Запах лекарств смешался с запахом остывшей гречневой каши. Алина машинально протирала со лба Валентины Степановны пролившуюся каплю воды. Рука сама тянулась поправить одеяло, проверить, не отлежала ли старушка бока, не сползла ли с подушек.
— Ну вот, мама, и поели, — тихо, почти шепотом, сказала Алина, стараясь, чтобы в голосе звучала бодрость, которую она не чувствовала уже несколько месяцев. — Сейчас таблеточку дам, и поспите немного.
Свекровь беззвучно кивнула, ее глаза были полны тихой благодарности и неизбывной усталости. Эти глаза говорили больше слов. Они извинялись. Всегда извинялись.
Алина отвела взгляд, ей стало неловко от этого взгляда. Она собрала посуду на поднос и на цыпочках вышла из полутемной комнаты. Дверь в гостиную была приоткрыта, оттуда доносились звуки футбольного матча. Дмитрий, развалившись на диване, смотрел телевизор. Он пришел с работы три часа назад, быстро проглотил ужин и занял свое привычное место.
Алина прошла на кухню, поставила чайник. Руки сами делали свое дело, а мысли гудели, как разбитый трансформатор. Бессонные ночи, когда Валентина Степановна стонала от боли, бесконечные стирки, готовка протертых супов, отчеты для удаленной работы, которые она пыталась успеть сделать урывками, между уколами… Она чувствовала себя загнанной лошадью, которая вот-вот рухнет.
Чайник зашумел, и в этот момент из гостиной послывался голос мужа.
— Аля, иди сюда на минуточку! Важное!
Сердце екнуло. От этого тона, делового и немного взволнованного, у нее всегда портилось настроение. Так он говорил, когда сообщал, что задержится на работе, или когда им предстоял неприятный разговор о деньгах.
Она вошла в гостиную, вытирая руки о полотенце. Дмитрий не отрывал глаз от экрана, где игроки бегали за мячом.
— Слушай, такое дело, — начал он, наконец повернувшись к ней. На его лице играла улыбка, не имеющая ничего общего с тем, что творилось в их квартире. — Представляешь, Серёга, мой тимлид, зовет на море. Прям всей командой. Все парусами! Билеты и виллу он снимает за счет компании. Это же просто удача!
Алина смотрела на него, не понимая. Море? Команда? Ее мозг, забитый графиком лекарств и дедлайнами, отказывался воспринимать эту информацию.
— Я не… не понимаю, Дима. Когда? На сколько?
— Да на неделю всего! В субботу вылетаем. Как раз маме полегче стало, ты справишься.
Он произнес это так легко, будто речь шла о походе в гараж на пару часов. В горле у Алины встал ком.
— Ты шутишь? — выдохнула она. — Дима, посмотри на меня. Я не сплю нормально уже который месяц. Я одна тащу и маму, и работу, и дом. Как я одна справлюсь на целую неделю? А если ей станет хуже? А если…
— Ну вот, начинается! — он перебил ее, и улыбка мгновенно сползла с его лица, сменившись привычной раздраженной гримасой. — Я тебе хорошую новость, а ты сразу в негатив. Я же не на год уезжаю! Всего семь дней.
— Для меня это не семь дней отдыха, Дима! Для меня это семь суток беспрерывного аврала! Одного! — голос ее дрогнул, и она ненавидела себя за эту слабость.
— Ты же сильная, — его голос стал пластмассово-убедительным, он использовал свой коронный прием. — Ты у нас героиня, все тебе говорят. А я на работе как выжатый лимон, мне просто необходимо сменить обстановку, это же для общего блага. Я вернусь отдохнувшим, полным сил и буду тебе помогать в два раза больше!
— Ты и сейчас не помогаешь, — прошептала она.
Он сделал вид, что не расслышал.
— И потом, маме тоже нужен отдых от меня. Я же тут вечно на нервах, хлопаю дверьми, ты сама говорила. Она недельку в тишине побывает, с тобой, ей же лучше будет.
Это было уже чудовищно. Он выставлял свой отъезд заботой о матери.
— Дима, пожалуйста, — в ее голосе послышалась мольба, последняя попытка достучаться. — Я не вытяну. Честно.
Он вздохнул, как уставший от капризов ребенка родитель, и посмотрел на нее с наигранной усталостью.
— Аля, ну перестань. Я не могу отказаться. Это ж бесплатный сыр! Такая удача — один раз в жизни выпадает. Ты что, хочешь, чтобы я из-за тебя упустил такой шанс? Все поедут, а я как? Последний лузер?
Он встал и прошелся по комнате, полный собственной правоты.
— Я так много работаю для нас! Для нашего будущего! А ты даже неделю не можешь потерпеть ради моего отдыха?
Он подошел к окну, спиной к ней, демонстрируя, что разговор окончен. Футбольный комментатор ликовал по поводу забитого гола.
Алина стояла посреди гостиной, сжимая в руках мокрое полотенце. Она чувствовала, как по щекам ползут предательские горячие слезы, но смахнуть их она не могла. Руки не слушались. Она смотрела на его широкую, такую надежную когда-то спину и понимала — он не просто не слышит ее. Он уже мысленно там, на море. А ее мир, ее ад — остаются здесь, с ней одной.
Она развернулась и молча вышла на кухню. Чайник уже давно перестал кипеть.
Такси, увозившее Дмитрия в аэропорт, давно скрылось за поворотом, а Алина все стояла у окна, ощущая странную, звенящую пустоту. Не облегчение, нет. Скорее, чувство, будто последний спасательный круг уплыл, оставив ее одну посреди бушующего океана.
Первый день прошел в лихорадочной суете. Бесконечные процедуры, кормление, лекарства. Она пыталась работать, открывая ноутбук прямо у кровати свекрови, но мысли путались, концентрации не было. В голове стучало: «Одна. Я совсем одна». Каждый шорох в квартире, каждый стук в подъезде заставлял вздрагивать — а вдруг это ей стало хуже? А вдруг что-то случится, и некому будет помочь?
Вечером, закончив последние дела и уложив Валентину Степановну спать, Алина плюхнулась на кухонный стул. Тишина. Такая оглушительная, что в ушах начинало звенеть. Она взяла телефон. На экране сияла новая фотография Дмитрия: он уже в аэропорту, загорелый и улыбающийся, с бокалом какого-то коктейля в руке. Подпись: «Всё прошло гладко! Ребята уже тут. Расслабляемся! Как вы там?»
Она смотрела на его счастливое лицо, на этот бокал, и комок подкатывал к горлу. «Как вы там?» Как будто она была в санатории, а не в осаде. Она хотела написать все: как страшно, как тяжело, как ноет спина от постоянной нагрузки. Но вместо этого большие пальцы сами вывели: «Всё нормально. Мама поспать уложила. Хорошего отдыха».
Ответ пришел почти мгновенно. Голосовое сообщение. Из телефона хлынули шум прибоя, смех, громкая музыка и его пьяный, довольный голос.
— Алюсь, привет! Слышишь море? Красота-а-то какая! Вилла — огонь! У всех всё хорошо? Маму передавай! Я тут ненадолго, потом на яхту! Обниму-у!
Сообщение оборвалось. Она отключила звук и отшвырнула телефон на стол, как раскаленный уголь. Его веселье резало по живому. Он слышал море. А она слышала только прерывистое, хриплое дыхание из соседней комнаты.
Она зашла проверить свекровь. Та не спала и смотрела в потолок широко раскрытыми глазами.
— Мама, тебе плохо? — испуганно присела Алина на край кровати.
— Нет, детка, — прошептала Валентина Степановна. — Просто лежу. Ты иди, отдохни.
Но в ее глазах стояла такая тоска и беспомощность, что Алине захотелось плакать. Она поняла — свекровь все слышала. Слышала этот Голосовой месенджер, полный беззаботности, пока они тут, в полумраке, медленно тонули в своей безнадежности.
Алина погасила свет и вышла, прикрыв дверь.
Ночь была долгой и тревожной. Она ворочалась, не могла уснуть, прислушиваясь к каждому звуку из комнаты свекрови. Казалось, только начала проваливаться в сон, как зазвонил телефон. На экране светилось: «Ирина (сестра Димы)».
Сердце у Алины екнуло. Может, предложит помощь? Подменить на денек? Хоть какая-то надежда…
Она сбросила вызов и сразу перезвонила сама, чтобы не разбудить маму.
— Алло, Ириш, привет.
— Аля, здравствуй! — голос сестры мужа был на редкость бодрым и сладким. — Мы к тебе завтра собирались, хотела маму навестить. Ты будешь?
— Да, я же всегда дома, — неуверенно ответила Алина, все еще надеясь.
— Отлично! Примерно к обеду подъедем. Олег с нами будет и Степашка, ты уж извини, с ним не оставить никого. До завтра!
Трубка захлопалась, не дав Алине и слова вставить. Она сидела на кровати с телефоном в руке. «Подъедем». «Степашка» — их пятилетний сын, маленький ураган в штанах. Значит, это не помощь. Это визит вежливости. Нет, даже не вежливости… Нашествие.
Она медленно опустила телефон на одеяло. Надежда, появившаяся на секунду, лопнула, как мыльный пузырь, оставив после себя горький осадок. Вместо помощи — новые хлопоты. Накормить, развлечь, следить за ребенком, чтобы он не шумел и не беспокоил больную.
Она потушила свет и снова легла, уставившись в потолок. За окном было темно и тихо. Где-то далеко там было море, шумное и теплое. А здесь, в этой тишине, ее одиночество стало еще громче, еще невыносимее. Она натянула одеяло на голову, чтобы не слышать собственных мыслей, и, наконец, тихо, в подушку, разрешила себе заплакать.
Утро началось с того, что у Валентины Степановны поднялась температура. Алина, сама не спавшая полночи, металась между кухней и спальней, готовя жаропонижающее, меняя холодные компрессы, пытаясь успокоить взволнованную старушку.
— Ничего, мама, это просто небольшая реакция, скоро пройдет, — уговаривала она сама себя больше, чем свекровь.
Мысли путались. Нужно было срочно дозвониться до лечащего врача, но его приемные часы только через час. Алина чувствовала, как нарастает паника. Липкий, холодный страх сковал все внутри. Именно этого она и боялась больше всего — остаться один на один с настоящей бедой.
В этот момент раздался настойчивый, резкий звонок в дверь. Алина вздрогнула. Взглянула на часы — было всего одиннадцать. Неужели Ирина так рано?
Она на ходу поправила растрепавшиеся волосы и бросилась открывать.
На пороге стояла вся семья. Ирина, сияющая в новом платье, ее муж Олег, скучающе ковырявший телефон, и их сын Степан, который сразу же, не говоря ни слова, попытался проскользнуть в квартиру.
— Ну, привет! — радостно воскликнула Ирина, протягивая Алине клетчатый пакет с какими-то банками. — Это маме, домашние соленья. Пусть силы восстанавливает.
Она, не дожидаясь приглашения, уверенно вошла в прихожую, снимая туфли.
— Ириш, я… у мамы температура, — растерянно произнесла Алина, пытаясь перекрыть собой дверь, чтобы Степан не влетел в квартиру, как снаряд.
— А, ерунда! — отмахнулась Ирина. — Прожилки. Это организм борется. Мы ее сейчас своими соленьями поднимем! Степа, не раздевайся тут, в коридоре тесно!
Ребенок, уже скинувший одну куртку, бросил ее на пол и рванул вглубь квартиры.
— В гостиной мультики включи! — крикнула ему вдогонку Олег, наконец оторвавшись от экрана. Он кивнул Алине: — Привет. Нормально все?
Он даже не дослушал ответа, последовав за сыном.
Алина замерла в прихожей, держа в руках пакет с банками, как какой-то ненужный трофей. Ее сообщение о температуре просто проигнорировали. Словно она сказала «на улице дождь».
— Ну ты чего застыла? — удивилась Ирина, проходя на кухню. — Чаю, что ли, сделаешь? С дороги пить хочется. Олег, ты какой, черный или зеленый?
— Без разницы, — донеслось из гостиной, где уже вовсю орали какие-то мультяшные персонажи.
Алина машинально поставила чайник. Руки сами делали привычные движения, а голова была пуста. Она слышала, как Ирина прошлась по квартире, громко приветствуя мать.
— Мам, как ты? О, какая ты бледная! Ничего, ничего, мы тебе витаминчиков привезли!
Из комнаты донесятся слабый, усталый голос свекрови:
— Ирочка, ты? Спасибо… Извини, что я так…
— Да брось ты! Главное — лечись!
Ирина вышла из комнаты, притворила дверь, но не до конца, и уже обычным, бытовым тоном сказала Алине:
— Лежит, бедненькая. Надо, чтобы ты ее чаще на бок переворачивала, а то пролежни будут.
Алина только смотрела на нее, не в силах найти слов. Чашки в ее руках звенели о блюдца.
Чай пили на кухне. Ирина болтала без умолку о своих делах, о новых покупках, о проблемах с садиком. Олег уткнулся в телефон. Степан, наскоро проглотив печенье, убежал к телевизору. Алина кивала, подливала чай, а сама всем существом прислушивалась к тишине из спальни. Как там мама? Уснула? Или лежит и мучается от шума?
— Ой, смотри-ка, время-то как летит! — вдруг хлопнула себя по коленке Ирина, допивая чай. — Нам еще по делам надо успеть. Ну что, маму повидали, тебя поддержали. Поедем, Олег?
Олег с облегчением оторвался от телефона.
— Давно пора. Машину на полчаса у арки оставил.
Они поднялись, начали собираться. На кухне остались крошки, грязные чашки, лужица от пролитого чая и пустая банка из-под печенья.
— Степа, одевайся! Крикнула Ирина в сторону гостиной.
— Не хочууу! — заныл ребенок. — Я мультики смотрю!
— Быстро! — рявкнул Олег, и Степа нехотя поплелся в прихожую.
Ирина, уже одетая, окинула взглядом Алину.
— Ну, держись тут. Ты у нас молодец, настоящая героиня. Диме передавай, что заезжали. Пусть отдыхает, заслужил.
Они ушли так же стремительно, как и появились, оставив после себя грохот захлопнувшейся двери и оглушительную, звенящую тишину, наполненную лишь эхом от мультиков и запахом чужих духов.
Алина медленно обернулась и посмотрела на кухню. На бардак, который теперь предстояло убирать. Потом ее взгляд упал на приоткрытую дверь комнаты свекрови.
Она зашла. Валентина Степановна лежала с закрытыми глазами, но по напряженным векам было видно, что она не спит.
— Мама, прости… Они так шумно… — начала Алина.
— Ничего, детка, — прервала ее старушка, не открывая глаз. Ее голос был безжизненным и очень усталым. — Они же хотели как лучше… Спасибо им.
Алина поняла, что свекровь все слышала. И ее «поддержку», и ее советы. Она накрыла одеялом старенькие, худые руки и вышла, плотно прикрыв дверь.
Она прислонилась лбом к прохладной стене в коридоре. В ушах стоял радостный, беспечный голос Ирины: «Ты у нас молодец». От этих слов тошнило сильнее, чем от всего бардака. Она была не «молодец». Она была услужливая дура, которую используют все, кому не лень.
Температура у Валентины Степановны к вечеру спала, сменившись изматывающей слабостью. Алина, сама выжатая как лимон, все равно чувствовала ледяной ком страха под ложечкой. Что будет, если станет хуже? Ночью? Завтра? Этот визит родственников, больше похожий на набег, обошелся слишком дорого — и без того скудные силы были потрачены на создание видимости порядка.
Она уложила свекровь, дала лекарства, погасила свет и рухнула на стул в гостиной. Телефон молчал. Дмитрий, видимо, увлеченно «расслаблялся» и даже не подумал спросить, как они пережили день. В квартире царила гнетущая, звенящая тишина, которую не могли разогнать даже звуки телевизора.
Алина сидела, уставившись в одну точку, и чувствовала, как по щеке ползет предательская слеза. Она смахнула ее с досадой, но на смену ей сразу же накатила другая. И еще. Она сжала кулаки, стараясь подавить подступающие рыдания, но не смогла. Плечи затряслись от беззвучных, душащих спазмов. Она плакала тихо, чтобы никто не услышал, уткнувшись лицом в колени, — плакала от усталости, от страха, от жуткого одиночества и от той несправедливости, что обрушилась на нее со всех сторон.
Вдруг из спальни донесятся слабый, едва слышный звук.
— Алин… Алиночка…
Она мгновенно замерла, затаив дыхание, смахнула слезы и сделала глубокий вдох, пытаясь взять себя в руки.
— Мама? Я здесь. Что случилось? — ее голос прозвучал хрипло, и она надеялась, что в полумраке старушка не разглядит ее заплаканное лицо.
Она зашла в комнату. Валентина Степановна лежала, повернув голову на подушке, и смотрела на нее во тьме широко открытыми, блестящими глазами.
— Ничего, детка. Подойди… сядь ко мне.
Алина послушно присела на краешек кровати, поправляя одеяло — лишь бы занять руки, лишь бы скрыть дрожь.
— Ты плакала, — это была не question, а констатация факта. Тихий, печальный голос звучал как приговор.
Алина хотела солгать, сказать «нет, показалось», но не смогла. Она просто молча кивнула, понимая, что в темноте свекровь все равно не видит этого кивка.
— Прости нас… Прости меня, — выдохнула Валентина Степановна, и ее голос дрогнул. — Я же вижу… все вижу. Как тебе тяжело. Одна… А он… а Дима…
Она замолчала, с трудом сглатывая комок в горле.
— Он всегда был таким… эгоистом. Таким его и растили. Я… я виновата. Я сама. Все ему позволяла, прощала… Думала, он мужчина, ему можно. А он… а вышло вот что.
Алина слушала, затаив дыхание. Она впервые слышала от свекрови не оправдания сына, а горькое, беспощадное признание.
— Он не должен был так… бросать тебя… — с усилием продолжила старушка. — Это неправильно. И Ирина… они все… думают только о себе. А ты здесь… одна.
Она протянула свою худую, иссохшую руку. Алина машинально взяла ее. Рука была холодной и легкой, как перо.
— Ты… держись, доченька. Ты сильная. Сильнее всех нас. Прости его… если сможешь. И меня… прости.
Больше она не могла говорить. Слезы медленно потекли по ее впалым вискам и исчезли в седых прядях волос.
Алина сидела, сжимая эту хрупкую руку, и чувствовала, как камень на душе понемногу начинает крошиться. Это были не слезы жалости к себе. Это были слезы облегчения от того, что ее боль наконец-то увидели. Поняли. Разделили. Она была не одинока в этой войне. Рядом был такой же заложник этой ситуации, такой же жертва семейного эгоизма.
Она не говорила «я прощаю». Она не говорила ничего. Она просто сидела, держа руку свекрови, и тихо плакала уже не от отчаяния, а от этой странной, горькой близости. Стена, которая всегда стояла между ними — невестка и свекровь, — дала трещину. И сквозь нее пробивалось что-то настоящее, человеческое, что было гораздо сильнее усталости и страха.
— Спите, мама, — прошептала она наконец, укладывая ту руку под одеяло и с нежностью поправляя подушку. — Все будет хорошо.
Она не знала, будет ли хорошо. Но теперь она знала точно, что сражается не одна. И это придавало сил, которых еще минуту назад казалось не осталось вовсе.
Тишина после отъезда гостей оказалась обманчивой. На следующее утро Алина с трудом заставила себя подняться с постели. Каждая мышца ныла от усталости, веки слипались, но внутри уже не было той панической беспомощности. Ночной разговор со свекровью стал каплей живительной влаги в иссохшей пустыне ее терпения.
Она сварила кашу, стараясь двигаться тихо, чтобы не будить Валентину Степановну. Покой был ей сейчас нужнее всего. Алина сама мечтала хотя бы о часе настоящего, глубокого сна, а не этой тревожной дремы, когда ухо всегда настороже.
И тут зазвонил телефон. На экране опять светилось «Ирина». Алина вздохнула. Наверное, забыли что-то вчера или звонят извиниться за шум. Она сбросила вызов и перезвонила сама, приглушив голос.
— Алло, Ириш?
— Аля, привет! — голос сестры мужа звучал неестественно взволнованно, почти истерично. — Слушай, у нас тут ЧП просто!
Алина почувствовала, как по спине пробежали мурашки.
— Что случилось? С мамой что-то? — ее первая мысль была о свекрови.
— Да нет, что ты! — отмахнулась Ирина. — У нас! Нам срочно, срочно надо в другой город ехать! По делам! Неотложка!
— Я не понимаю… — растерялась Алина.
— Степу не с кем оставить! — выпалила Ирина, сбрасывая маску. — Бабушка Олега в больницу попала, мы мчимся к ней, ребенка с собой не возьмешь! Ты же дома! Всего на один денек! Мы завтра к вечеру вернемся!
Алина замерла с ложкой в руке. Ее мозг отказывался воспринимать этот новый виток безумия.
— Ира, ты в своем уме? — прошептала она. — У меня тут лежачая больная! Я одна! Какой ребенок? Я не могу!
— Да что ты как заведенная! — голос Ирины мгновенно сменился с панического на раздраженно-увещевательный. — Ты же дома все равно! Сидишь без дела! Чем ты там занимаешься? Он у нас спокойный мальчик, мультики посмотрит и все. Ты даже не заметишь!
«Сидишь без дела». Эти слова обожгли, как раскаленное железо. Вся ее измотанность, бессонные ночи, боль в спине — все это было просто «сидишь без дела».
— Нет, — сказала Алина тверже, чем ожидала сама. — Я не могу. Это невозможно. У меня график, лекарства, процедуры. Маме нужен покой, а не ребенок в квартире.
— Алиночка, ну пожалуйста! — в голосе Ирины снова появились нотки воя. — Это же на один день! Мы родственники! Мы же к тебе вчера приезжали, поддержали! А ты нам в такой ситуации помочь не можешь? Это же ребенок!
Алина чувствовала, как ее втягивают в воронку манипуляции. Вчерашний «визит вежливости» теперь предъявлялся как одолжение, которое нужно срочно вернуть.
— Ира, я не няня, — попыталась она держать оборону, но в голосе уже проскальзывала неуверенность. — А если ему что-то нужно будет? А если он заболеет? У меня нет на это ни сил, ни прав!
— Какие права?! — фыркнула Ирина. — Какие глупости! Просто присмотри за ним! Он уже одевается, мы через полчаса будем у тебя! Держись, родная, ты наша спасительница!
Раздались короткие гудки. Ирина бросила трубку, не оставив шанса на отказ.
Алина опустила телефон на стол. Руки дрожали. Она обернулась и увидела в дверном проеме Валентину Степановну. Старушка смотрела на нее полным тоски и понимания взглядом. Она все слышала.
— Прости, мама, — беспомощно прошептала Алина. — Они… они сейчас привезут племянника. На целый день.
Валентина Степановна медленно кивнула, закрывая глаза.
— Ничего, детка… Потерпим. Они же родня…
Но в ее голосе не было ни капли уверенности, только та же обреченность, что и у Алины.
Ровно через сорок минут раздался звонок. На пороге стояла Ирина с огромным рюкзаком в одной руке и скулящим Степой — в другой. Ребенок явно не хотел никуда ехать.
— На, это ему еда, игрушки, памперсы на всякий случай, — Ирина всучила рюкзак Алине. — Список всего внутри. Мы уже опаздываем! Степа, будь паинькой, слушайся тетю!
Она буквально впихнула ребенка в квартиру, бросила воздушный поцелуй и помчалась к лифту, даже не спросив, как чувствует себя мать.
Дверь захлопнулась. Алина и маленький Степа остались стоять друг напротив друга в прихожей. Он смотрел на нее насупившись, явно не в восторге от новых условий.
Алина вздохнула и попыталась улыбнуться.
— Ну, Степа, идем… мультики смотреть?
Ребенок молча кивнул и потащил свой рюкзак в гостиную. Алина посмотрела на закрытую дверь спальни, за которой была ее тихая, хрупкая свекровь, и на этого маленького, чужого ей человека, которого теперь нужно было развлекать.
Один день. Всего один день. Но она уже знала — это будет самый долгий день в ее жизни.
Три дня. Целых три дня Степан жил в их квартире, превратив и без того хрупкий мирок Алины в кромешный ад. Ребенок, избалованный и не привыкший к слову «нельзя», носился по коридору, громко требовал мультики, капризничал за едой. Каждая процедура для Валентины Степановны превращалась в квест: нужно было уговорить Степу не шуметь, не вбегать в комнату, не трогать медицинские приборы.
Алина существовала в режиме нон-стоп. Ночь — у постели свекрови, день — между кухней, аптечкой и сдерживанием маленького урагана. Она не спала, ела на ходу, а ее собственная работа окончательно летела в тартарары. Телефоны Ирины и Олега не отвечали. Один раз Ирина сбросила вызов и прислала сообщение: «Задерживаемся. Степа молодец?». Алина в ярости швырнула телефон на диван.
На третий день, ближе к вечеру, Степа, разыгравшись, врезался в табуретку, на которой стоял поднос с едой для Валентины Степановны. Тарелка с протертым супом полетела на пол, разбившись вдребезги и облив стену оранжевыми брызгами. Ребенок с ревом повалился на пол сам.
В этот самый момент раздался долгожданный звонок в дверь.
Сердце Алины упало. Не убирать же сейчас это месиво. Она, вся перемазанная, с плачущим ребенком на руках, пошла открывать.
На пороге стояли Ирина и Олег. Выглядели они отдохнувшими и довольными.
— Ну вот и мы! — радостно начала Ирина, но ее взгляд упал на Алину, на плачущего сына, на лужу супа на полу. Ее лицо мгновенно вытянулось. — Что тут у вас происходит?
Олег, хмурясь, переступил через порог.
— Мама в порядке?
— Мама в порядке, — сквозь зубы ответила Алина, пытаясь успокоить ревущего Степу. — А вот у нас небольшой беспорядок.
— Я вижу, — холодно сказала Ирина, забирая сына из рук Алины. — И что это? Он упал? Ты за ним не смотрела?
Что-то в Алине надломилось. Три дня немыслимого напряжения, злость, усталость — все это вырвалось наружу.
— Я не смотрела? — ее голос, тихий и срывающийся, прозвучал как хлыст. — Я трое суток не смыкаю глаз! Я между твоим сыном и лежачей больной разрываюсь! А вы где были? Телефоны не берут! Я тут одна с ума схожу!
Ирина отшатнулась, будто от удара, а потом ее лицо исказилось гримасой злобы.
— Ой, пожалуйста, не делай из себя героиню! — она язвительно рассмеялась. — Сидишь дома безвылазно, мужа содержат, а присмотреть за родным племянником не можешь? Небось, все три дня на диване валялась, раз такой бардак!
Алина онемела. Она смотрела на эту женщину и не верила своим ушам.
— Ты… ты что такое говоришь? — прошептала она.
— А то, что все правильно говорю! — Ирина перешла на крик, не обращая внимания на испуганно притихшего сына. — Мама тебе вообще не должна была достаться! Это наша с Димой мама! Мы кровные родственники! А ты кто такая? Пришелка со стороны! Ты должна быть нам благодарна, что Дима тебя на шее содержит, а не ныть! Мы тебя в семью приняли, а ты на нас же и рыло воротишь!
Каждое слово было как нож. Глупым, низким, отравленным. Алина почувствовала, как земля уходит из-под ног. Она шатнулась и прислонилась к косяку.
В этот момент скрипнула дверь напротив. На пороге своей квартиры стояла соседка, Людмила Петровна, с пустой банкой в руках — видимо, собиралась вынести мусор. Она смотрела на всю эту сцену округлившимися глазами.
Ирина, заметив ее, лишь фыркнула и, отводя взгляд, принялась утешать сына.
— Иди, иди, нечего тут глазеть на семейные разборки, — буркнул Олег в сторону соседки.
Людмила Петровна, покраснев, отступила в квартиру и прикрыла дверь, но было ясно — она все слышала.
Алина стояла, обняв себя за плечи, пытаясь остановить дрожь. Она смотрела на этих людей, на их самодовольные, злые лица, и не могла вымолвить ни слова. В горле стоял ком, а в висках стучало: «Содержит. Пришелка. Должна быть благодарна».
Ирина, тем временем, уже собрала вещи Степы.
— Пойдем, сынок, из этого гадюшника. Надышались тут больными миазмами.
Она толкнула ребенка к выходу, даже не взглянув в сторону комнаты свекрови. Олег молча последовал за ней.
Дверь с грохотом захлопнулась.
Алина осталась одна посреди прихожей, в луже остывшего супа, под приглушенные, но отчетливые звуки тихого плача из спальни Валентины Степановны. Она слышала все. Каждое слово.
Алина медленно сползла по стене на пол, уткнулась лицом в колени и зарыдала. Но теперь это были не слезы усталости или обиды. Это были слезы бессильной, всепоглощающей ярости. Ярости, которая ищет выхода и не находит его.
Прошло еще два дня. Два дня мертвой тишины после скандального урагана. Алина двигалась по квартире как автомат, выполняя необходимый минимум: лекарства, еда, уход. Она почти не разговаривала, отвечая на тревожные вопросы Валентины Степановны односложно. Внутри все было выжжено дотла. Осталась только холодная, тяжелая пустота.
Она перестала отвечать на звонки Дмитрия. Его восторженные голосовые сообщения с шумом прибоя и пьяными криками товарищей теперь вызывали лишь горькую усмешку. Он существовал в параллельной вселенной, где не было места ее реальности.
И вот, наконец, раздался тот самый звонок, которого она, казалось, уже не ждала. —Аля, я в аэропорту! Через час дома! — его голос звенел от предвкушения отдыха и возвращения к привычному комфорту. — Встречай героя!
Алина молча положила трубку. Никаких эмоций. Она медленно допила остывший чай и пошла будить свекровь, чтобы перестелить белье и сделать укол.
Ровно через час ключ щелкнул в замке. В квартиру, пахнущую солнцем, морем и дорогим парфюмом, ввалился Дмитрий. Загорелый, потяжелевший от ресторанной еды, с огромной сумкой в руках.
— Привет, я дома! — громко крикнул он, швыркая сумку в прихожей. — Алюсь, где ты?
Он прошел в гостиную, где Алина молча сидела на краю дивана, и раскинул руки для объятий.
— Ну, как мои девочки? Соскучились?
Он попытался обнять ее, но Алина отстранилась. Легко, но очень четко. Ее движение было лишено агрессии, в нем была лишь ледяная непреодолимость.
Дмитрий замер с растопыренными руками, его улыбка медленно сползла с лица.
— Ты чего это? — в его голосе зазвучало привычное раздражение.
— Садись, Дима, — тихо, но твердо сказала Алина. — Нам нужно поговорить.
— Опять? — он закатил глаза и плюхнулся в кресло напротив. — Ну, я слушаю твой отчет. Что там у вас за неделю стряслось?
Он устроился поудобнее, ожидая выслушать список мелких бытовых жалоб, которые можно будет легко отмести.
Алина посмотрела на него прямо. Ее глаза были сухими и очень усталыми.
— За эту неделю, — начала она ровным, монотонным голосом, — твоя сестра привозила соленые огурцы, устроила смотр хозяйству и заявила, что я плохо переворачиваю маму. Потом они с мужем сбросили на нас на трое суток своего ребенка и пропали. Твой племянник разбил тарелку с едой, перевернул половину коридора и орал три дня без остановки. Потом твоя сестра вернулась и устроила здесь истерику. Она кричала, что я «пришелка», что ты меня «содержишь», что мама мне «не должна была достаться» и что я «должна быть благодарна» за то, что меня «в семью приняли». Все это слышала мама. И соседка.
Она выложила все это без эмоций, как сухой перечень фактов. Дмитрий слушал, и его лицо постепенно менялось от снисходительного недоумения к напряженному непониманию.
— Ну… — он растерянно почесал затылок. — Ирина, конечно, горячая… Но ты же могла позвонить мне! Я бы поговорил с ней! Зачем ты довела до скандала?
Алина смотрела на него, и последняя надежда на что-то разумное угасла в ее глазах.
— Я звонила, Дима. Вы с ней очень похожи. Вы оба не берете трубку, когда вам неудобно.
— Не генеральничай ! — он вспылил, резко вскакивая с кресла. — Я был в отпуске! Я отдыхал! А ты вместо того, чтобы решать вопросы нормально, устроила тут театр! Теперь из-за тебя с сестрой ругаться! Она же права в главном!
Он подошел к ней и тыкнул пальцем в воздухе.
— Ты слишком много на себя берешь и постоянно ноешь! Хватит уже выставлять себя жертвой! Я устал от этого! Маме нужен уход, а ты тут сцены устраиваешь! Соберись, тряпка!
В последнем слове была такая неподдельная, неприкрытая презрительность, что в тишине оно прозвучало громче любого крика.
Алина медленно поднялась с дивана. Она была бледной, но совершенно спокойной. Тот ледяной ком внутри, что образовался после слов Ирины, вдруг растаял, высвободив ясную, кристальную пустоту. Все вдруг стало на свои места. Окончательно и бесповоротно.
Она посмотрела на него не с ненавистью, а с каким-то странным, отстраненным любопытством, будто видела впервые.
— Все понятно, — тихо сказала она. — Абсолютно все.
И, развернувшись, она молча пошла в спальню. Не побежала, не хлопнула дверью. Просто ушла, оставив его одного в центре гостиной с его чемоданом, полным заграничных сувениров, и с его непоколебимой, чудовищной правотой.
Он стоял несколько секунд, ожидая продолжения скандала, слез, оправданий. Но из спальни доносилась лишь мертвая тишина. Та самая тишина, что была для него страшнее любых криков.
Дмитрий еще с полчаса ходил по гостиной, находясь в уверенности, что жена закатила истерику и теперь дуется в спальне. Он был зол, раздражен и абсолютно уверен в своей правоте. «Нервный срыв на ровном месте», — думал он, разглядывая свой загар в зеркале. — «Отдохну — и сама одумается».
Он даже попытался заняться матерью — зашел в комнату, неуклюже спросил, не нужно ли чего. Валентина Степановна отвернулась к стене и ничего не ответила. Это его еще больше взбесило. «Две истерички на одной голове».
Он решил разобрать сумку. Разложил по столу подарки: Алине — дорогой парфюм, матери — шелковый платок. Уверенность, что эти вещи мгновенно сотрут всю «несправедливость», придавала ему сил.
И тут дверь в спальню открылась.
Алина вышла. Она была одета в простые джинсы и свитер, а не в домашний халат. В руках она держала не большую сумку, а лишь средних размеров рюкзак, туго набитый самыми необходимыми вещами. Лицо ее было спокойным, почти отрешенным. Она прошла на кухню, взяла с подзарядки свой рабочий ноутбук и документы, аккуратно положила их в рюкзак.
Дмитрий смотрел на нее, и его мозг отказывался понимать, что происходит.
— Ты куда это собралась? — наконец выдавил он, и в его голосе впервые зазвучала не злость, а недоумение.
Алина посмотрела на него, поправила ремень рюкзака на плече.
— Ухожу.
— Куда уходишь? Что за бред? — он засмеялся нервно, сделав шаг на нее. — Хватит дурака валять! У нас мама больная!
— Именно поэтому я и ухожу, — ее голос был тихим, но каждое слово падало, как камень. — Это твоя мама. Твоя проблема. Твоя семья. Разбирайся.
Он замер, пораженный. Ему в голову не приходило, что она может вот так просто взять и уйти. Это же Алина. Тихая, терпеливая Алина.
— Ты с ума сошла?! — закричал он, и в крике уже слышалась паника. — Бросить больного человека? Я тебя по судам затаскаю! За оставление в опасности!
Она посмотрела на него с легкой, усталой жалостью.
— Успокойся, юрист из тебя никудышный. Она не «брошена». Она остается с тобой — своим сыном, единственным кровным родственником, который юридически обязан о ней заботиться. Я же тут вообще никто. Просто «пришелка». Так что решай свои проблемы сам. Вызывай сиделку, бери отпуск за свой счет. Это твоя удача, Дима. Раз в жизни.
Она произнесла его же слова с такой ледяной иронией, что он побледнел. Он вдруг с абсолютной, пугающей ясностью осознал, что она не шутит. Что это конец.
— Аля, подожди… — его голос сдавил, тон мгновенно сменился.— Давай поговорим нормально! Я все улажу! Ирину свою я поставлю на место! Я же не знал, что все так серьезно!
— Ты знал, — просто сказала она. — Ты просто не хотел этого видеть. Потому что тебе было удобно.
Она направилась к выходу. Он бросился за ней, схватил за руку.
— Не уходи! Я не справлюсь! — это была уже откровенная мольба, полная животного страха.
Алина мягко, но неуклонно высвободила свою руку.
— Научишься. Такая удача — один раз в жизни.
Она открыла дверь и вышла на лестничную площадку, не оглянувшись. Дверь медленно захлопнулась за ней с тихим щелчком.
Дмитрий стоял посреди прихожей, не в силах пошевелиться. Его взгляд упал на загорелую руку, все еще пахнущую морем, а потом медленно пополз в сторону приоткрытой двери в комнату матери. Оттуда доносилось тихое, прерывистое дыхание.
Он отшатнулся, как от огня. Одиночество и страх накатили на него такой тяжелой, физически ощутимой волной, что он с трудом удержался на ногах.
Он рванулся к телефону, дрожащими пальцами стал набирать номер сестры.
— Ира! — закричал он в трубку, едва та подняла. — Алина ушла! Сейчас же приезжай, мама одна, я не знаю, что делать!
Из трубки послышался не менее взвинченный, скандальный голос:
— Ты с ума сошел? У меня своих дел полно! Степа болеет! Это твои проблемы, ты и решай! Я вчера всю дорогу обратно плакала, как она со мной разговаривала! Развела тут нервы из-за ерунды!
— Да какая разница, как она разговаривала! — вопил он. — Тут человеку помощь нужна!
— А мне не нужна? — взвизгнула Ирина. — Все на Ирину взвалить! Вы с ней договорились, что ли? Она специально свалила, чтобы мне насолить? Нет, ты, братец, сам влетел — сам и выкручивайся!
Раздались резкие гудки.
Дмитрий медленно опустился на пол в прихожей, рядом с его шикарной сумкой и нераспакованными подарками. Он сидел, уставившись в стену, и слушал. Слушал тиканье часов в гостиной, свое неровное дыхание и тихий, страшный стон, доносящийся из комнаты матери.
Он понял. Понял все. Цену его «удачи». Цену его отдыха. Цену того комфорта, который он так яростно защищал.
Снаружи, внизу, заурчал двигатель такси, увозившего Алину прочь от этого дома. От его счастья. От его удачи, которая оказалась самым большим несчастьем в его жизни.
А в квартире воцарилась та самая, оглушительная тишина, полная осознания собственного краха. И не было ей ни конца, ни края.