Часть вторая. Безнадёга как жизнь
— Как тебе удаётся убеждать их подписать признания? Чистосердечные признания не так легко получить от закоренелых маньяков. — Горн говорил со мной, будто я был его коллегой по службе. Дым от его сигареты элегантно окутывал цветы у окна, выходящего на трассу. — Может, тебе стоит перевестись в детективы?
— Я — психиатр высшей категории. Не думаю, что стоит пренебрегать своим путём.
— Ты веришь в путь? Такой логичный человек верит в судьбу?
— Я верю в предназначение человека. Вот, например, маньяки — они тоже выполняют своё предназначение, которое, правда, сводится к истреблению себе подобных представителей человеческого рода. Кстати, как там поживает наш скорняк?
— А! Тот самый, которого ты обличил в последний раз? Его поджарили. И он был доволен. Ему грозила психиатрическая клиника до конца дней, но что-то пошло не так, и его признали полностью вменяемым. Хотя какая там вменяемость! Вот ты проникаешь к ним в головы, скажи, что там такое видится?
— Мрак, — проговорил я, отрезав одним словом наш разговор, разделив его на две части.
— Не думаешь, что это вредно для тебя самого? Я-то простой детектив, мне всё равно. А вот тебе это наверняка рано или поздно повредит. Не думаешь, что проникновение в чужую больную голову не нанесёт тебе самому невосполнимого ущерба? Психические расстройства пока ещё мало исследованы. Кто знает как они распространяются.
— Я думаю — справлюсь. Чего волков бояться? Бояться волков — в лес не ходить!
— И то правда, — он выдохнул дым, потушил сигарету в пепельнице.
За окном наступал вечер. Рабочий день подходил к концу, уже стоило собираться домой.
Мне всегда была интересна психология. Именно этой наукой я решил заняться после того, как мой отец попал в психиатрическую больницу. Ему было немногим более моего возраста, и он так и остался там. Мы с мамой дважды навещали его, но затем его перевели в отделение к буйным и стали закрывать в карцере на долгие месяцы. Он добровольно не принимал наркотики и транквилизаторы, всё из-за суицидальных мыслей. Он хотел повеситься в последние полгода жизни на свободе. В итоге отец совершил попытку самоубийства, но неудачно, и его мозг, лишённый кислорода, повредился. Ему мерещились лиловые тени и иные миры, и он считал, что может путешествовать в головы других людей, как я. Он умер в сорок четыре года, так и не обретя утраченного здравомыслия. Некоторые говорят, что его убили неизвестные, от которых он якобы скрывался в карцере. Не знаю. Психология — это наука, которая не даёт застаиваться и скучать, не даёт сидеть на месте и унывать. Ты постоянно находишься в движении, участвуешь в различных событиях, копаешься в истине и устанавливаешь факты, которые важны для понимания ситуации, приведшей больного к невменяемости. Если собрать все кусочки мозаики, разломанного в голове пазла, то можно восстановить утраченный душевный покой. Хотя я и не верю в саму душу, я знаю о существовании процессов, происходящих в человеческом мозге, которые отвечают за внутренние установки и конституцию человека. Эти процессы можно отнести к мистической сфере человеческой натуры. Но никакой мистики там нет и никогда не было. Дед Фрейд разделял человека на три составляющие: «Я», «Сверх-Я» и «Оно». Первое — это сам человек, второе — фильтр, отделяющий хорошее от плохого, а третье — это мир, из которого поступает вся информация. Я как психиатр беру на себя функции первых двух составляющих и не вмешиваюсь в третье. Главное — донести до человека, подвергшегося психической травме, разумные доводы о его болезни и пути к вменяемости, и всё встанет на свои места. Может быть, подопечный и не излечится полностью, но его хотя бы перестанут мучить душевные муки. При этом слово «душевные» я бы взял в кавычки.
— Задумался о чем-то? — произнёс Горн, крутя в пальцах новую сигарету, извлечённую из уже вскрытой пачки. Он явно был взволнован каким-то чрезвычайным обстоятельством. — Я вот думаю все. Думаю обо всём. Странно происходящее. Рано или поздно эксперимент прикроют, и придётся опять добывать признательные показания старым дедовским способом.
— Может быть, это и к лучшему. Всему рано или поздно приходит конец. Наработаем практику и будем ею пользоваться. Нам ведь не запрещают использовать аппарат для проникновения в чужие сны?
— Вроде как нет. Никаких ограничений нет. Пока нет. Но тут и у стен есть уши. Странность заключается в том, что мы своими экспериментами привлекли ненужное внимание стопроцентной раскрываемостью особо тяжких преступлений разного рода организаций. Такого быть не может — говорят они сверху. Некоторые утверждают, что мы пользуемся гипнозом и неизвестными, пока не определяемыми растворами инъекции для программирования человеческого разума. Такие эксперименты невозможны даже с преступниками-смертниками, не заключившими сделку со следствием, дожидающимися приговора суда.
— Если эти неверующие не верят, то пускай придут и сами убедятся в наших легальных опытах.
— Вот это они и хотят сделать. Через пару дней будет очередная порция извлечения преступной паранойи, но уже в присутствии наблюдателей.
— Очередной больной на подходе? — поинтересовался я, вглядываясь в облака исчезающего сигаретного дыма. — Что-то больно быстро.
— Надо подготовиться к экзаменам.
— Своеобразные экзамены, надо сказать.
— Придётся всё делать на глазах у посторонних людей. Главное — не волноваться.
Я пригляделся к зарождающемуся закату, блещущему в горизонте кровавой полоской, отмеряющей багровую даль от ее левого конца до правого конца, пытаясь разглядеть в нём завтрашний или послезавтрашний день, но ничего не увидел. В глазах остался тёмный след. Растекаясь он сливался с тенями мрака, идущего от предметов интерьера. Горн докурил и вышел из общей комнаты. В здании оставалось всего несколько человек. Завтра мне предстоит подготовиться к двадцатому преступнику, в сон которого нужно будет нырнуть сутки спустя.
Порой мне кажется, что я пропаду, как лист, оторвавшийся от дерева и унесённый ветром в неизвестном направлении. И никто не найдёт меня, и не узнает, где я. Мои мысли часто направлены на самосохранение, но что-то заставляет меня рисковать жизнью, погружаясь в опасный мир преступников, порожденный кошмарами их преступлений. Зачем мне это? Я смотрю на себя в зеркало и не нахожу ответа. Этот вопрос, как угасающий лучик справедливости, маячит во тьме. Нужен ли мне этот маленький лучик? Он всегда был моим наставником, но теперь, побледнев и сжавшись, стал совсем маленьким, почти незаметным. Скоро его сияние исчезнет совсем.
На дворе ранняя осень. Листья срываясь с деревьев стучат в мои окна, словно хотят напроситься ко мне в квартиру на зимовку. Но я их не впущу. Это же листья! Никто не впускает к себе незнакомых или малознакомых людей. С чего мне впускать к себе какие-то листья, опавшие с деревьев?
В руках красная папка с досье о следующем маньяке или серийном убийце. Почему-то не хочется ее открывать. Все одно и то же - листание страниц, изучение материала, прощупывание слабостей предполагаемого оппонента. Лишь бы это не оказался шизофреник. Листы хрустнули явив мне гордое лицо девятнадцатилетнего сорванца, укокошившего мать, сестру и свою любовницу. Очередной урод со спутанным сознанием. Всего пятнадцать страниц, не включая фотографии убитых, сделанные на месте преступления. Умалишенный сукин-сын. Да простит меня его убитая им же мать. Надо же вырастить такого монстра в человеческой шкуре! Хотя, если подумать куда более внимательно, то мы все еще те твари, готовые при определенных обстоятельствах разорвать друг друга на части. "Человек, - как говориться, - самое опасное из живых существ на планете Земля."
То, что девятнадцатилетний юноша совершил убийство своих родных и близкой подруги, не вызывало никаких сомнений. Требовалось выяснить мотивы его поступка, добиться от него каких-либо признаний, докопаться до истины и узнать, скольких ещё людей этот нелюдь успел лишить жизни за свою короткую жизнь, прежде чем палач поджарит его на электрическом стуле. Главное - задокументировать его показания письменно.
Я сидел, расслабившись, и неторопливо знакомился с делом. Солнце светило мне в глаза, освещая страницы дела, которое я прочитал трижды. Из прочитанного я не вынес ничего особо нужного, кроме того, что этот юноша действительно невменяем и представляет общественную опасность окружающим. На таких людей, как он, у меня намётанный глаз. Обычно подобные люди оставляют неизгладимое впечатление, не знаю, как это объяснить иначе. Иногда я сомневаюсь в существовании души, иногда готов поверить в неё. Человек — существо сомневающееся, порой даже чрезмерно сомневающееся. Что тут скажешь? А сказать нечего!
Папка выпала из рук, я закрыл глаза и погрузился в сон, пока свой собственный, а не чужой. Закат по прежнему растекался ярко-красной рекой за окном, утопляя всю природу в кровавом месиве. Может быть я уже сошел с ума, так же, как и мои подопечные?
Мне предстояло выполнить значительный объём работы, несмотря на то, что ранее я уже неоднократно подвергался искусственному вмешательству в чужие сновидения. Теперь же мне с моими коллегами нужно убедить государственную комиссию в действительной целесообразности наших экспериментов с пациентами, имеющими крайне нестабильную психику, для всей системы правосудия.
Прошедший день был для меня особенно тяжёлым и ответственным. Я провёл его в ожидании некой аттестации, которая должна была стать для меня своеобразным испытанием.
Всю ночь я провёл в кресле, пытаясь заснуть, но сон не приходил. Мои кости болели так, будто по мне прошлось стадо диких слонов. Даже утренняя зарядка не помогла восстановить телесные силы.
После чашки кофе я подошёл к шкафу с одеждой, чтобы выбрать подходящий галстук. Обычно я всегда одевался в строгий костюм перед работой, так, собственно, вышло и сейчас.
За окном лил дождь, и погода не предвещала ничего хорошего. Перед зданием полицейского участка я стоял некоторое время, прежде чем войти внутрь. Отряхнувшись от капель дождя, я прошёл процедуру сканирования головного мозга.
Врачи никогда не говорили мне ничего, они только делали записи и пометки в своих блокнотах и компьютере, а затем говорили «подождать немного».
В этот раз я находился в кабинете №19. Глядя в окно, где чёрные тучи, набежавшие со всех сторон, душили синее небо, я пытался осознать всю глубину бездны, угрожавшей моей жизни.
Погода злилась, а люди всё прибывали и прибывали, не оставляя ни одного шанса уйти или покинуть здание.
Не знаю почему, но внутреннее ощущение говорило мне о больших проблемах, которые скоро должны были произойти. Дыхание непознанного отчаяния шептало о скорых дурных предзнаменованиях, не сулящих ничего хорошего, прямо на мое холодное левое ухо.
И вот прогремел гром, ударила ослепительная молния, заставив меня вспомнить о маленьком волчонке, поселившемся в шкуре сорокалетнего маньяка, который снимал кожу со своих жертв по насильно навязанным заветам давно почившего дяди. Я горестно выдохнул вглядываясь в начавшийся ливень, во множественные капли, размывающие застойную атмосферу стоянки и соседнего здания, где содержались преступники, ожидавшие приговора суда.
Время тянулось, растягиваясь ядовитой змеей, готовой напасть на выслеживаемую жертву, не подозревавшую об опасности.
В этот день вокруг меня было больше людей, чем обычно. Несмотря на внешнее спокойствие, внутри меня нарастала тревога. Дрожь распространялась по моим пальцам, и мне пришлось несколько раз задерживать дыхание и считать до двадцати, чтобы унять её. Однако от этого своеобразного психологического приёма стало только хуже — ноги начало сводить, а судорога в кистях приобрела ещё и незнакомый до сих пор мерзотный холодок.
Вдобавок ко всему, в моей голове засела мысль о детстве. Почему именно сейчас мысли о юности стали тревожить мой мозг?
Повсюду мелькали работники из администрации: они ходили, топтались, переодевались в халаты и переобувались в тапочки, при все суматохи еще и бубня непонятные фразы с зашифрованными в них глубоко научными терминами. Сколько тут бродит слуг администрации? Не сосчитать. Среди них мелькали и давно знакомые лица, и совершенно не похожие на виденные мною ранее.
Немного позже закованного в наручники привели паренька, убившего свою семью. Он украдкой поглядел в мою сторону. Спустя минуту его стали готовить к процедуре. Ещё немного погодя он уселся в кресло, где начал закрывать глаза, отходя ко сну.
Именно в сознание этого негодяя мне предстоит погрузиться для принудительной психотерапии, положительный эффект которой сейчас предстоит доказать окружающим белым воротничкам. Ответственное задание, ничего не скажешь! И все ложится на мои плечи, всю жизнь не носившие груз тяжелее пиджака.
Я пристально смотрел на молодого человека, и моё горло наполнялось пресной кровью, которая придавала солёный привкус иссохшей глотке. Только сейчас до меня дошло, что при синхронизации устройство соединяет наши нейроны головного мозга, заключая одно сознание в другом с помощью электромагнитных импульсов неизвестной частоты и препаратов, вызывающих глубокий сон. Неужели всё это время я подвергался опасности? И в то же время мне удавалось выходить сухим из воды, все передряги, которые случались в кошмарных сновидениях безумцев, были мной искусно обойдены. Может быть, это было всего лишь везением? Какова вероятность того, что именно сейчас удача отвернётся от меня, показав свой опухший зад?
Я стоял посреди зала, ожидая, когда молодой человек, удобно расположившийся в кресле, закроет глаза. Его веки становились синими, а губы приоткрывались, как у утопленника. Воображение играло со мной в жуткие игры. Я запаниковал, чего ни в коем случае нельзя было допускать ни при каких обстоятельствах! Ну же, успокойся, друг! У тебя такой богатый багаж знаний, ты эрудирован и интеллектуально подкован во всех вопросах психологии и психиатрии, связанных с сумасшедшими преступниками. Не позволяй навязчивому страху поглотить себя полностью. Не захлёбывайся в собственных воображаемых выдумках — всё пройдёт хорошо, как и всегда, только без нервов. Смотри: вот уже и твой стул готовят, протирают сидушку, набирают нужные препараты. За обзорным окном собралась толпа учёных в белых халатах и таких же белых масках на лицах. Они уже сейчас производят запись происходящего на видео, вскоре в объектив камеры попаду и я сам, запечатлюсь, так сказать, на века и войду в историю мировой психиатрии. Но что-то это как раз-таки меня и пугает, выводит из себя.
Толчок в бок от Горна заставил меня встряхнуть головой. Немного опомнившись, я оглянулся и вновь осознал, что нахожусь в полицейском участке, на втором этаже, перед кабинетом №19. Точнее, за его пределами, непосредственно у комнаты, где проходили все наши психотерапевтические практики в отношении преступников.
Очередной выдох дался мне тяжеловато, выдох чуть задержался и вылетел из меня пулей в стекло, отделяющее нас от сумасшедшего паренька, перед которым возились врачи, диагностируя медикаментозный сон под наркозом. Скоро настанет и моя очередь — очередной игрок вступит в партию сюрреалистичной игры, где нужно будет по всем правилам жанра одержать победу над всесильным соперником, владеющим инициативой и делающим всегда первый ход.
За окном поливало как из ведра. Кто-то чихнул в зале от внезапного дуновения ветра. И этот звук записала дорогостоящая аппаратура неизвестной мне иностранной фирмы. Два микрофона в зале с установленными в самом центре мягкими креслами, два снаружи, превосходная камера, снимающая в превосходном качестве, множество специалистов разной направленности, навостривших взгляды за стекло — всё говорило о скором начале нашего очередного опыта.
Опять ударил гром, и снова некто чихнул, правда, в этот раз в коридоре. «Что бы его черти в аду варили! Как меня напугал этот чих!» — подумал я.
— Аппарат, представленный перед вами в комнате, называется «психотрон», — начала беседу то ли с журналистами, то ли с начальством некая работница за моей спиной. — При помощи него мы можем стыковать два сновидения и трансформировать их в одно. При этом два сознания могут взаимодействовать и влиять друг на друга непосредственно. В это время происходит глубинный психоанализ и психотерапия с подсознанием преступника, сравнимая с многократной шоковой терапией. На него можно повлиять, узнать секреты, заставить сознаться в совершённых преступлениях, даже раскаяться в содеянном. Обычно после таких сеансов наши подопечные подписывают явку с повинной. — Всей вышеперечисленной работой занимается наш отдел, состоящий из представленных тут сотрудников, — сказала говорившая девушка, от чего я обернулся и увидел толпу в белом, внимательно выслушивающую её толковую речь.
— И он работает? — осведомился мужчина, сверкая в неоновом свете очками. — Если это не обычный гипноз или внушение, то вы занимаетесь открытием мирового масштаба.
Очкарик звенел голосом, весьма четко выговаривая каждую букву своими кривыми зубами.
— Не могу себе представить, чтобы преступник мог вот так просто взять и расколоться, дать письменные признательные показания после всего дурного, что он сделал ранее, после многих часов допроса и тщетных попыток обычных полицейских достучаться до его совести!
— Вы всё сами сейчас увидите очень скоро к тому же, — заявила женщина. - Помните того паренька, который убил свою семью и девушку? Он перед вами за стеклом. У нас есть его показания, но они ничего не пояснили. В его сновидение будет отправлен наш коллега с внушительным бэкграундом за спиной и хорошим опытом работы с подобного рода маньяками. Он проработает ситуацию и даст толчок преступному уму раскаяться в содеянном.
При этом никто из присутствующих не обращал на меня никакого внимания, будто я был частью интерьера, которую можно было при желании заменить или вовсе выбросить за ненадобностью. Кто я для них такой? Может быть присутствующие меня вовсе не знают?
Один из врачей в почтенном возрасте готовил раствор сыворотки для настоящего применения, и от этого у меня похолодело в сердце. Я видел его манипуляции старческими руками за окном и почему-то интуитивно догадался, что это именно тот самый медик, который будет вводить мое тело в медицинский сон.
Солнечный свет за окном мерк, угасала даже малейшая надежда на то, что он появится в ближайшее время. Скорее всего тьма будет властвовать до следующего утра. Мне становилось жутко от непогоды, идеально подгадавшей моё внутреннее состояние на сей момент. Эмоции никогда не бывают полезны в минуты чрезвычайной опасности. Но почему же именно сейчас чувство паники стало накрывать меня с головой, как перевернувшегося серфера, решившегося оседлать неподвластную ему волну и перевернувшегося из-за своей крайней невнимательности?
Остались считанные минуты до того момента, когда я окажусь в анабиозе и лягу на соседнюю кушетку рядом со скованным по рукам и ногам прирождённым убийцей, обладающим инстинктом хладнокровного ящера. В бок последовал не очень нежный толчок. Я повернулся. Мой взгляд и взгляд Горна пересеклись в темной пространственной точке. Никого иного в коридоре я более не видел, только его лицо. Он проронил чуть слышно: «Пора».
И после этого я отправился в комнату, где уже свободно летал знакомый запах спирта для обработки места для будущей инъекции. Я снял пиджак, задрал оба рукава и прилёг на мягкую кушетку. Тело довольно скоро обрело знакомое тепло — почувствовалось, что я — истинный хозяин положения и никто более в этом замкнутом помещении.
Лица озадаченных зевак, врачей с разными научными степенями, журналистов с фотоаппаратами в трясущихся руках, напяливших белые халаты, навалились на прозрачное защитное стекло кабинета. Мне надели на голову специальный аппарат для синхронизации снов, так называемый «психотрон», натерли правую руку дурно пахнущей жидкостью, а затем вонзили длинную иглу под багровую кожу, она упрямой сталью проникла в вену, наполнив кровь сывороткой. Давление прилило к мозгу, кровообращение постепенно замедлилось, через некоторое время напряженные ткани организма пришли в расслабленное состояние. Все предметы стали мягкими и зыбкими, растворимыми в атмосфере, не похожей на ту, которая должна быть в полицейском участке. Темнота заполнила всё щелочки скомканного пространства.
— Начинается, — проговорил голос неведомого подводного животного, комментируя мою прогрессирующую вялость, — он отходит в сон. Что будет дальше?
Ему ответили, но ответа как такового я не слышал. Сон полностью поглотил меня без остатка погрузив в уже знакомую воду океана кошмара, кишащего разного рода монстрами —каракатицами и спрутами с длинными щупальцами.
Я погружался всё ниже и ниже, и казалось, что этому бесконечному спуску нет конца, как нет конца бездне, раскрывшей свою глубокую пасть. Может быть, это тот самый конец? Но тут на поверхности океана вспыхнула яркая вспышка четкой молнии, заставившая меня зажмуриться. Глубоководные животные от неожиданности засуетились, застучали клювами и перепонками, замотали змееобразными телами. На секунду я перестал видеть всё вокруг.
Через мгновение нечто сильно подхватило меня и вытолкнуло на обратную сторону сна — в холодный кошмар безумца, который несколько месяцев назад хладнокровно умертвил всю свою семью. Это была идеальнейшая синева, какую я только мог представить скудным на определенного толка выдумки воображением. Синь проникла в мои сонные глаза карьего цвета, распространилась по всему мозгу, задев каждую извилину и каждый рецептор коры головы.
— Видишь всё это окружение? Это называется дремучая темнота. Я жил в ней, кутался в её нищенских лохмотья, обитал в ней ещё задолго до своего рождения из женского чрева, задолго до порочного зачатия семенем отца-проходимца и помещения бессмертного разума в утробу к эмбриону, где он барахтался в плаценте, наполненной едкой слизью вкуса подгнивающего авокадо. Темнота горела во мне фиолетовым светом, обжигая искрящимся багрянцем от солёной крови язык. Думаете обхитрить меня? А вот — нет, не получится. У меня есть знакомые в том мире, которые древнее, чем сама Вселенная! Вам не заполучить мой разум! — Голос неведомой рептилии, обладающей хриплой человеческой речью, своим дьявольским обаянием обласкал мой слух, скрутив его и сжав змеёй, готовой заглотить внимание целиком. Ответить я не мог, как, впрочем, и вынырнуть из черноты. Сопротивление казалось бесполезным в кольцах невидимого хищника. Очевидно, что по ту сторону реальности происходило нечто из ряда вон выходящее. — Я сижу в кресле прямо за твоей спиной. Я кое-что знаю, поэтому не трону тебя сейчас, посмотрю, может быть, мы сможем совместно вырваться отсюда на волю. Матерь-тьма буквально сейчас уже развеется, она родит нас заново, и мы встретимся снова, но уже в совершенно иной обстановке, эта не обещает ничего хорошего для нас двоих.
Слова рептилии растеклись вместе с течением водного потока, послышалась сумасшедшая музыка. На поверхности водоёма замелькали лучики света, упирающиеся точно мне в расширившиеся зрачки. Шум множества голосов заполонил весь бескрайний водоём, сместив панический настрой на второе место в общей значимости моего психического недовольства. Матерь-тьма выталкивала меня наружу из глубин черного океана, так и не показавшего своего истинного дна.
И тут меня подхватило то же самое течение, но в десять раз сильнее, и словно бурлящий фонтан из-под земли, выбросило в какую-никакую реальность моё изможденное тело, которое по-прежнему находилось в том же офисе.
В глазах потемнело, свет померк, на улице слышался шум дождя и грозные раскаты тигриного грома. Я протёр глаза и вдруг осознал, что нахожусь в одиночестве, окружённый лишь тенями. Вокруг не было ни души, даже парень с соседнего места «психотрона» исчез.
И всё же, несмотря на то, что я был один, остро чувствовалось чужое присутствие в этой пустоте, хранившей гробовое безмолвие, соизмеримое лишь с молчанием разлагающегося трупа.
— Эй? — тихо произнёс я сдавленным голосом, но никто не ответил. Тишина была глухой и безмолвной, словно проснувшаяся после долгого зимнего сна, притаившаяся в кустах голодная змея, прекрасно чующая свою жертву раздвоенным языком.
Может быть, своими нелепыми фразами я сейчас призываю смерть, как какую-то приблудную шавку, заплутавшую среди лабиринтов дворов. Лучше помолчать — молчание — золото.
Я оказался в той же комнате, в которой заснул, и одновременно не в ней, точнее, в ней, но изменённой, чуждой восприятию здравого человека. За толстыми стенами гудел ветер, взывая жалобным тоном к работникам полиции и местным служащим, отсутствующим на рабочих местах, чтобы те помогли ему морально и посочувствовали в его непростой судьбе.
— Что здесь происходит?
Я огляделся по сторонам. Молния осветила интерьер, не отличающийся от того, что был прежде, до момента когда я погрузился в медикаментозный сон. Собственно, вокруг было всё то же самое, но только чёрное, в липкой черноте, погрязшее в атмосфере незримого пресса вакуума.
С трудом удалось приподняться на вытянутых руках, слегка онемевших после короткого сна. Затем получилось полностью встать и выпрямиться.
Взгляд вправо — мрак, взгляд влево — полумрак, пронзенный прямыми линиями мельтешащих телевизионными помехами теней. Тьма мягка окутывала облачным сумраком помещение, оставшееся практически нетронутым после моего погружения в анестезиологическую дремоту. При этом всем исчезли запахи, звуки, некоторые чувственные впечатления и внутренние ощущения пространственного восприятия. Чернота поглотила цвета, оставив унылую серость. Обычно такое происходит после пробуждения от препаратов. Интересно, сколько я проспал в действительности?
Первые шаги дались мне с трудом. Я чувствовал себя младенцем, неуверенно впервые ступившим на твёрдую почву нового мира неуверенными ногами. Возможно, всё это было продолжением сновидения, очень похожего на реальный мир.
Тишина за дверью в коридоре шипела шкварками свинины, аккуратно уложенной на раскалённую докрасна сковороду. Никогда раньше я не ощущал таких звонких звуков тишины, их пронзительный тон напоминал пение дельфинов; касаясь слуха он проникал в барабанные перепонки и даже куда-то глубже - в самое нутро мозжечка.
Я бросил взгляд на ладонь. Она представилась мне во тьме сломанным веслом дырявой лодки.
— Эй, тут есть кто-нибудь? — прокричал я, осмелившись наконец воспользоваться голосом по прямому предназначению. Но слова летели в стороны, врезавшись отголосками в стены мелкой дробью. Эха не слышалось вовсе. Они слышались слегка иначе, чем раньше, до наркоза. В темноте все очертания предметов ломались визуально, образуя непонятные образы, пялившиеся на мое полнейшее непонимание сложившейся ситуации. — Ответьте мне, вы тут?
Стоять на месте не было ни одной значимой причины. Нужно было найти кого-нибудь в здании участка, пока… Пока что?.. Что может произойти такого негативного в полицейской администрации районного масштаба, где работают несколько десятков полицейских? Надеюсь, ничего плохого не произойдёт.
С этими мыслями я приоткрыл входную дверь и вышел в пустой коридор. Пахло сырым холодком и пылью из подполья.
— Эй! — воскликнул я, обращаясь к пустоте длинного коридора. Но собственное эхо не ответило мне, темнота не отозвалась, все было глухо. — Здесь есть кто-нибудь?
И вновь лишь удушающая тишина ответила мне, разговором пустоты в одиноком сердце. Я двинулся по тёмному коридору влево и, дойдя до едва видимой кладовки, открыл скрипучую дверцу, потянув за слегка расшатанную ручку. Внутри в одном из шкафчиков я обнаружил фонарик на аккумуляторной батарее. Он оказался довольно мощным и тяжёлым. Его прямой луч осветил весь коридор. Я рассеял темноту прохода холодным сиянием синевы электричества. Проводя рукой по гладкой стене, я начал удаляться к лестнице.
Вдали мелькнуло что-то, и моё сердце сжалось до размеров детского кулачка. Но, как оказалось впоследствии, это был лишь блик, отброшенный отражением блестящего покрытия пожарного шкафчика. Я, дойдя до лестничного прохода, начал звать персонал. Но никто снова не ответил. Что-то явно было не так! Возможно, я действительно находился во сне!
Ступени вели вниз. Несколько раз я чуть не упал, споткнувшись в непроглядных тенях о что-то непонятное. Фонарик в моей руке дрожал, испуская жгучий свет, похожий на лунный, сконцентрированный через увеличительную линзу. Снаружи грохотало не на шутку. Ветер разгонял бурные стоны. Где-то недалеко в сквере деревья гоняли листву туда-сюда. Всё это завораживало, особенно ночная мгла, разбуженная непогодой в самый разгар полудня.
Но на первом этаже меня ждала чертовщина, похлеще той, что предстала чуть выше на этаж. Выйдя в лобби, я обнаружил плотно закрытую входную дверь, обмотанную десятками цепей разного размера, прочности и общего числа звеньев. Одни из них выглядели старыми, выцветшими и даже ржавыми, другие походили на новенькие, только что выкованные на производственном цеху или купленные в супермаркете «Всё для сада». Обычным путём выбраться из этого участка не получится.
— А что же с окнами? Где окна? Почему их нигде не видно? — спрашивал я у лучика фонаря, устремившегося сквозь темноту на обтекаемые стены лилового оттенка. — Ни одного окна вокруг. Нужно проверить второй этаж. Что-то мне первый совершенно не нравится, какой-то он зловещий на вид.
Я медленно продвигался вверх, осторожно ступая по ступеням, которые казались мне более высокими, чем прежде. И снова несколько раз я едва не оступился. Первый этаж был погружён в кромешную тьму, и луч света не мог её рассеять.
— Эй! — снова крикнул я, и мой голос пробудившимся эхом разнёсся до четвёртого этажа.
— Эй! — ответило что-то сверху, но это было не эхо.
— Кто это? — снова крикнул я. — Кто со мной говорит?
— Кто говорит? — повторил голос, совсем не похожий на мой.
— Я застрял здесь. Свет погас, и я хожу в темноте. Где вас можно найти?
— Найти? В темноте, — проговорил незнакомый голос и замолчал.
— Эй? Эй? Вы на четвёртом этаже? Ответьте мне! Я один!
Наверху послышался топот ног, и этот гулкий звук сотряс стены. Через некоторое время всё стихло. Я поспешил вернуться в кабинет, откуда пришёл. Луч света в комнате пронзил темноту и упёрся в окно, отразившись от мокрого стекла искрами. Оно было зашторено. К сожалению, на нём была двойная решётка, которая не позволяла выбраться наружу.
— Надо же — единственное обнаруженное окно и то непроходное!
На улице стало ещё темнее, тучи хмурились, несмотря на то, что был полдень. Прилегающую к полицейскому участку территорию заливал смертоносный ливень. Происходящее не просто не укладывалось в голове, а было за гранью понимания. Атмосфера корчилась и ёжилась в мерзком холоде, призрачной прохладе, подступавшей вместе с темнотой со всех направлений. И в этой самой темноте находился мой невидимый собеседник, пока что не показавший своего истинного лица...
Кто мог со мной говорить? Явно это не я сам говорил с собою. Это был тот самый парень! Он играет со мной! Я и правда пребываю во сне!
Открутив ножку от стула, я сжал её в правой руке с невероятной силой. Отворив дверь, я направил вперёд фонарик, пучком света пронзивший черноту светлым туннелем, замахнулся и, освещая пространство перед собой, решил установить контакт с сущностью моего подопечного.
Идея была проста: я намеревался установить вербальный контакт непосредственно с убийцей, стремясь вовлечь его в диалог, чтобы он проявил себя во плоти, а не прятался в своей скорлупе из покровов не развеиваемой тьмы. Что же, давайте попробуем выманить этого «подонка» из его укрытия с помощью моего безграничного обаяния.
— Эй, парень, ты здесь? Поговори со мной! Ты ведь здесь, я знаю, ты разговаривал со мной до этого очень громко. Не бойся, я пришёл помочь тебе. Это моя работа. Я психиатр по профессии и помогаю всем, кто в этом нуждается. Что же ты пропал? Куда делся? Не покидай меня, мне здесь страшно одному, как было когда-то тебе в прошлом. Ты ведь слышишь меня, видишь мои движения? Давай просто поговорим, хорошо?
Из девятнадцатого кабинета донёсся звук, похожий на шуршание целлофана. Это были помехи. Наверное, он пытается связаться со мной с помощью телевизора, установленного там! Я медленно подошёл к приоткрытой двери и заглянул внутрь — всё, как я и предполагал: работал телевизор. В полностью обесточенном здании подается сигнал из неоткуда - это ли не чудо?
Я осторожно, чтобы не спугнуть проявившуюся сущность, подошёл к стулу и присел на его жёсткую поверхность для дальнейшей беседы с моим подопечным.
Молчаливое отчаяние от затянувшегося перерыва в нашем недавнем разговоре заставило меня прислушаться к помехам в эфире. Но уловить в них что-либо не удалось. Обычно в этой комнате мы проводили анализ личности подсудимого вместе с несколькими коллегами, обсуждали его поступки, готовясь к моему погружению в сновидение психопата. Телевизор же используется для просмотра документальных записей, сделанных полицейскими на месте преступления. Что сейчас мог бы показать экран моему взгляду в кошмаре скрывающегося молодого безумца — один дьявол только знает!
Из хаотичной паутины эфира показалась голова, но вскоре скрылась в ней же. Экран пытался породить некое существо, которое вырывалось из пучины потустороннего мира, стремясь сообщить мне нечто важное. Я понял это по выражению лица, созданного помехами. Оно силилось говорить, но не могло пробиться через толщу электрического шума. Сигнал был плохим, и подкрутить его на нужную волну не представлялось возможным.
— Мы… не можем… — проговорил голос из телевизионного экрана.
— Кто это? — то был не прежний хриплый крокодилий голос, который доносился из темного коридора. — С кем я говорю?
— Горн, — проговорил человек, находившийся по ту сторону реальности. — Всё плохо.
— Что плохо? Что произошло? Где я? Я не вижу своего подопечного, где он? Куда делся?
— Молния… света нет… нет электричества… основные приборы не работают…
— Что мне делать? — забеспокоился я не на шутку от произнесённых слов.
— Тяни время, пока мы не… — на этом связь оборвалась, раздалось мерзкое шипение электроники, а потом она попросту перегорела, явив удушливый запашок гари.
Что там у них такое происходит? То есть сейчас я оказался запертым во сне маньяка без возможности срочно вернуться назад?
Нужно было рискнуть, иначе, исходя из своего предыдущего опыта, страх поглотил бы меня и нашёл, где бы я ни находился. Страх чует, страх думает, имеет свою логику и несокрушимую систему, по которой исследует психологическое состояние человека, подверженного паническим атакам. А в кошмаре они пробудятся, несомненно, несмотря ни на что! Маленькие мурашки прогрызают в астральном теле маленькие дырочки, через них в тело поступает негативная энергия безумия маленькими капельками. Пытка капельками точит мозг, прямо как сумасшедшим личностям, оказавшимся взаперти лечебного учреждения. Она стачивает, стачивает, стачивает однотипными мыслями, пробуждает демонов в сознании и сводит с ума здравомыслящих. Сколько от этого ни беги, сколько ни скрывайся — всё одно и то же — она поглотит тебя, как океанская бездна, через которую я перехожу каждый раз, когда отправляюсь в большое путешествие прямиком в сновидение убийц. Ещё с детства я помню, как оказывался один на один с опасностью, чем бы она ни являлась на деле: собакой, сорвавшейся с поводка, или хулиганом, грозящим избить меня, — всё всегда оборачивалось против меня, если я убегал, ретировался в панике от субъекта, представляющего непосредственную опасность. Лучше всего взаимодействовать со своим кошмаром и не отдавать инициативу ему в кривые руки. Если подступающий ужас неминуем, тогда самое адекватное действие из всех — это выйти с ним на свидание с глазу на глаз, даже если оно окажется не совсем безопасным в итоге. Проявление трусости для меня всегда — это психический ущерб, очень больная, невидимая глазу травма, которая может прогрессировать с течением времени. Как психиатр я понимаю это и осознаю. Особенно во сне людские страхи проявляются особо ярко и вместе с тем тонко, раскрываясь бутоном дурнопахнущей черной розы. Поэтому сейчас лучше всего выйти за дверь и разыскать того, кто скрывается во мраке теней — того самого паренька, в чьём сне мне довелось оказаться. Нужно вывести его на разговор! По сути, мы заперты с ним в адской атмосфере устройства «психотрона», вышедшего из-под контроля работников лаборатории в результате неполадок с энергообеспечением. Вот и вся проблема! Гром и молния мне на голову! Только подумать — я оказался взаперти с маньяком в четырёхэтажном здании без малейшей возможности выбраться наружу! Что же, минотавр, давай поиграем по правилам сна! Сжав фонарик и ножку, оторванную от стула, я вышел в тёмный коридор. Раздался скрип двери девятнадцатого кабинета, причём такой громкий и продолжительный, что её звук показался музыкальным олицетворением самой сущности потаенного страха, таящегося в недрах людской природы, если бы он имел, конечно, хоть какое-то аудиальное воплощение или сопровождение в реальной ситуации.
Я убеждал себя не бояться, отгоняя невидимые черные волны беснующегося океана, пытающиеся накрыть меня с головой, чтобы перекрыть мне доступ кислорода. Во сне можно умереть, как и в жизни! Надо быть осторожнее!
Раздался удар грома, столь мощный, что я сразу же замер на месте, оказавшись в коридоре, и стал внимательно слушать, как он проносится с чёрных небес до намокшей в дожде земли. Раскат опускался довольно гулко, и его приход был воспринят мной с крайним трепетом.
Сначала зашаталась крыша, затем стены и пол. Громкий звук сотряс весь полицейский участок, но не прекращаясь, а преобразовываясь во что-то иное. Он превратился в шаги, определённо похожие на сердечный ритм. На четвёртом этаже ходило что-то большое. Я не мог понять, как оно себя поведёт, поскольку всегда находился под наблюдением врачей и разного рода медиков, которые могли помочь мне пробудиться от искусственной дремоты в самых экстремальных ситуациях. Как отреагирует мой сонный мозг на появление монстра, порожденного больным воображением спятившего паренька, я и предположить не мог.
Шарканье громоздких ног разнеслось по стенам, отдалось подо мной, прошлось по различным объектам в темноте, замерев во всей подступающей черноте, заставив ее встрепенуться. С неба приземлилось нечто непонятное вместе с потусторонним громыханием. Сам чёрт, казалось, явился, не особо размышляя над последствиями своего прибытия.
Со стен и потолка посыпалась штукатурка, и темнота смешалась с интерьером, даже свет не мог развеять густые клубы тьмы. Луч блуждал туда-сюда, я ворочал фонариком во все возможные стороны, пока темнота не стала походить на воду из океанских глубин. Здание ещё раз резко содрогнулось. Дождь за окном усиливался, ветер набирал силу и превращался в дикого зверя со смертоносной хваткой челюстей. Будет ураган!
Выбора не осталось — нужно было во что бы то ни стало поговорить с парнем, иначе могло произойти нечто совершенно плохое. Его мир рушился по непонятным причинам, о которых я догадывался, которых боялся, стараясь не мыслить о них вовсе. Аппарат по синхронизации наших мозгов, скорее всего, вышел из строя, и поэтому все процессы во сне приобрели также разрушительный характер, от чего и видится весь этот кошмарный бред с уничтожение смертоносной стихией полицейского участка.
Я суетливо освещал коридор, пытаясь сориентироваться и отыскать проход к лестнице, но ничего не получалось. Всё вокруг вибрировало, дребезжало, звук басов разлетался по вселенной, сотканной из плотной ткани тьмы и ещё более плотного вакуума. Из носа потекла кровь. Никогда такого не было. Наверное, процессы моего головного мозга зависимы от процессов мозга парня, который сидит в реальном мире позади меня. Что с ним могло произойти?!
Неожиданно всё упорядочилось — и мысли, и структура помещения. Я, не теряя времени, побрёл к уже знакомому проходу. Приблизившись к нему, мне предстал вид первого этажа, полностью затянутого чернотой. Она воняла дёгтем и медицинским спиртом. Спуститься вниз не представлялось никакой возможности. Поэтому я пошёл выше. Переход на третий этаж был удручающе тяжёлым, ноги ступали по ступеням медленно, движения были вязкими и пугающе неуклюжими, будто нарушалась координация. И все же получилось добраться до верха. Над головой стучали чьи-то ноги, прямо в нескольких футах надо мною. Я закрыл глаза на мгновение, представляя, кто же может издавать подобного рода телодвижения. И в голову пришли семимильными шагами самые нелепые образы динозавров и первобытных животных большой величины, гигантских размеров. Что-то несоразмерное со мной, черствое по-крокодильи ворвалось в голову, существо, не знающее пощады, никогда не ведавшее здравомыслия. До сих пор не было понятно кто руководит процессом сновидения. Возможно именно сейчас мы с пациентом предоставлены сами себе.
— Юноша, извольте поговорить со мной! Вы меня слышите? Не молчите же, уважаемый! Извольте отвечать мне! Я не намерен быть погребённым заживо в вашем кошмарном сновидении!
Необходимо было вывести этого негодника из состояния эмоционального равновесия, чтобы он поддался моим словам и ответил в том же духе, что побудило бы его продолжить диалог. Затем я стремился бы зацепиться за какую-нибудь деталь в уже непринуждённой беседе для проведения убедительного психоаналитического исследования по поводу его отклонений. Но пока мне приходилось вести монолог исключительно с самим собой.
На третьем этаже темнота рассеялась, и я смог рассмотреть висевшие картины и усохшие цветы в потрескавшихся горшках, шторы, впитавшие вековую пыль, и массивные предметы интерьера, явно не подходящие для человеческих существ, выступающие из весьма чётких теней. На этаже было всего три окна, небольших размеров и с двойными решётками.
«Чёрт возьми, опять решётки! Что же не так с этим зданием? И вообще, что не так с головой этого юноши? Почему он воображает всё это?»
— Ну, молодой человек, вы здесь, так поговорите со мной. Почему вы прячетесь?
Здание покосилось ещё больше. Со стен посыпались мелкие осколки цемента и кирпича, и пыль смешалась с трепещущими по сторонам тенями. С одной из картин вышел образ, который начал плакать нереальным плачем недобитого котёнка. Это была женщина. Она что-то говорила.
— Вы кто? — попытался спросить я её. — Вы знали молодого человека?
— Я его мать! За что мне это? Он убил меня! Он и тебя убьет!
Образ давил на меня, а не я на него. Психотерапия в условиях отсутствия самого объекта исследования невозможна сама по себе. Я мог бы предположить, что образ матери, сошедший с картины, был самим убийцей, но тут была загвоздка — женщина олицетворяла жертву и была скорее воспоминанием, проявленным в сновидении, так сказать, проекцией родителя или наставника хозяина сна, направленная на устрашение меня — вторженца в его святая святых.
— Вы знаете, где он? Где ваш сын? Он здесь? Почему он не появляется?
— Он всегда был здесь. И был таким хорошим. Что стало не так?
Она говорила не со мной, а с кем-то из прошлого. Молодой человек вспоминал свою умершую мать, предлагая мне вступить с ней в диалог вместо него самого. Хитрости ему не занимать. Интересно, зачем он это делает?
Она осталась стоять на прежнем месте, словно неподвижный манекен в магазине одежды. Я же прошёл немного вперёд и взглянул на картины, представлявшие собой карикатуры на людей, убитых маньяком. Темнота скрывала их и одновременно подчеркивала ореол губительной красоты. Всего их было девять — все изображенные являлись женщинами. Образы были искажены и представляли собой сюрреалистичные наброски неумелого художника-энтузиаста, неспособного мыслить логически. Возможно, в его творчестве и присутствовала логика, но проявлялась она весьма странным образом, неподвластным обычному человеку.
Например, на одной из картин у женщины были выкрашены в красный цвет волосы, которые имели форму рогов, а глаза походили на кошачьи, полные зелени и бесконечной тоски. На другой карикатуре была изображена женщина в мужском образе, с угловатыми чертами лица, похожими на морду пса. Очевидно, что художник ненавидел всех женщин по своей первоначальной природе.
— Девять жертв. Это явно жертвы. Может быть, я оказался в каком-то особом участке мозга, отвечающем за память маньяка?
Нам было известно только о трёх убитых им людях. О всех остальных необходимо будет собрать более полную информацию, дополнить уже имеющуюся, а лучше, если получится, заставить самого маньяка признаться в совершённых убийствах и показать места захоронения тел. Я явно оказался в голове очень необычного человека. Посредственные серийные убийцы — это люди весьма примитивные, мыслят как дети, не имеют ничего творческого в своей природе. Этот же был настоящим художником, возможно, даже пишущим картины в реальности. Я разглядывал причудливые силуэты в разных позах, выполненные в жанре Пикассо, буквально пару-тройку минут и этого мне хватило, чтобы ощутить весь ужас, переполнявший автора во время совершения мазков кистью.
— Это всё — мои шедевры, мои девочки, прекрасные особы, над которыми я трудился долгое время, убеждая окружающих, что творю безусловное совершенство, не иначе, — голос рептилии возобновил своё вещание хриплым тоном.
Ответить ему не представлялось возможным. Отчего-то мои губы не слушались меня, отсутствовала сама тяга к общению с молодым маньяком. Уныние и темнота закрыли мне глаза пеленой средневекового, не развеиваемого тумана неведения.
Я оглядывал картины сверху донизу, справа налево для более чёткого понимания их красоты, но не мог почерпнуть тот восторг, который питал художник в торжественный момент их написания.
— Это причуды моего мира, моей вселенной, где я творец. Смотри и восхищайся моими творениями. Я долго их писал для предстоящей выставки. Подобные шедевры меня вдохновляют ещё больше на дальнейшие подвиги. Гляди на всё это, пока можешь, любуйся. Картины смерти перед тобой во всей красе. Красота. Что может быть прекраснее их? Что может быть соблазнительнее, и отвратительнее, и невесомее, и тяжелее? Смерть ужасна, но, если приглядеться, то можно уловить её превосходство над жизнью. Я рисовал шедевры, делая их с каждым разом лучше и лучше. Совершенства не существует, поэтому мне стоит продолжать в том же духе.
— Это ненормально! — наконец лишившись молчания, проговорил я весьма громко.
— Всё подчинено животной природе, — отвечал хриплый голос ящера шипя на всю картинную галерею, — не отрицай нашу природу. Что человек, что зверь — всё одно и то же.
Ситуация совершенно точно уже выходила из-под контроля. Я более не желал заниматься психоанализом и убеждением ненормального парня в его вине в преступлениях. Теперь мне более всего хотелось просто убраться отсюда навсегда и забыть о происшедшем как о дурном сне. В подобных обстоятельствах я никогда не был за все время работы в полицейском департаменте, и сейчас ощущение грозящей опасности довлело над желанием добиться продуктивной беседы с виновником начинающегося бедствия. Я не понимал, что лучше для меня: говорить или молчать?
— А хочешь, я добавлю щепотку позитива? — продолжал хладнокровный гаденыш. — Мы тут предоставлены сами себе. О плане дальнейших действий ты услышишь позже. Я подожду.
Женщины на картинах подошли ближе к краю полотен, и я услышал их неразборчивые крики. Они проклинают существо, с которым я разговаривал, не давая мне сосредоточиться. Мысли путаются, и я блуждаю в темноте, пытаясь различить окружающее пространство, которое смутно кружится, смешиваясь чёрными потоками разных оттенков.
За окном разразился страшнейший ураган, как я и предполагал. Дождь плавно превратился в проливной ливень. Я убеждаю себя, что всё происходящее нереально, но взгляд говорит об обратном, ощущения ревут о противоположном выводе. Разум психически нездорового паренька доминирует во всём окружении сновидения, и вскоре он может обрушить четырёхэтажный дом, чего он, кажется, и добивается. Или нет? Я не могу понять суть происходящего перед моими глазами.
Здание ещё раз содрогнулось, и по стенам прошла лёгкая дрожь, которая ударила меня в ноги. Женщины на картинах кричат о скорой гибели. Как могут умершие кричать о скорой смерти? Сон приобретает окончательные черты кошмара, окрашивая темноту в багровые тона.
Я отступаю назад к лестнице. На ней сияет свет луны, проникающий через трещины. На мою голову капает грязноватая вода. Ещё немного, и полицейский участок рухнет, оставив после себя только руины. Я поднимаюсь на четвёртый этаж, ужасаясь того, что могу там увидеть. Дождь ревет, взывая к инстинкту самосохранения. Ветер стучит и воет, как раненый зверь. До меня доносится треск стволов деревьев снаружи, их паскудные скрипы и шуршания падающей листвы, пропитанные отчаянием и разочарованием прожитой в пустую жизни. Холод гонимый с улицы пробирает до костей, до малого фаланга пальца. В горле что-то трещит задевая голосовые связки. Непонятное чувство расцветает в моей душе чёрной розой.
Позыв плоти к самосохранению нужно подавить: в состоянии затмения сознания я не могу выжить!
На переходе с третьего на четвёртый этажи я замечаю нечто странное в синеве луны, просачивающейся через щели в потолке. Луч фонаря гуляет по темноте, иногда задевая обломки кирпича и осыпавшуюся вниз штукатурку. Больше ничего примечательного с помощью света выявить не удаётся. Всё вокруг гремит, трепещет, зовёт к скорейшему разрушению устоявшейся конструкции. Вспышка молнии озаряет четвёртый этаж. Я вижу слякоть с грязью, которые перемешиваются в листве. Крыша вот-вот должна рухнуть. Стоит быстро здесь осмотреться и уйти!
Я не желал двигаться вперёд слишком поспешно, и потому не торопился подниматься на четвёртый этаж. Как говорил Горн, мне следовало выждать время. "Нейрон" пока не решался полностью разрушить свою империю. Гроза немного утихла, ветер замедлился. Лишь унылая капель продолжала струиться сквозь прорехи в крыше, созданные непогодой. Иногда приходилось замирать, чтобы оценить ситуацию. Я не представлял, куда двигаться, логические умозаключения полностью отсутствовали из-за накатывающей паники, а выводы сводили с ума. Безумие крепло, подобно бетону, застывающему на открытом воздухе. Кому, как не мне, знать, что именно так развивается психопатия. Возможно, маньяк показывал мне на деле процесс своего становления своего безумства в прошлом.
— Это безумие, безумие, безумие! — выкрикнул я в пустоту пропасти этажа.
— Безумие? Почему ты называешь это безумием? Ты видел мои творения и решил, что я сумасшедший? Нет, это не так. Когда безупречный мир рушится, единственное, что ты можешь сделать, — это помочь ему, подтолкнуть, потому что он всё равно разрушится, развалится на куски. Мы все — одна большая масса навоза, из которой растут цветы. Цветок ты или кусок дерьма? Решай, думай.
— Где ты? Ты боишься показаться мне? Почему подсовываешь нелепые образы убитых женщин, выдавая их за шедевры творчества? Покажись, если ты мужчина! Я обошёл всё здание и честно разглядывал каждый мрачный угол твоих снов, но тебя самого нигде не нашёл! Ты мужчина или нет? Может быть, ты маменькин сынок, и поэтому стольких женщин лишил жизни? Покажись!
Я хотел было добавить ещё немного из придуманного только что, но случилось неожиданное.
— Как пожелаешь! — хрипло завопил маньяк, и стены затрещали, и дом стал рушиться быстрее, чем прежде. Рухнула крыша, через которую теперь ясно виднелись мелкие звёзды, закрываемые кочующими тучами.
Задышалось куда сложнее прежнего. Сердце заколотилось быстрее, заставив дыхание сбиться. От неожиданности веки сжались в ожидании появления хищника, до сих пор скрываемого тьмой. Воздух пропах серой и спиртом. Разряд молнии проник через все те же щели осветив лужи на полу вместе с мордой мутанта, прилегшего отдохнуть на дырявом половике. Зверь оттолкнулся когтистыми лапами, из пропитанной водой ткани брызнули брызги в разные стороны. Оно выдохнуло.
Рептилия с щелкающим шумом сомкнула челюсти зеленого окраса, и звук этого клацанья эхом разнёсся по всему пустующему пространству верхнего этажа, отражаясь от потрескавшихся стен, буквально от каждой трещинки и пробоины, через которые хлестали струю водных потоков.
От неожиданности я ударил пресмыкающееся по морде отвинченной ножкой, но оно никак не отреагировало, и это было плохо. Пришлось замахнуться снова, пусть и не для того, чтобы нанести удар, а хотя бы для того, чтобы продемонстрировать своё бесстрашие перед возникшей на пути преградой в виде материализовавшейся из тьмы тварью.
Больше разглядывать наверху было нечего. Теперь все мои действия должны были быть направлены на то, чтобы продлить своё существование в чужом и чуждом мне мире грёз.
Монстр двинулся прямо на меня, что-то бормоча себе под нос. Я же начал спускаться по лестнице, целясь ему в лоб одной рукой, а другой освещая фонариком изогнутые перила, тянущиеся в бесконечности вниз.
— Чего тебе от меня нужно? Чего ты хочешь?
Шум шагов кожаного гиганта сотрясал некогда прочное строение, разрушая его и наполняя пространство неровной вибрацией, подобной басу низкочастотного сабвуфера. Топанью вторили гром и завывания, то ли ветра, то ли умерших плакальщиц, делая атмосферу ещё более безумной. У меня не было пути, кроме как вниз, в преисподнюю. Лестница продолжалась, уходя в бесконечность. Этому безумию, как и самому спуску, не было видно конца. Стены рушились на глазах, осыпая меня каплями дождя и ветра, разносившего каменную крошку.
Лестница вдруг превратилась в помост, ведущий на третий этаж. Я едва вырвался из кошмара, выпрыгнув в проход и упал к ногам девяти женщин с размалёванными лицами. Их лица! Они были вымазаны красками и походили на образы, изображённые на картинах. Чудовищные создания навалились на меня, хватая и удерживая на месте. Я вырвался из их цепких рук и побежал через коридор к другой лестнице.
Тьма текла рекой, захлестывая меня по самое горло. Она не давала мне двигаться быстрее. Женщины, сошедшие с холстов, то и дело маячили по сторонам, размываясь в красках безумной палитры, которые были потрачены на них таким же безумным художником.
Кстати, о крокодиле — он не отставал, то и дело хлопая неуклюжими ступнями и хлюпая провисающей гортанью. Жертвы преступлений стали походить на порочных женщин из баров и пабов. Я никак не мог избавиться от них. А они завывали от боли, которая должна была угаснуть вместе с их смертями.
Запечатлённые на холстах, эти женщины вываливались из них, впивались в мою плоть, царапались острыми ногтями, рисуя на коже рук и шеи изящные узоры красного вульгарного цвета.
Я бежал, стараясь двигаться вперёд. Расстояние между выходами с третьего этажа было небольшим, но мне никак не удавалось достичь следующего спуска, который мог бы привести меня ниже на один уровень.
— Сон как сон! Чего бояться? — подумал я.
— Меня! — гаркнул бешеным вороном упырь, следовавший за мной по пятам. Он наслаждался процессом преследования жертвы, вот только, вероятно, не понимал своим крокодильим мозгом, что я, в отличие от всех других его жертв, был мужчиной, психиатром, хорошо подготовленным к такого рода обстоятельствам в кошмаре.
Я бежал, оглядываясь по сторонам, кружась во всех направлениях, словно юла. Дом рушился, и предотвратить его падение было уже невозможно. При самых неблагоприятных обстоятельствах я мог оказаться под его руинами.
Внезапно показался проход на лестницу. К этому моменту тени полностью обнажили образы девяти женских фигур, которые, как оказалось, действительно сошли с картин. Карикатуры ожили еще больше, впитав истинное зло кошмарного сновидения. Теперь они беззастенчиво хватали мою одежду костлявыми руками, оставляли на коже глубокие обжигающие порезы, кровоточащие, сверлящие мерзким холодом. Мне удалось вырваться, отбиться от некогда прекрасных женщин, ставших мерзкими тварями, не знающих чести и достоинства. Вместо их лиц мелькали непонятные разноцветные месива, сделанные мясницкими руками убийцы. Не знаю как, но темнота выплеснула меня в коридор. На подсвеченной серым светом лестнице не оказалось ни капли воды. Над головой крыша была пока что целая. Я начал спускаться вниз, но из-за неловкости уронил ножку стула в пролёт, лишив себя единственного оружия. Она летела перелетной птицей, летела в полной невесомости и упала только через несколько секунд на твердую поверхность гранитного пола. Я наблюдал за её падением, пока она не скрылась в темноте полицейского участка.
Звук удара палки о цементный пол разносился по теням, вибрируя и нарушая несокрушимую тишину. Мне удалось сделать ещё несколько шагов вперед, прежде чем я остановился. Желание оглянуться назад буквально скрутило мне шею. За спиной неожиданно лязгнули зубы и челюсти могучей пасти, осветив моё лицо электрическими искрами. Я споткнулся и кубарем покатился вниз по лестнице. Крокодил бросился за мной на всей своей скорости.
Падение было внезапным, его невозможно было остановить или замедлить. На угловатых ступенях можно было переломать все кости, но меня спасало то, что всё это было лишь сном. В конце бесконечного пути я упал лицом на твёрдый пол, приподнялся и побежал дальше.
На пути мелькнула дверь девятнадцатого кабинета. Я забежал в неё, освещая путь тем же фонариком, и крепко заперся, слыша, как динозавр двигается по второму этажу. Также я крепко забаррикадировался большим шкафом, предполагая, что хищник не сможет проникнуть внутрь кабинета.
Луч фонарика вырвал из темноты пластиковый человеческий силуэт в половину натуральной величины. Страх и трепет пронзили мозг, испугав сознание до безумия. Неужели отсюда нет выхода? Сколько ещё мне скитаться по разрушающемуся зданию в поисках заветной двери наружу? Зачем, для чего я пришёл сюда добровольно?
Вот теперь все складывается для меня как нельзя плохо. Он ищет меня. Он будет искать меня где угодно, чтобы разорвать на клочки. Крокодил в шкуре человека в реальности. Человек в шкуре крокодила в своих страшных снах. Маньяк по натуре, скрывающийся за маской художника-энтузиаста, которому нечего терять и приобретать в жизни. Безнадежный псих. Бездарь, отнимающий жизни. Зачем я явился к нему в подсознание рискуя всем? Зачем я вытаскиваю подобных ему невежд из пучин ада, когда их все равно ожидает электрический стул? Кто из нас двоих больший идиот: я или крокодил за забаррикадированной дверью?
Я настойчиво ожидал, выжидал момента истины, нервно дергаясь, но ожидание завершилось ничем.
Руки демона оцарапали дверное полотно, цифра на кабинете слетела вниз. Звонкий удар маленькой таблички отразился в ушных раковинах, проник в мозговые извилины, забившись глубоко в центр головы.
Жадный монстр неторопливо проводил когтями по стальной двери, выводя на ней причудливые символы. Он ждал, и ожидание это было гораздо мучительнее самого прихода смерти.
Рептилия, олицетворяющая молодого маньяка, не произносила слов — она дышала в коридорной пустоте, наполняя её смрадом, полном гнили разложения, тая в себе неприкрытую злобу.
Я присел, прислонившись к двери сбоку, в ожидании вестей с «того света». Нужно было привести сознание в состояние полного спокойствия. Я уговаривал самого себя не нервничать, не поддаваться яростным порывам безумия, не обещавшим ничего хорошего.
Приём, известный среди монахов, но не распространённый в практике психиатрии. Уговоры, заговоры и мантры не представляют особой ценности в психотерапии, однако же в панических ситуациях и моментах крайнего отчаяния могут выручить.
Монстр не говорил, как раньше, он не врывался в девятнадцатый кабинет. Крокодил фыркал и шкрябался, никак не пытаясь войти внутрь помещения. Нужно было вывести его на диалог. Это был самый благоприятный момент для налаживания коммуникации между нами двумя.
— Эй, ты там? Я слышу тебя. Чего тебе нужно? Ты гоняешь меня по всему зданию, — я едва дышал, слегка напрягая зрение.
Фонарь, оброненный на пол, катался по гладкой поверхности кабинета туда-сюда, не останавливаясь, его лучик пробегал по моему лицу, задевая предметы интерьера. Синее свечение обжигало сетчатку глаза, пуская темные мошки в темноту ночи.
— Давай поговорим. Что тебя тревожит? Расскажи, что не так?
— Всё не так. Я хочу жить, но горю в огне. Нет мне спасения. Но судьба подарила шанс всё изменить при помощи тебя. Разница у нас в возрасте большая, но я не прихотлив в подборе товарища по несчастью. Кому ты служишь?
— Я служу закону. Все мы подчиняемся закону, — протянул я раненным щенком.
— Вы меня хотели принести в жертву своему призрачному идолу под названием «закон». Я тоже занимался подобным. Я приносил в жертву своих родных и близких, чтобы мне был дарован шанс стать на одну ступеньку выше по развитию.
— Какому развитию? О каком развитии ты говоришь?
— Написание картин в честь искусства, которое вы всё равно не поймёте никогда.
— Ты понимаешь суть свершенных тобою вещей? О чём ты говоришь? Закон стоит выше всякого искусства. Тебе нужно сознаться в своих преступлениях.
— А я и не совершал преступлений. Мои убийства совершены во благо культурного развития.
Всё ясно — передо мной был упрямый шизофреник, весьма закоренелый в своих ошибочных суждениях, видящий мир в чёрно-белых тонах, только чёрное в его мировоззрении выглядело белым, а белое — чёрным. Его не убедить в вине и не заставить просто так раскаяться в совершенных преступлениях. Нет, сэр, не так все просто!
— То есть, по-твоему, убивать — это во благо?
— Не все убийства совершаются во благо. Но я могу отделять их, разделяя на черные и белые.
— Кто дал тебе такую силу, чтобы ты совершал благие убийства?
— А кто дал вам право писать законы и по ним выносить вердикты, и вершить суды?
— Мы — общество. Мы все живём в обществе, подчиняемся его закону.
— Но это не значит, что вы не можете заблуждаться! — прорычал крокодил загробным голосом невежды.
— Но и не значит, что ты можешь быть прав во всём. Это невозможно.
— Но вот здесь-таки я прав во всём. Общество диктует своему окружению как жить и по каким принципам, а это аморально, потому что само общество извращено.
— Чего ты хочешь? Чего ты ждёшь? Чего выжидаешь?
Мне поднадоело играть в кошки мышки, необходимо было вынудить парня, застрявшего в шкуре аллигатора, открыться, поведать о своих истинных планах.
— Разрушения. Полного и всеобъемлющего разрушения. Нам с тобой тут ничего более хорошего ждать и ожидать не стоит. Всё сводится к одному — тотальному разрушению всего и вся. Гляди как красиво падают стены! Как нарушается их целостность, ломается гладкая структура, крошится кладка. Загляденье!
— Убийства, разрушения... Сколько ещё можно? Сколько это всё продлится? Этот бесконечный, порочный круг нужно разомкнуть и разорвать окончательно! Помоги мне, и я помогу тебе обрести свободу совести.
— А я не заложник совести, чтобы какой-то низкосортный психиатр помогал мне в моих делах и провинностях. Ты здесь гость, а не я. Думаешь, я — тупое животное, а нет! Я умнее, чем кажусь на первый взгляд!
— Убийства и разрушения, стремления всё разрушить — не есть путь для человека. Нам нужно созидать.
— А я и созидаю. И не переубеждай меня в этом. У меня просто слишком сложное искусство для понимания всеми.
— Я видел твои картины. Это никакое не искусство, а жуть какая-то. Вернись на путь человека разумного.
— Невозможно изменить то, что начато. Ты скоро это поймёшь.
— Я помогу тебе, — в последний раз попытался я взаимодействовать с маньяком не агрессивно.
— Поможешь. И я объясню тебе как. Теперь бегать будет сложнее.
Здание накренилось ещё больше в бок. Казалось, оно скоро обрушится. Где-то наверху упал потолок, затем стена или её часть. Животное за дверью зарычало. С ним более не хотелось вести никакие светские беседы, а уж тем более профессиональные. Он все извращал и выворачивал на выгодную себе изнанку. Я пребывал в невероятном возбуждении, которое влекло за собой внутреннее бессилие, смешанное с глубокой опустошенностью. Минуту спустя по стенам пошли трещины, пол подо мной весомо просел. Везде стал слышаться свистящий ветер, несший капли не успокаивающегося ливня. На улице возник смерч. Поток смертоносного ветра в завораживающем танце конического круговорота двигался в мою сторону.
Тишина пространства походила на ту, что царит в склепе. Атмосфера адски сгущала краски, давила на глазницы, выворачивая их дном наружу.
Продолжительный рык крокодила, оскверняющий всё вокруг, плавно прекратился. Я застыл в ожидании новой речи маньяка. А сказать ему явно было много ещё чего. Слышалось, как напрягается его упругая гортань, приобретая черты наполненного до верха чёрного помойного мешка больших размеров. Он собирался с силами для оглашения "последнего слова".
— Сказать, что я — гений, — это все равно, что не сказать ничего. Гении здесь — вы. Кто, как не учёные, могли разработать адскую машину, перемешивающую два сознания в одно? Это по-фашистки гениально и ужасно, просто и возмутительно. Для чего вы это сделали, я также не понимаю. Но бежать назад поздно. Машина включена и работает, она забрала нас в свою бездну, из которой может выбраться только один. Если у крокодила есть возможность ухватить мясо, то он это сделает, поверь мне на слово. Я также не упущу шанса ухватиться за последнюю возможность остаться в мире живых, потому что "тот мир" обещает мне множество страданий. Назад в прошлом обличии мне все равно не вернуться. Смерть — не есть избавление, а продолжение уже зачатой некогда боли. Искупление невозможно, его любые методы исключены. Все мы — рептилии, если дело касается точного расчёта. Да, мы все — хладнокровные пресмыкающиеся, если высчитываем варианты избежания смерти или кары за совершённые преступления. Люди — те же рептилии, если можно где-то нагадить и уползти безнаказанным, чтобы тебя никто не сцапал грязными ручищами. А у законников руки-то куда грязнее, нежели у многих преступников в сто раз! Я знаю это. Я был и по эту сторону добра, и по ту сторону откровенного зла; никто меня не разубедит в том, что всё так, как я знаю на деле! Умереть не так уж и страшно. Сгинуть в темноте забвения — вот настоящий ужас, порожденный космосом или его галлюцинацией, каждую ночь появляющийся над головой. И такова моя воля и мой план: ты пропадаешь в бездне, а я выхожу обновлённый, не молодой, более-менее красивый, с профессией и репутацией, которую, конечно же, не заслужил. Я замещу тебя! Твой разум станет моим! Я выйду из мерзкого забвения обновлённый, как новорожденный младенец из утробы матери. Будь моей матерью! Будь моей десятой картиной! Я позабочусь о том, чтобы ты стал известным произведением искусства! Не надо кистей и красок, не надо палитры и холста, всё, что нужно — кровь! Почему ты молчишь? Не понравился мой превосходный план? А мне вот нравится, только подумай: ты испепеляешься во сне, умираешь, аннигилируешься сам собой, без особых причин, а я возрождаюсь вместо тебя, в твоём теле! Хорошо придумано, скажи? Машина всё сделает за меня. Ваша машина — произведение искусства! Почему ты молчишь? — говорил крокодил без конца, без умолку, не прекращая щебетать коротким языком, напрягая мешковатую глотку.
Я не отвечал ни слова этому безумцу. Я смотрел на блуждающее мерцание, которое исходило от пустоты, по которой скользил луч синего фонарика. Оно пыталось пробиться в мир кошмара, где сейчас находилось мое сознание, но не могло проникнуть сквозь толстые стены полицейского участка.
До меня доносились обрывки слов говорившего: «Вернись… опять… место…». Кажется, это был детектив Горн, но утверждать точно нельзя. Кто-то, назовём так эту фантомную личность, утверждал, что мне нужно возвратиться «назад», чтобы вернуться в реальный мир из этого кошмара.
Мне нужно снова оказаться в комнате, в которой я очнулся при пробуждении. Но как это сделать, если за дверью постоянно дежурит монстр с человеческим сердцем, а может быть, и с такой же бесполезной и жидкой душонкой?
Но это же сон! В нём всегда можно найти лазейки! Я начал судорожно искать что-нибудь в своём окружении, что могло бы помочь мне проникнуть в другое помещение. И вскоре я нашёл несуществующую в реальности вентиляцию, закрытую пластиковой решёткой, которую можно было снять без специальных инструментов. Я снял решётку без какой-либо предварительной подготовки и заглянул внутрь длинного туннеля, пронизанного несколькими лучами лунного света, говорившего о частичном обрушении строения. Синева заворожила меня, как самая жестокая смерть из всех существующих на свете.
Позади раздавался звук перекатывающегося по полу фонарика, который я оставил для отвлечения внимания негодяя. Этот звук слегка, совсем немного успокоил меня, приободрив для дальнейших свершений.
— Будьте вы все прокляты и ваша машина для смешивания сознаний! — воскликнул я и бросился в шахту.
Ползти пришлось очень долго. Иногда внизу раздавался мерзкий скрежет. Зубы гиганта лязгали, словно стальные цепи. Я блуждал по узким коридорам, слыша множество посторонних звуков, выбивающихся из обычного окружения: звук дождя, порывов ветра, музыку разряда нескончаемых молний и прочего, чего внутри помещения четырехэтажного дома никак не может быть.
Потом в металлический корпус вентиляции стали впиваться челюсти крокодила! Они не задевали меня и уж тем более не препятствовали моему движению вперёд к своей желанной цели. Так что я не обращал на подобного рода противодействие рептилии моему побегу из девятнадцатого кабинета никакого внимания.
Я не желал погибать в подобном месте! В мои планы не входила смерть во сне, подобно бродячей собаке под забором! Преследователь следовал за мной, но затем его шаги стихли. Мне удалось преодолеть стену, отделявшую офисные помещения от подсобных.
В какой-то момент я упёрся в стену, и проход шахты разветвлялся в разные стороны. Я повернул налево и поспешил дальше. Вопрос заключался в том, как и где выбраться. Мне была нужна решётка, через которую можно было бы попасть в следующее помещение. И такая возможность вскоре представилась.
Хлипкая пластиковая решётка выходила в небольшой кабинет, и я выломал её, оказавшись в офисе следователя. Монстр плутал где-то рядом, но определить его местонахождение было невозможно. Открыв дверь, я огляделся по сторонам. Стены разрушались на глазах, пол и потолок крошились, как сахарные. Динозавр издал неестественный рёв.
Тьма, пронизанная множеством серых лучей, угрожала обрушиться на меня всей своей массой. Сколько весит тьма? Нисколько. Она невесома. Но тем не менее она давит на меня прямо сейчас всем весом отчаяния, отделявшим свободу от несвободы!
Безумец был выведен из себя моим внезапным исчезновением из кабинета под номером девятнадцать. Мне до сих пор слышится звук падения таблички с этими цифрами.
Я полз по коридору, опасаясь столкнуться с парнем, застрявшим в шкуре дикого зверя. Но всё шло гладко. Трещины на стенах множились, и вскоре через них в помещение начал проникать свежий воздух с дождём. В небе грохотало так, что, казалось, вот-вот обрушится само небо.
Я почти добрался до нужного кабинета, откуда начал свой путь. Неужели я действительно смогу вернуться в свой мир, только вернувшись в то помещение, где находился прибор под названием «психотрон»? Откуда всё началось, там всё и закончится. Мне нужно лишь незаметно оказаться в кабинете, и, возможно, я проснусь там, где уснул в прошлый раз. От такого счастья мысли путались. Я исполнился силы для последнего рывка через коридорную пустоту к цели.
В тот момент, когда я ощутил напряжение в ногах и боль в руках от сжатых в кулак пальцев, в пустоте комнаты, оставленной мной, мелькнул луч фонарика, до сих катающегося по полу. Страх пронзил моё сердце, словно медной стрелой, но надежда не покидала меня, красочно рисуя в воображении побег во всех возможных вариантах. Главное — позади осталось беспутье, впереди чётко обрисовывался дальнейший путь к сладостному дому. Вкус страха и ужаса переместился из головы в глотку, а затем в грудную клетку, заставляя испуганное сердце биться гораздо сильнее. Я сжался, словно упругая пружина, чтобы выпрямиться снова, но с большей силой! Я побежал, не удержавшись, рванул с места, как кошка, готовая к ловле мышей!
Слух исказил громкий топот собственных ног, растёкшийся горячей волной по шее и плечам, ударивший молнией в желудок волной адреналина. Моя тень проносилась через лучи серости, скользящей по частям тела. На повороте мне почудился образ прямоходящего крокодила. Из-за моей дерзости, выданной невероятно большой порцией разом, он не сориентировался и погнался за мной чуть позже.
Некогда крепкое здание рушилось, обваливались треснутые полы и стены, испещрённые паутиной. Вихрь сумасшедшего воздушного потока пронзал полицейский участок насквозь. Ещё немного, и он подхватит и меня, и моего врага, и унесёт нас обоих в неведомые дали, где мы скроемся в черноте горизонта.
Челюсти гиганта пролетели мимо меня в нескольких мгновениях от спины, и здесь монстр поскользнулся, шлёпнувшись на бок. Пока крокодил поднимался, я успел скрыться в кабинете, где меня подключили к аппарату для слияния двух сознаний. Теперь дело за малым — найти окончательный путь назад.
Здание сметало на глазах! Поток воздуха уносил куски стен в далёкие дали. Дыр в строении становилось всё больше и больше с каждой секундой. В пространстве возникло искажение, преломляющее свет лунного света. Я протянул к искажению руку, почувствовав касание свежего воздуха в его нутре, отличного от застойного, который пребывал внутри проклятого места.
Наглухо запертая дверь разлетелась вдребезги — в комнату ворвался взбешённый человекоподобный бык, увенчанный рогами и мощными челюстями, преобразовавшийся в нечто непонятное, желеобразное, как медуза, переливающаяся в потоках мрачных океанских волн.
Пространственное искажение засасывало меня внутрь. Что хуже всего: неизвестность или крокодилья хватка, отгрызающая тебе конечности по порядку, одну за другой? Недолго раздумывая, я прыгнул вперёд, спасаясь от погони буйного маньяка. Всё смешалось. Моё сознание полетело вверх в волнах воды, поднимаясь с самого дна до сих пор непознанной бездны. Только в этот раз никаких древних животных мне не привиделось. Я пронёсся через плотные слои океана на одном дыхании; мой следующий судорожный выдох вырвался уже в ином измерении. Реальность опять приняла меня в свои нежные объятия, словно мать непослушное дитя, оторвавшееся от родного дома.