– Алло, Петь? Это тетя Маша. Слушай, родненький, мы с Витькой, Люсей и внучком Степкой на выходные выбраться решили. Так соскучились! Подумали – махнем к тебе на дачу! Воздух, шашлычок… У тебя же место-то какое – раздолье! – голос в трубке звенел слащавой настойчивостью.
Петр замер у окна, глядя на свой аккуратный участок. Только что прополол грядки, подрезал розы. Тишина. Покой.
– На дачу? – его собственный голос прозвучал чужим, плоским. – Тетя Маш, выходные… я как раз планировал…
– Ой, да брось ты свои планы! – перебила тетя Маша. – Семья же! Мы все привезем! Мясо, салатики… Люська пирог испечет знаешь какой! Просто переночуем, утром – на природу! В лесочек рядом! Ты только место для палатки подскажи, да мангал твой, ладно?
В горле у Петра встал ком. Перед глазами поплыли картины прошлого визита. "Просто переночуем". Тогда это растянулось на три дня. Итог: Сожженная газонокосилка (Витька "чинил"), сломанная ветка у любимой яблони (Степка "исследовал"), пропавший набор садовых инструментов (то ли увезли, то ли в костре), гора мусора, прикрытая старым ковриком у забора ("А мы думали, ты мешки выбросишь!") и бесконечные крики, скандалы, требования.
– Тетя Маш, – Петр намеренно сделал голос тверже, глядя на свой идеальный газон. – У меня тут… ремонт. Вода отключена. Туалет не работает. Места нет вообще.
– Да ладно тебе! – засмеялась тетя. – Мы же не привередливые! Ведерко – и в кустики! А воду из колонки принесем! Не проблема! Мы в семь заедем, хорошо? Приготовься!
Терпение Петра лопнуло. Как пузырь. Громко. Он больше не мог. Не хотел. Его дача – его отдых. Его тихая гавань после адской городской недели. Не место для нашествия.
– НЕТ! – вырвалось у него громче, чем он планировал. В трубке воцарилась тишина. – Тетя Мария Ивановна! Слушайте внимательно. – Он сделал паузу, подбирая слова. – Можешь везти родственничков хоть в тайгу! На Байкал! На Луну, в конце концов! Но на МОЙ участок – нога их не ступит! Никогда. Больше. Поняли?
В трубке наступила тишина. Потом – шумный вдох.
– Петь! Да ты как разговариваешь?! Мы же семья! Родная кровь! Мы тебе добра желаем! Отдохнуть хотели вместе!
– Добра? – фраза вышла горькой. – После вашего прошлого "отдыха" я месяц восстанавливал! Газон как после танков. Инструменты – раскурочены. Мусор – под каждым кустом! Это не отдых, тетя. Это нашествие саранчи. Нет. Больше – нет.
– Да что ты мелешь?! – голос тети Маши стал визгливым. – Газон – трава, отрастет! Инструменты – железки! Мы же живые люди, Петр! Душевное общение важнее! Ты эгоист! Дачник-индивидуалист! Совсем от семьи отбился!
– Да, отбился! – согласился Петр с неожиданным облегчением. – Отбился от хаоса, разрухи и вечного "ой, извини, мы не хотели". Мой участок – моя территория. Мои правила. И первое правило: родственничкам вход воспрещен. Категорически. Всего доброго, тетя.
Он положил трубку. Рука дрожала. В ушах стучало. Он подошел к окну, глубоко вдохнул запах скошенной травы и земли. Его земли. Его тишины.
Но тишина длилась недолго. Завибрировал телефон. "Мама". Петр стиснул зубы.
– Петя! Что это ты натворил?! – в трубке рыдал материнский голос. – Тетя Маша в истерике! Говорит, ты ее чуть ли не матом послал! Отказал родной тете в крове! Да еще такими словами! "Родственнички"! Это оскорбительно!
– Мам, – Петр постарался говорить спокойно. – Я не посылал никого матом. Я четко обозначил границы. После того, как они в прошлый раз устроили тут…
– Ах, этот твой прошлый раз! – перебила мать. – Вечно ты все раздуваешь! Ну, газончик помяли? Ну, железяку какую-то сломали? Пустяки! Люди хотели пообщаться! Проявить внимание! А ты – дача, дача! Как собака на сене!
– Мама, это не пустяки! – Петр чувствовал, как нарастает знакомая усталость. – Это мой труд. Мое место отдыха. Они не "проявляли внимание". Они устроили погром. И не извинились толком. Считают это нормой. Я больше не хочу быть "сенной базой" для их бесцеремонных пикников.
– Бесцеремонных?! Да они душу вкладывали! Пирог Люська на твой день рождения пекла – весь день провозилась! А Витька тебе беседку хотел подлатать весной!
– Пирог был невкусный и сгоревший, а "подлатать" беседку – это сломать две опоры и забыть молоток на крыше, где он проржавел? – Петр не удержался. – Это не помощь, мам. Это дополнительная головная боль. Я ценю их намерения, но не могу больше ценить последствия. Мой участок закрыт. Точка.
– Ты меня в гроб вгонишь! – всхлипнула мать. – Семья рушится из-за твоей дачи! Из-за какого-то клочка земли! Тебе родственники не дороги? Ты хочешь остаться один?
– Я хочу остаться в своем доме, в своем саду, в покое, – ответил Петр тихо, но очень четко. – Без сломанных вещей, без гор мусора, без криков до полуночи. Если это значит "остаться один" – значит, так тому и быть. Но я не пущу их сюда больше. Ни тетю Машу, ни Витьку с Люськой, ни Степку с его "исследованиями". Нога их не ступит на мой участок. Я предупредил.
Он положил трубку, выключил звук телефона и вышел на крыльцо. Вечерний воздух был прохладен и свеж. Пахло сиренью и влажной землей. Его землей. Его сиренью. Он прошелся по дорожке, потрогал гладкий лист хосты, поправил опору для клематиса. Все было на своих местах. Чисто. Ухоженно. Тишину нарушали только птицы да далекий гул трактора.
Внутри все еще клокотало. От злости на их наглость. От обиды на слова матери. От усталости от вечного чувства вины, которое они умело на него вешали. "Семья", "родная кровь", "душевное общение" – всегда были крючками, за которые его тащили в болото их хаоса.
На следующий день пришло сообщение от Люськи, жены Витьки: "Петр, ну что ты устроил? Тетя Маша плачет! Мы же хотели как лучше! Сделали бы шашлык, Степка тебе бы помог в саду! Ты нас обижаешь!"
Петр не ответил. Помощь Степки в прошлый раз заключалась в том, что он "помог" вырвать с корнем несколько кустиков только что посаженной рассады томатов, "пропалывая грядки".
А потом позвонил Витька. Голос хриплый, недовольный:
– Петь, ну что за дела? Шумиха на всю семью. Из-за чего? Дача – она ж не священная корова! Потерпел бы пару дней! Мы же не на месяц!
– Вить, – Петр говорил медленно, подбирая слова. – Ты помнишь мой газон после твоей "чистки" мотокосой? Помнишь, как ты "чинил" газонокосилку и она задымилась? Помнишь, куда делись мои секатор и садовая пила? Помнишь гору пакетов из-под твоего пива и чипсов за туей? Это – "потерпеть пару дней"? Для меня – нет. Мой участок. Мое решение. Не приезжайте.
– Да пошел ты со своей дачей! – рявкнул Витька и бросил трубку.
Петр вздохнул. Было и больно, и… легко. Он впервые четко обозначил границу. Не на словах в кулуарах, а громко и внятно для всех. "МОЙ участок. Нога их не ступит".
Через неделю пришло сообщение от двоюродной сестры из Питера, Ольги: "Петя, что там у вас случилось? Мама звонила, вся в слезах. Говорит, ты отрекся от семьи из-за дачи? Тетя Маша в обиде. Объясни".
Петр сел писать ответ. Коротко. Без эмоций. Про сожженную газонокосилку. Про сломанную яблоню. Про пропавшие инструменты. Про мусор. Про бессонную ночь из-за их скандалов. Про слова Вити "Пошел ты!". Он закончил так: "Оля, я не отрекся от семьи. Я огородил свой маленький кусочек земли, который люблю и в который вкладываю душу. Я сказал: "Можешь везти родственничков хоть в тайгу! Но на МОЙ участок – нога их не ступит!" Это не жестокость. Это самосохранение. Я устал быть территорией свободного выгула для их бесцеремонности. Если это делает меня плохим родственником – пусть. Мой участок – моя собственность".
Он отправил сообщение. На душе было странно. Пустота и… покой. Как после грозы. Он вышел в сад. Полил розы. Прополол морковку. Сегодня Степка не вырвет ни одного кустика. Витька не сломает ни одного инструмента. Тетя Маша не будет командовать на его кухне. А Люська не оставит гору грязной посуды со своим "невкусным" пирогом.
Он сел на скамейку под яблоней. Та самая, у которой Витька когда-то сломал ветку. Место слома затянулось, но шрам остался. Как шрам в душе от всей этой истории. Но дерево жило. Цвело. Давало плоды. И Петр чувствовал, что и он сможет. Теперь, когда граница была проведена. Четко. Словами, которые уже разлетелись по всей семье: "Можешь везти родственничков хоть в тайгу! Но на МОЙ участок – нога их не ступит!"
Пусть шепчутся. Пусть обижаются. Пусть считают его дачником-индивидуалистом. Его участок дышал покоем. Его розы пахли свободой. А это дороже всех пирогов и показного "душевного общения" в мире. Он закрыл глаза. Тишина. Только пчела жужжала над клумбой. Его клумбой. Его тишина. Его правила. Наконец-то.