Елена выгнулась над грядкой так, что сама себе казалась буквой «зю». Спина нылила, будто кто-то там внутри шило ввинчивал, да не новое, а ржавое. Хотелось всё бросить: пусть эти кабачки горят синим пламенем, лечь бы под одеяло, накрыться и ждать — авось само рассосётся. Но нет. Грядки — это фронт. А она — дочь военного. Отступать? Не её история.
Дача… Мамина гордость и её же боль. Дом папа своими руками поднял, а мама каждую клумбу любовью засадила: сирень, мята — чтобы свежо было, даже если в доме слёзы. Мама ушла давно, семь лет как. А для Елены всё так, будто она просто в магазин за хлебом выбежала, да задержалась. Каждый раз, когда Елена сюда приезжала, сердце переворачивалось.
Раньше Виктор, муж её, тоже любил дачу. Рыбачил, коптил рыбу, мечтал про баню с сауной. А теперь — два раза за лето приезжал, и оба раза с кислой рожей. Интернет, видите ли, не ловит. Чайник слишком громко свистит. Клопы падают с потолка — аж как парашютисты. Полный караул.
И вот, в тот солнечный день, когда Елена думала, что главный враг — это тля на кустах, жизнь решила подкинуть номер поинтереснее.
Она вышла на террасу с ведром. И застыла. Во дворе — Лариса Ивановна. Свекровь. В костюме цвета «заплесневелая груша» и белых перчатках. Рядом — паренёк в клетчатой рубахе, с планшетом, всё меряет участок шагами, записывает.
— Это что сейчас было, мать вашу?! — Елена чуть не выронила ведро.
— О, Леночка, привет! — свекровь растянула улыбку. Такая улыбка бывает только на похоронах или когда скандал семейный намечается. — Я решила: хватит мучиться с этим огородом. Никто сюда толком не ездит. Продадим. Молодой человек — риэлтор, очень приличный. Его зовут Егор.
— Мы? — пальцы у Елены так и чесались вцепиться в этот планшет и расколотить его о забор. — Кто такие «мы»?
— Ну ты же сама жаловалась: спина болит, автобусом добираться тяжело. Я подумала, пора всё это превратить в деньги. Мы с Витей решили.
Парень-риэлтор кашлянул: — Очень приятно… — и сделал шаг назад. Видимо, почувствовал: сейчас кабачок прилетит прямо в лоб.
— А ну вон из моего сада! — Елена шагнула к нему. — Живо. И скажи в своём агентстве: участок не продаётся. Точка.
— Елена Валерьевна, я просто…
— Иди, пока жива, — пока я тебя не «угостила» свежим кабачком! Органическим, с моей земли!
Егор исчез с такой скоростью, что пыль за ним только поднялась.
Елена повернулась к Ларисе Ивановне.
— Не драматизируй, Лен, — холодно выдала та. — Жить надо проще.
— Проще?! — Елена сделала глубокий вдох. — Ты хоть раз слышала, как пахнет мята на рассвете? Когда все спят, а ты сидишь с чайником у костра? А доски скрипящие слышала? Папа их вбивал своими руками! Это не «обуза». Это всё, что у меня осталось от родителей. А ты хочешь превратить это место в гостиницу для московских хомячков? Ну-ну.
— Не строй иллюзий, Леночка, — усмехнулась свекровь. — Дача-то на Витю оформлена. Ты здесь так, жена. Пока жена.
Елена замолчала. Впервые за десять лет не стала оправдываться. Просто смотрела на свекровь. И вдруг почувствовала — ей уже не страшно. Ей даже интересно стало, что будет дальше.
Через час Лариса уехала, колёса взвизгнули. Елена стояла на крыльце и смотрела на малину.
— Пока ещё жена… — пронеслось в голове.
Вечером приехал Виктор.
— Что за цирк с риэлтором? — буркнул он. — Мама в шоке. Я в шоке. Ты тоже в шоке. Что это с тобой?
— А у меня всё хорошо, — спокойно сказала Елена, наливая чай. — Просто вспомнила: я не вещь. И не грядка. И уж точно не удобство.
— Ты опять начинаешь! — взорвался Виктор. — Мама хочет упростить жизнь, ты — утонуть в мяте! Мы могли бы взять ипотеку, купить квартиру в центре!
— Так и бери, Вить. Только без меня. И без моих чаёв под сиренью.
— Ты что несёшь, Лена? Мы двадцать лет вместе!
— Двадцать лет — это не гарантия. Это срок. Как за убийство.
Виктор опустился на табурет, снял ботинки, закрыл лицо руками.
— Ты хочешь всё разрушить?
— Я? — Елена слегка улыбнулась. — А ты уверен, что это я?
Наутро она поехала к нотариусу. Надо было проверить бумаги. Если война — то не за сарай и грядки. Война — значит с корнем.
Елена шла по коридору нотариальной конторы так, будто в роддом записалась: вроде ждёшь чего-то важного, а внутри — и надежда, и страх. Как будто сейчас скажут: «Поздравляем, у вас счастье!» или «Извините, будем резать — и без наркоза».
За стойкой сидела молоденькая сотрудница, улыбалась так, будто не бумаги печатает, а конфеты из кулька раздаёт.
— Садитесь, Елена Сергеевна, — сказала она мягко, — я сейчас распечатаю сведения из Росреестра. Секундочку...
Елена закрыла глаза, вдохнула, как в книжках по йоге пишут: на четыре — вдох, на восемь — выдох. Вроде полегчало. Почти.
И тут, как назло, секунда превратилась в вечность. В ту самую, когда все самые плохие догадки вдруг подтверждаются.
Участок на Виктора.
Дом — тоже.
А она? Никто. Просто женщина «при». Ни хозяйка, ни сосед, ни даже тень. Ноль.
И голос свекрови снова зазвучал внутри, как приговор: «Ты — просто жена. Пока ещё».
— Спасибо, — сухо выдала Елена, беря бумагу. — Этого достаточно.
— Хотите, у нас юристы хорошие есть, — мило предложила девушка. — Специализируются на разводах.
— Я подумаю, — кивнула Елена. — А пока поеду собирать урожай.
Правда, никуда она не поехала. Села на лавочку у входа, достала телефон, нашла в контактах «Петя Дача».
Пётр Семёнович — сосед, пенсионер. У него три темы: картошка, политика и бывшая жена, которая уехала в Сочи с электриком. Надёжный мужик, как старая поленница: сухой, пахнет костром, но если что — всегда рядом.
— Алло, Пётр Семёнович? Здравствуйте... — голос дрогнул, но держался. — Присмотрите за дачей, пожалуйста. Особенно если кто-то с планшетом и в белых перчатках появится.
— Леночка! Да я им ноги переломаю! — взвился он. — Пусть только сунутся. У меня вилы наготове! Я тут как бабка с топором!
— Спасибо, Петя. Надеюсь, до вил не дойдёт.
Но внутри она знала — дойдёт.
Через два дня Виктор объявился. С сумкой, с лицом будто не жену потерял, а кота.
— Лен, давай поговорим, — начал он почти виновато. — Всё как-то резко вышло.
Елена молчала. Сидела за столом, перелистывала бумаги: выписки, копии, свидетельства. Кофе дымился, Виктор устроился напротив.
— Мы устали, — сказал он тяжело. — Застряли. Это место — прошлое. Я хочу нового. Для нас обоих.
— А для меня что? — спросила она тихо.
— Чтобы ты была счастлива. Но не в грязи, не с комарами. Мы можем жить удобно. Вместе.
Она усмехнулась, чуть с иронией:
— Картина ясна. Ты — муж на бумаге. Я — жена для галочки. Дом — твой. Свекровь — хозяйка. А я где? На огороде? В списке забытых вещей? Вы с риэлтором — за моей спиной. А я с документами — в обиде.
Виктор покраснел, отвёл глаза.
— Ну это же формальности, Лена…
— Конечно, формальности. И брак — тоже. Если бы любил — ты бы даже не подумал продавать. А ты пошёл и сдал меня за ипотеку и мамкино одобрение. Вот тебе спасибо.
Он резко встал, голос сорвался:
— Ты опять всё преувеличиваешь! Мамка — да, резкая. Но и ты... не подарок! Я устал жить, как на минном поле!
— Минное поле — это когда идёшь по дому и не знаешь, рванёт ли сегодня, — ответила холодно. — Так вот, взрыв уже был. Я не знаю, кто ты теперь, но такого соседа мне точно не нужно.
Он замолчал. Смотрел, молча.
— Это конец? — спросил тихо.
— А ты как думал? — пожала она плечами. — Я не для того живу, чтобы вам с мамочкой котлеты лепить, пока вы переписываете мою жизнь на кого-то другого.
Виктор искал ключи, натягивал ботинки, потом остановился в дверях.
— Мама не права… — пробормотал он. — Я запутался.
— Мы все запутались, Вить. Но я — уже распуталась.
Он ушёл тихо, даже дверью не хлопнул.
Елена налила ещё кофе. Рука дрожала — но не от страха. От облегчения.
Впервые за много лет она не была «при». Она была — сама. С ключом от своей жизни в руках.
Через неделю она подала на развод. Через десять дней Пётр Семёнович позвал её на ужин — просто борщ и настойка. Через месяц она начала процесс признания дачи совместно нажитым имуществом.
И в каждом шаге училась простому: иметь право на свою жизнь.
Елена держала в руках судебное письмо, будто стакан с ядом: холодный, противный, и вкус такой, что сразу выплюнуть хочется, но проглотить придётся. Не страх — страх ушёл ещё тогда, когда Виктор сказал: «Ну давай, оформи быстро, без ссор, чтоб не мучиться». В тот момент она поняла — всё серьёзно.
Письмо сухое, как засол у свекрови:
Ответчица — Волкова Елена Сергеевна.
Истец — Волков Виктор Иванович.
Иск — признание имущества личной собственностью.
И внутри всё заорало: «Да как ты смеешь!»
Пятнадцать лет бок о бок. Картошка с грядки, баня, где сама гвозди забивала, ремонт туалета, две зимы в пуховиках без отопления, комары, что уши жрали — и теперь этот гад решил заявить: «Дача моя. Только моя».
А за его спиной маячила она — Лариса Ивановна. Женщина-ураган. Генерал в юбке.
Суд назначили на среду. Утро хмурое, дождь моросит, будто небо устало от этой семейной возни. Елена пришла одна, в плаще, с папкой документов и лицом библиотекаря, которому надоели дурные вопросы. Виктор явился с адвокатом. И, конечно, с мамой.
— Ну что, Леночка, опять со своими обидами? — пропела Лариса Ивановна, поправляя зонт, как будто на премьеру в театр пришла. — Муж уходит — значит, не твой. Надо уметь отпускать.
— А вы не устали отпускать мужей, Лариса Ивановна? — спокойно глянула Елена. — У вас же традиция: сначала мужа — в сторону, потом жену сына — подальше, теперь вот и недвижимость себе переписать решили?
Та зашипела, будто её пчёлы в губу укусили.
— Грубовато. И неблагодарно. Мы же по-человечески хотели. Без грязи.
— А вы меня в эту грязь сами затащили, — ответила Елена. — Только я теперь умею плавать.
Судья оказалась женщиной лет под шестьдесят. С таким видом, будто ей снова на проверку принесли сочинения «как я провёл лето».
— Опять Волковы, — усмехнулась она. — У нас вы как сериал — без финала.
Адвокат Виктора бодро заговорил, как продавец утюгов: — Участок куплен до брака. Дом построен на личные средства моего клиента. Есть чеки. Ответчица доказать участие не может.
Елена встала. Подошла к столу, подняла руки:
— Чеков у меня нет. А вот руки есть. Видите? С мозолями. Я месила бетон, таскала кирпичи, борщи ему варила и рубахи стирала, пока он с мамой на море ездил. Если это не вклад, то я не знаю, что тогда вклад.
Судья спросила: — Свидетели?
— Есть. Пётр Семёнович, сосед. Трубы прокладывал, канализацию чинил по колено в грязи. Он подтвердит.
Виктор опустил глаза. Лариса Ивановна прошипела:
— Вот и показала, кто ты есть. Грязь, склоки и мужики-соседи.
Елена спокойно: — А вы живёте не сердцем, Лариса Ивановна. А кадастровым номером.
Судья подвела итог: — Дополнительное заседание через две недели. Экспертиза вклада. И советую подумать… стоит ли рвать глотки за кирпичи, если стены между людьми уже упали.
Выходили молча. Дождь моросил. Виктор догнал Елену:
— Лена… Я не знаю, как так получилось. Может, я ещё могу всё исправить?
Она посмотрела прямо, без жалости:
— Вить, когда дом гниёт изнутри — крышу латать бесполезно. Ты сдал меня. Мамочке. Своему комфорту. Своему «по-быстрому». А я теперь никуда не спешу. Я останусь. В этом доме. В этой жизни. Но без тебя.
Он стоял, как мальчишка, которому не дали конфету. А она больше не была его сладостью. Она стала сталью.
Через месяц Елена выиграла дело. Половина дома — её. И она выкупила Виктора до копейки. За те самые деньги, что копила «на море».
Первую ночь в своём доме заперла все замки. А утром распахнула окна. Без страха. Без тени.
Пётр Семёнович услышал её смех и прислал сообщение: «Слышу. Живёшь, Лена. Наконец-то живёшь».
Она улыбнулась, подняла глаза к небу — и впервые за долгое время там не было ни одной тучи.
Финал.
Потому что жизнь — не вещь, не бумажка и не кадастровый номер. Жизнь — это то, что ты умеешь отстоять.
Если вам понравился этот рассказ — обязательно подпишитесь, чтобы не пропустить новые душевные рассказы, и обязательно оставьте комментарий — всегда интересно узнать ваше мнение!