Год назад я и подумать не могла, что моя жизнь превратится в хаос. Мы с Антоном, моим мужем, жили дружно. Не без мелких ссор, конечно, — где их нет? Но в целом всё было хорошо. Его мама, Тамара Ивановна, всегда казалась мне женщиной строгой, но справедливой. Она любила порядок, любила держать всё под контролем. Иногда её замечания резали, как нож, но я привыкла. «Это её натура», — говорил Антон, и я кивала, стараясь не принимать близко к сердцу.
Но прошлый год стал для неё настоящим испытанием. Сначала её вызвали в следственный комитет. Подозревали в соучастии в каком-то деле, связанном с её бывшим коллегой. Она клялась, что ни при чём, и в итоге дело закрыли, но эти пять месяцев допросов, повесток и нервов выжали из неё все силы. Я видела, как она изменилась: стала раздражительной, резкой, начала забывать мелочи. Мы с Антоном тогда поддерживали её как могли: приезжали, готовили еду, помогали по дому. Я думала, это временно. Стресс ведь всех меняет.
Потом умерла её мама. Это было ожидаемо — бабушке было за девяносто, она давно болела. Но Тамара Ивановна, несмотря на подготовленность, тяжело переживала утрату. Она замкнулась, стала молчаливой, иногда часами сидела и смотрела в одну точку. Я пыталась её разговорить, но она отмахивалась: «Оставь, Катя, мне не до разговоров».
А спустя два месяца случилось то, что окончательно выбило её из колеи. Скоропостижно скончался её муж, мой свёкр, Виктор Павлович. Инфаркт. Никто не ожидал — он был здоровым, крепким мужчиной. Для Тамары Ивановны это стало ударом. Она перестала выходить из дома, почти не ела, а когда мы приезжали, смотрела на нас с пустыми глазами.
— Мам, может, тебе к врачу? — осторожно спрашивал Антон.
— К какому ещё врачу? — огрызалась она. — Мне просто время нужно.
Мы с Антоном переглядывались. Время. Конечно, время лечит. Но я уже тогда начала замечать странности.
Всё началось с моего звонка. Я решила выразить соболезнования после смерти свёкра — позвонила, чтобы поддержать. Думала, обычный разговор: слова утешения, немного слёз, немного воспоминаний. Но вместо этого Тамара Ивановна обрушилась на меня с такой злобой, что я опешила.
— Ты чего звонишь? — рявкнула она в трубку. — Тебе-то что до этого? Только и ждёшь, небось, когда мы все тут перемрём!
Я замерла, держа телефон. Голос дрожал, но я постаралась ответить спокойно:
— Тамара Ивановна, я просто хотела поддержать. Мне очень жаль, что так случилось.
— Жаль ей! — фыркнула она. — Ты мне тут не лицемерь, Екатерина. Я тебя насквозь вижу!
Я пыталась что-то сказать, но она бросила трубку. Я сидела, глядя на телефон, и не могла понять, что произошло. Антон, когда я рассказала, только пожал плечами:
— Ну, у неё стресс, Катя. Не бери в голову.
Но это было только начало. Через пару недель на семейном ужине Тамара Ивановна вдруг повернулась ко мне и заявила:
— Ты, Катя, к психиатру бы сходила. У тебя с головой не всё в порядке.
Я чуть вилку не уронила. Все за столом замолчали. Антон кашлянул, его сестра Лена сделала вид, что увлечена салатом.
— Простите, что? — переспросила я, надеясь, что ослышалась.
— А что? — продолжала она, глядя на меня с прищуром. — Ты странно себя ведёшь. Все это замечают. Пора бы тебе провериться.
Я почувствовала, как кровь приливает к лицу. Антон молчал, глядя в тарелку. Лена попыталась перевести тему, но Тамара Ивановна уже вошла в раж:
— Да что вы все молчите? Я же правду говорю! Она ненормальная, я давно это вижу!
Я встала из-за стола, пробормотала что-то про «пойду покурю» (хотя я не курю) и вышла на улицу. Антон догнал меня через пять минут.
— Катя, ну ты чего? Мама не в себе, ты же видишь. Не обращай внимания.
— Антон, она меня психически больной назвала! — почти кричала я. — Это нормально, по-твоему?
— Она переживает, — устало вздохнул он. — Потерпи. Ей тяжело.
Я проглотила ком в горле. Потерпи. Хорошо. Я ведь не железная, но ладно, потерплю.
После того ужина странности Тамары Ивановны начали нарастать, как снежный ком. Она звонила родственникам — сестре, племянницам, друзьям — и рассказывала, что я, видите ли, приезжаю к ней домой и… испражняюсь на её дорогие диваны. Да, вы правильно прочитали. Она утверждала, что я специально порчу её мебель. Когда я услышала это от Лены, я сначала подумала, что это шутка.
— Лен, ты серьёзно? — переспросила я, чувствуя, как внутри всё холодеет. — Она правда это говорит?
Лена замялась, но кивнула.
— Ну, она не в себе, Катя. Ты же знаешь, что это бред. Просто не бери в голову.
Не бери в голову. Как будто это так просто! Я пыталась объяснить, что пятна на диване — это следы от её мамы, которая в последние месяцы уже плохо себя контролировала. Но Тамара Ивановна не слушала. Она упорно твердила, что это я, что я больная, что я нарочно порчу её дом.
На поминках свёкра ситуация дошла до абсурда. Тамара Ивановна, сидя за столом, вдруг начала говорить, что я якобы ударила её. Все родственники замерли. Я сидела напротив, чувствуя, как взгляды всех присутствующих впиваются в меня.
— Тамара Ивановна, — начала я, стараясь держать голос ровным, — когда это я вас ударила? Вы о чём вообще?
— А ты ещё и отпираешься! — закричала она, стукнув кулаком по столу. — Ты меня толкнула, когда я попросила тебя не трогать мои вещи!
Я посмотрела на Антона. Он сидел, опустив глаза. Лена пыталась что-то сказать, но свекровь её перебила:
— Вы все её покрываете! Она ненормальная, я же вижу!
Я не выдержала. Встала, взяла сумку и ушла. Антон догнал меня уже у машины.
— Катя, ты чего? Куда ты?
— Антон, я не могу это больше терпеть, — сказала я, чувствуя, как слёзы подступают. — Твоя мама обвиняет меня в том, чего я не делала. А ты молчишь.
— Она больна горем, — тихо ответил он. — Дай ей время.
Я села в машину и уехала. В тот момент я ещё надеялась, что это временно. Что она придёт в себя. Но я ошибалась.
Через месяц после поминок Тамара Ивановна перешла все границы. Она начала говорить Антону, что я хочу отсудить его квартиру. Квартиру, которую он купил до нашего брака! Она требовала, чтобы он подарил ей эту квартиру, «чтобы я не могла её отнять». Антон пересказал мне это с какой-то неловкой улыбкой, как будто это было что-то забавное.
— Мам, ты серьёзно? — спросил он её, когда она в очередной раз завела этот разговор. — Катя не собирается ничего отнимать.
— А ты что, ослеп? — кричала она. — Она только и ждёт, чтобы тебя обобрать! Подари мне квартиру, я её сохраню!
Я была в шоке. Это уже не просто странности — это паранойя. Я пыталась говорить с Антоном:
— Антон, твоя мама больна. Ей нужна помощь. Психиатр, психолог, кто угодно. Это ненормально.
— Катя, хватит, — отрезал он. — Она просто переживает. Не трогай её.
— Она обвиняет меня в том, чего я не делала! — кричала я. — Она говорит, что я порчу её мебель, бью её, хочу отнять твою квартиру! Это не стресс, Антон, это болезнь!
Он смотрел на меня, и в его глазах было что-то новое. Злость. Усталость. Разочарование.
— Это моя мать, — сказал он тихо, но твёрдо. — Я не сдам её в психушку. И не смей мне указывать, что делать.
Я замолчала. В тот момент я поняла, что осталась одна. Моя боль, моё унижение, моё чувство несправедливости — всё это для него было неважно. Главное — его мама. А я… я должна терпеть.
Я долго думала, прежде чем принять решение. Но чаша терпения переполнилась. Я не могла больше жить в этом кошмаре, где меня обвиняют в абсурдных вещах, а муж делает вид, что всё в порядке. Я собрала вещи, пока Антон был на даче, утешая свою маму вместе с Леной и её семьёй. Я оставила ему записку: «Я не могу так больше. Прости».
Когда он вернулся и увидел, что меня нет, он позвонил. Его голос был полон обиды:
— Катя, ты серьёзно? Уехала, даже не дождавшись меня? Ты хоть что-нибудь украла?
Я опешила. Украла? Он правда думает, что я способна на такое?
— Антон, ты серьёзно? — спросила я, чувствуя, как внутри всё сжимается. — Я ушла, потому что не могу терпеть, как твоя мама меня унижает, а ты молчишь. А ты про кражу?
— Ну а что я должен думать? — огрызнулся он. — Ты сбежала, ничего не сказав!
— Я не сбежала, — ответила я, стараясь не сорваться. — Я ушла, потому что ты выбрал молчание. Ты выбрал свою маму, а не меня.
Он молчал. А потом бросил трубку.
Сейчас я живу у подруги. Пытаюсь собрать себя по кусочкам. Каждый день думаю, правильно ли я поступила. Может, надо было остаться? Может, надо было ещё раз попробовать поговорить? Но потом вспоминаю, как Тамара Ивановна смотрела на меня с ненавистью, как Антон отмахивался от моих слов, и понимаю: я не могла иначе.
Я не знаю, что будет дальше. Антон звонит, пишет, но я не готова говорить. Его слова про «не украла ли я что» до сих пор эхом отдаются в голове. Как он мог? После всего, что я для него делала, после всех этих лет вместе?
Свекровь, судя по рассказам Лены, продолжает винить меня во всех бедах. Она уверена, что я «разрушила семью». А Антон… он всё ещё повторяет: «Маме просто нужно время».
Но я больше не могу ждать. Не могу терпеть. Не могу жить в этом аду, где меня делают виноватой за то, чего я не делала. Может, Тамара Ивановна и правда больна. Может, ей нужна помощь. Но я не могу быть той, кто будет её спасать, если мой муж этого не хочет.
Я не виню Тамару Ивановну. Она пережила страшное: подозрения, утраты, одиночество. Но я не могу быть её боксёрской грушей. И я не могу быть с человеком, который не видит моей боли.