ДУБИНУШКА (Канун Дэйл)
(продолжение)
Через забор высотой пониже колена я увидел невесёлого мистера с недобрым лицом - это он сам себе пел мотивы. Одет был аккуратно, хотя и не сказать, что по моде - широкий плащ в сухую и вполне тёплую погоду мало кто в Англии носил.
- Да ниспошлёт господь вам здравия в одиннадцатом часу утра, раб божий сэр Полумракелл! - воскрикнул я подходя.
- Ну здорово, ежели всурьёз, - подозрительно покосился хозяин, - чего это у вас там в котомке? Не кадило ли?
- Оно и есть, - мотнул я утвердительно волосами, - хожу с ним всюду. Вот и к вам нахлынул. Очистить жилище - вот мои богоодобряемые намерения.
- Обойдусь, - угрюмо отказался Полумракелл, - уж ежели над кем зависло, то и спасаться нечего. Не надо мне вашего дыма, я лучше сам накурю.
Я удивился - он был первым, кто не пожелал чудодейственного ритуала.
- Уныние - грех, дорогой мирянин, - попытался я его вразумить, - а дым очищения изгонит из души тоску безысходную. Наполнит органы дыхания свободой пронзительной.
- Мы люди, на контузии чуткие, - отмахнулся мрачный сэр, - если к нам дьявол лезет, то не противимся, Богу и так некогда, чтоб ещё наше убожество учитывать.
- Ну уж напрасно вы, - вступился я за всевышнего, - Отче наш - парень не промах. Он исполнит свои защитные функции - надоть только молиться, молиться и молиться. Хотя б три-четыре подхода в день.
- Только ежели припрёт. Тогда и помолюсь - так уж и быть. Завтра, к примеру. Часов в восемь. А кадить не надо. У меня работы навалом.
- Что ж за профессией владеешь ты, о сын божий и Англии гражданин? Неужели ты ходишь куда-нибудь в должность?
- Мне работу сами приносят, - ворчливо ответил Полумракелл, - я народный умелец и могу всё. Приносят мне чё сделать, я и молочу. А мне плотят. Руки у меня золотые - так и в дипломе написано. В скобках. Я не тунеядец, как попы.
Чтоб не успеть оскорбиться, я бросил вопрос боковой:
- А сам-то ты видел ли призрачную фигуру? Довелось ли?
- Может, и довелось. Разберёшь их что ли - призрак он или наоборот - налогоплательщик-труженник - по мне они все одного поля яблоки. Принесёт ежели призрак заказ мне на дом, я и ему сделаю.
- Стало быть, нету у вас страха?
- У меня страх, если только стреляют в меня. Как нынче ночью, например.
- Стреляли?! - в замирании напрягся я, - ночью?
- А как же. Сам слышал, как пуля пролетела. От уха неподалёку. У меня сразу всё настроение испортилось.
Я вдумался ещё сильнее:
- А расскажи мне, блуждающему пастору, всё потоньше. Когда ж и где такой стыд устоялся? Мы, наследники инквизиций, должны знать про мирские обострения.
- Я ж говорю. Вышел ночью к корове, посмотреть: снится ей чего-нибудь или в холстую спит, слышу - летит. А потом и хлопок ухом учуял.
Я внимательно прищурился:
- Хм... кто же это мог быть стреляющим гражданином?
- А я знаю? У деревенских стрелецкого оружия нету.
"Нужно обязательно сообщить Холсту, - быстро настроился я на допотемнение и без того тёмного дела, - когда стреляют, это уже недружелюбие явное. Это уже угроза функциям организма.
- А хорошо ли ты знаешь ваших добрых сельчан? - спросил я дугообразным путём, - может, кто-то искру огульной неприязни к тебе на сердце держит? Замочить в сарае хочет?
- Это мне неведомо. В последнее время никого не разберёшь. Уходили б вы отсюда, Святой Отец. Не ровен час - и вы ещё наскочете на побледневшее исчадие.
- У меня долг, сын мой, и он священен. Как цепочка кадила моего.
И как ни не хотелось мне, но я, простившись с неприветливым Полумракеллом, снова пошёл по домам.
Вскоре полдеревни дымило по-чёрному, будто б она дотлевала после пожара - я возле колодца утирал тряпкой свой помутнённый грим.
- Живите вольготно, - успокаивал я людей, - сатано изышел из жилищ ваших.
- Всё живое тоже вышло, - кивали мне люди, - тараканы - и те в лес бежали. Это вселяет надежду.
Размашисто и уверенно я отбыл в направлении гиблого кладбища.
Там, озираясь и стараясь не шуметь, прошёл к знакомой уже пещере, отвалил камень.
Скелет монаха так и лежал в неподвижности, безучастно к земной жизни, будить его я не стал. Подложил только под черепок деревянную гнилушку.
Прибыл верный мой Клюнни, весточку притаранил.
С трепетом я развернул бумажку.
"Вот что, Вотштон, - прочёл я сразу и ощутил некоторую досаду; было б поприятнее что-нибудь вроде "... мой далёкий друг..." Ну да ладно, не в игрушки играем, - делаете вы всё замечательно, как исправный служака; сведения ваши необычайно полезны. На Брыкссона не сердитесь - он слишком глуп. Больше внимания к мебели жителей села. Присмотритесь: нет ли у кого-нибудь вместительного шифоньера..."
Я задумался в воспоминании.
"Пожалуй, ничего такого пока не видел".
Да честно говоря, видеть и не мог - как только поджигал огненную смесь кадильного содержимого, так сразу же воздух наполняла чёрная тяжёлая тьма.
"... сегодня причините себе заслуженный отдых. Не делайте ничего, побездельничайте, можете даже поспать. Ночь тоже проведите без заботы. Хотя совсем незначительную пустячную просьбу всё же попрошу вас выполнить. Это не займёт у вас ни особого времени, не потребует никаких физических усилий:
Украдите у мистера Квакелла хорошую добротную лопату. Ближе к полуночи тайно проникните на кладбище и отыщите могилу графини Кики-Мор. Аккуратно извлеките из земли надгробье и положите его где-нибудь рядом. Потом незаметно раскопайте эту могилу не менее, чем на три метра в глубину. Всё, что там обнаружите - всё ваше. Если захотите, забирайте смело. Вы, конечно, хотите сейчас спросить: "Зачем это всё нужно?". Но я уверен, что не спросите. А раз так, то потом можете сходить обратно в деревню - часок поспать. Но до рассвета необходимо обязательно вернуться и всё засыпать обратно. Вернуть на место надгробье и тщательно замести все следы. Потому как, друг мой, надругательство над прахом усопших - это преступление не из пустяковых. Помните это.
Будьте опять же внимательны к ночному небу; во время работы нет-нет, да посматривайте: вдруг посчастливится увидеть что-нибудь жуткое.
Желаю вам большой удачи, мой друг, и доброго времяпрепровождения".
Я отодвинул с глаз листок и окостенел, как скелет.
Плохо помню, как именно я писал ответ - наверно, это началось не ранее, чем через час после прочтения инструкции, пальцы меня не слушались.
"Сердечно благодарю, мой далёкий друг, за высокую честь, мне оказанную, и за большое, глубокое доверие. Выкапывать могилы - почётнейшее из всех дел на земле. И я, конечно, это сделаю, раз от того зависит жизнь людей.
Мистер Полумракелл меня не пустил, сегодня ночью в него стреляли. Ночевал у Квакелла. По деревне ходит какая-то мерзкая старуха, попрошайничает и источает смрад. Говорят, появилась недавно. Кто такая - неизвестно. Люди до сих пор в напряжении, песни их грустны. Очумлено мной ещё девять домов. На этом прощаюсь, настроение моё как никогда приподнятое".
Опять привязал бумажку вокруг шеи ворона, затянул у самого горла потуже и выпустил.
Клюнни, колотясь о стены, хрипя и часто садясь, пошёл шагом.
Пришлось подпихнуть его, чтоб полетел. Полетел, но как-то боком и жалобно.
Пошатываясь, цепляясь полами сутаны за усыхающую могильную траву, я поплёлся по кладбищу.
Но что такое! Когда же это кончится? Опять я увидел согбенное дряхлое старческое существо. Старуха глядела на меня протяжно, вперёд себя тянула искривлённую костистую руку:
- Дай, батюшка, на хлебушко, я бы поесть чичас взялась. А то уж занемогла от убожества.
- Да что ж ты, раба рыхлая, среди мёртвых-то ходишь? - брезгливо и внимательно пробормотал я, - кто ж тут на тебя отзовётся? На живых выходи, в село.
- Подай, батюшка. Я когда ем, то мне отрадне.
- Кто ж ты и откуда, настоль взрослая? Из каких туманов ты вышла?
- Я, батюшка, леди Кики-Мор, древняя графиня. Мне восемьсот лет. У меня тут и могилка моя есть. Вон там, - и она со скрипом указала пальцем в конкретную сторону, - приходи гостить - приму. Подай сейчас на хлебушко - и я сгину.
Меня содрогнуло.
Машинально дал ей какие-то пенсы из кармана, ещё раз с ужасом на неё глянул , вспомнил, что вчера вечером, наверно, обидел её, и весь подавленный медленно побрёл.
Пока светло, решил всё же загодя отыскать ту проклятую могилу, иначе в темноте это станет совершенно уж чересчур. Смутно оценил направление указующего старухиного перста.
Действительно нашёл. К моему удивлению, могила не показалась мне совсем заброшенной - видимо, кто-то сюда всё-таки забредает. Неприятным холодом внутри отозвалось одно странное обстоятельство - трава на могиле не росла.
На старом плоском памятнике сохранилась надпись "Кики-Мор Графиня 1110 - 1713".
Позавидовав немного долгожительству, я в сильном смятении поплёлся в деревню.
Идя уже между домов по улице, увидел Гайку Алкашича, сидящего на бревне возле своей лачуги - полуоткрытые глаза отдавали стеклом.
- Мир тебе, неиссыхающий раб божий, - вяло поприветствовал я его, - с постепенностью ли проистекает день твой нынешний? Нет ли претензий к здоровию и миру, под луной уложенного?
- Я, Святой Пастор, решил сегодня выпить. Для того и не сплю.
- Смелое желание, - грустно похвалил я, - а не слышался ли тебе нынче ночью какой-нибудь громкий звук, например, выстрел?
- Это надо вспоминать, - ответил Гайка, вспоминать не попытавшись, - скорей всего, слышал. Только, может, и не в этом году. Мы, сербы, года за время не считаем.
- А ведь стреляли, дай бог прояснения, в доброго мистера Полумракелла, что жизнь свою ведёт неподалёку. Могли б и сразить.
Алкашич равнодушно попечалился:
- Да, ваше преосвященство. Пуля - это неприятно.
- А что, Гайка, не встречалась ли на пути твоём старушка такая сыпучая, на вопросительный знак похожая?
- Давно тут бродит, ведьма, - нехотя махнул он рукой, - попрошайством скулит. Я не дал. И в дом не пустил.
- Просилась?
- Прямо лезла. Но у меня дубина во дворе, показал. Отошла.
- Леди небось самая старинная в вашем пункте жизни. Наверно, она такая же была и в час рождения твого?
- Тут и вспоминать не надо. Дён десять или шесть назад здесь образовалась, может, кто из тряпок её слепил. Если ещё увижу - пожалуй, ударю по спине.
- Что ты, Гайка! - испугался я участия в покушении, - неможно руку поднять на убогую.
- А я не руку, я дубину подниму. Старухе какая разница.
- Лучше скажи, Гайка, - переключил я Алкашича на другое, - что это за раб божий с велосипедом ходит? Что ли раба божья Блинни к нему привыкнуть стремится?
Гайка сердито нахмурился. Но ответил равнодушно:
- Это полицай обычный.
Меня пронзила неприятная оторопь.
- Как это "полицай"? - запнувшись переспросил я, - он совсем не полицай. Он бегущий от тяжкой доли скиталец...
Алкашич брезгливо перебил:
- Это он на арапа берёт. Вся деревня знает, что полицай.
Я сглотнул сухость во рту:
- Рога, - думаешь, - мочит?
- Да, лепит горбатого. Фуфло толкает.
- Откуда ж недоверчивость твоя? - я не на шутку испугался провала операции, - что навело твою мысль в русло скепсиса?
- А у него на велике написано: "Рolicie". В двух местах. И эмблема ещё. И причёска у него скотланд-ядовская.
"О боже! - воскликнул я в душе набожным тоном, - Брыкссон нас всех выдал".
Однако же я растерянно попытался оспорить гайкины тезисы:
- Он же просто мог взять велосипед у какого-нибудь щедрого душою полисмена, покататься и вернуть? Разве нет?
Гайка, поглядев на меня чуть насмешливо, вдруг заострил язык:
- А чего это вы всполошились, ваша Святость? Тоже полицию пугаетесь?
Я на всякий случай побубнил:
- Да, Гайка. Мы, люди церкви и божьих домов, не уважаем это мирское сословие. Они поступают с нами с большой препохабностию. Вот анадысь одного нашего аббата в кутузку законопатили, волкИ позорные. И донимали там словесами непотребными. И до большой гладкости остригли голову его.
- Так уж ежели пожелаете, я могу стукнуть этого лисапетного приблудного моей дубиною. Время у меня есть.
- Нет, не те пути у нас, попов священных. Мы за миролюбие на селе.
И я грустно ушёл.
Добрый мистер Квакелл накормил меня и дал пить. Я расспросил его - нет ли на деревне разговору какого?
Он ответил, что есть, но сам он ничего не слышал, потому что на деревню выходит редко.
Я бесцветным тоном сказал, что сегодня поздним вечером уйду во тьму сельского мира.
- Это зачем же? - не понял Квакелл, - аль мои покои вам беспокойны?
- Я стану исповедавать одну вашу рабу, на облик благоприятную. Она сама так захотела, - безбожно соврал я.
- Блинька никак? - уважительно догадался Квакелл, - что ж, ночная исповедальня - дело прогрессивное. Когда мужской пастор и женская послушница - ночью одни, то дело пойдёт. Доверие будет.
Я ощущал усталость и тягость в душе от предстоящей мне ночной могильной перспективы, хотел спать. Вспомнил про конюшню.
- А что, брат, - обратился я к хозяину, - для чего ты в конском жилище держишь зеркало? Чтоб казалось, будто у тебя не один конь, а два?
Мистер Квакелл мгновенно смутился и голову опустил, вздохнув с протяжённостью.
- Боюсь, осУдите меня, - виновно ответил он, - не хотел, чтоб вы знали. Думал, богохульное это дело.
- Чего ж тут омерзительного для всевышнего? - не понял я.
Квакелл добавочно вздохнул:
- Видите, Святой Отец, у меня дома много электричества. И я хочу собирать энергию от Солнца - светила небесного. Начал строить конструкцию.
Сэру Полумракеллу я заказал вогнутую отражающую поверхность - параболоид. И рассчёт кривизны дал. Но он вогнул недостаточно - фокус вышел слишком далековато - вам, наверно, всё это предосудительно чуждо слушать.
Я полусонно, но уважительно глянул на собеседника:
- Ну что вы, сэр, простите... что ты, сын мой, наш Бог, наоборот, приветствует концентрирование лучей в одном месте. Так и в писании сказано: да не уботся раб божий собрать в кучу света излучение, ещё лучше - когерентное.
Квакелл добродушно потеплел:
- Надо же, как красиво изложено в Рукописях Святых - и почему я читал их в детстве невнимательно. Вот, батюшка, мечтаю выстроить установку и на всю деревню энергии накопить. Ведь не любят меня люди, сторонятся. А я им в дома лампочек Эдисона навкручиваю - может, и приблизятся тогда.
- Бог даст - так и будет... - невесело кивнул я, - я поговорю с ним...
- Что-что?
- Да это я так. Заговариваюсь по-аббатски. Мне предстоит нынче нелёгкая ночь.
(потом)