачиваясь. Ее шаги были твердыми и быстрыми.
Вечером того же дня раздался звонок от соседки Таисии Степановны, пожилой и доброй женщины.
— Женечка, это Нина Петровна. Твоя… Таисия Степановна просила тебе найти. Сыночек-то твой от нее съехал, нашел комнату в общежитии. Она одна осталась. Просила передать… Говорит, готова все забыть. Вернись, мол.
Евгения открыла ноутбук. На экране горели уведомления о двух новых подписанных контрактах. Триста тысяч. Четыреста. Цифры, которые больше не вызывали страха, а означали только свободу и новые возможности.
— Нина Петровна, передайте Таисии Степановне, — сказала она ровным, спокойным голосом, — что я тоже готова все забыть. Но не вернуться. Никогда.
На краю стола лежали те самые полторы тысячи рублей — последняя «плата» за право дышать воздухом в чужом доме, за право на унижение. Она взяла купюры, ощутив шершавость бумаги, и медленно, с чувством глубокого освобождения, разорвала их пополам, а потом еще и еще раз.
Телефон снова завибрировал. Незнакомый номер, но она узнала его — это был Сергей. «Можем встретиться? Поговорить?» — гласило сообщение.
Она открыла настройки, нашла этот номер в списке контактов и нажала кнопку «Заблокировать абонента». Экран погас, отразив ее собственное лицо — уставшее, но спокойное и умиротворенное.
Некоторые двери захлопываются навсегда. И в этом нет трагедии. В этом есть горькая, но необходимая правда и начало нового пути. И это было хорошо.