1 октября 1833 г. А. С. Пушкин приехал в с. Болдино, чтобы завершить изложение давно задуманной им исторической работы о народном движении под предводительством Е. И. Пугачева. Работа была окончена 2 ноября, а в декабре рукопись, озаглавленная “история Пугачева”, была передана Николаю I на “высочайшую” цензуру. Несколько месяцев затем ушло на исправления, вносимые по требованию царя, пожелавшего непременно изменить название труда на “Историю Пугачевского бунта”, добавления из вновь выявленных документов, печатание. И вот — в конце декабря 1834 г. увидело свет одно из самых замечательных произведений великого поэта-историка.
“История Пугачева” А. С. Пушкина — первое подлинно научное исследование в русской исторической науке, посвященное антикрепостническому народному восстанию. С глубоким проникновением вскрывает автор антагонизм крестьянства и дворянства: с большим сочувствием пишет о восставшем народе и его предводителях, о совместной борьбе русского, башкирского, татарского, казахского и других народов против своих угнетателей; последовательно показывает объективную направленность Пугачевского восстания против самодержавно-помещичьего строя. К тому же “История Пугачева”, как и созданный вслед за нею исторический роман “Капитанская дочка”, была острополитическим произведением. На историческом материале Пушкин решал вопросы современной ему общественно-политической жизни. А тут самой насущной проблемой продолжал оставаться крестьянский вопрос. Причины, вызвавшие восстание Пугачева, не только не исчезли, но приобрели еще большую остроту. И живым идейным пафосом произведений Пушкина, посвященных пугачевщине, была мысль о сквозном характере социальных противоречий крепостнического строя, непрестанно потрясаемого взрывами народного гнева. Сам он с мужественным реализмом учитывал возможность уничтожения крепостнических отношений “от самой тяжести порабощения”, т.е. в результате крестьянского восстания.
Одновременно исторические работы великого поэта отразили синкретизм и противоречивость его взглядов на народные восстания. Несмотря на веру в общественный прогресс, он оставался представителем своего времени, своего класса: его подчас тревожила разрушительная стихия крестьянских возмущений, перераставших в гражданскую войну.
Анализу исторических взглядов А. С. Пушкина, выраженных в “Истории Пугачева”, единственном из завершенных исторических трудов поэта, посвящено немало работ наших историков и литературоведов. Научная общественность единодушна во мнении, что исследования А. С. Пушкина отмечены историзмом, необыкновенно живым творческим воображением, искусством точно анализировать и излагать события прошлого. Сам поэт, размышляя о миссии историка, настаивал на необходимости досконального и глубокого изучения документов и литературы, строгого источниковедческого анализа материалов — на условиях, при которых исторические труды единственно могут быть отмечены, “если не талантом, то по крайне мере, усердием и добросовестностью”.
“История Пугачева” создавалась Пушкиным на документальной основе с привлечением фольклорных материалов, мемуаров, рукописей и печатной литературы, которые он использовал после тщательного анализа. К тому же, как он сам писал позднее, поэт “посетил места, где произошли главные события эпохи”.
Упорная кропотливая работа над архивными материалами началась с конца февраля 1833 г., и Александр Сергеевич не прекращал ее даже после выхода “истории Пугачева”. Благодаря научным изысканиям Р. В. Овчинникова, в настоящее время известно подавляющее большинство документов, прошедших через руки Пушкина, основные этапы изучения поэтом архивных источников, обозначенных вехами: документ — “архивные тетради” поэта — текст труда “История Пугачева”. Нам известно и другое: многие источники были скрыты от поэта. Несмотря на неоднократные просьбы Пушкина к правительственным чиновникам о предоставлении ему документов о восстании Пугачева, ему была выдана лишь незначительная часть хранившихся дел. Это всего десять книг из Петербургского и Московского отделений архива инспекторского департамента Военного министерства.
Основной комплекс документов, с которыми познакомился Пушкин, составляло делопроизводство Секретной экспедиции Военной коллегии, военно-походных канцелярий генералов А. И. Бибикова и Ф. Ф. Щербатова за 1773-1774 гг. Копии документов, конспекты, выписки, заметки, сделанные Пушкиным в его “архивных тетрадях”, почти полностью сохранились и ныне собраны в Институте русской литературы РАН (Пушкинский дом). Все они обнародованы в двух частях девятого тома академического собрания сочинений поэта, изданных в 1938 г. (ч. 1) и 1940 г. (ч. 2). И мы видим, что фактологическая сторона “Истории Пугачева” на 80 процентов построена на архивных источниках. Из 3587 документов десяти книг Пушкин включил в свои “архивные тетради” 320, отобрав при этом наиболее ценный и выразительный материал, характеризующий главнейшие события Крестьянской войны.
В массиве документов, собранных поэтом, мы выделим те материалы, которые отражают события восстания на территории Башкирии (по административному устройству того времени это значительная часть бывшей Оренбургской губернии — прежняя Уфимская провинция и часть Исетской провинции, включающая Зауральскую Башкирию). Пушкин прежде всего снимал копии или делал выписки из подавляющего большинства оказавшихся в поле его зрения повстанческих документов. Он понимал, что царская цензура не позволит ему использовать их в полном объеме. Но как добросовестный исследователь он не мог обойти свидетельств, отражающих жизненные интересы трудящихся, социальные требования угнетенных народов России.
Таких документов в “архивных тетрадях” поэта-историка шесть. Среди них две копии именного указа “императора Петра III” — Пугачева от 1 октября 1773 г. о даровании башкирам воли, земли, угодий, свободы вероисповедания. Копии были сняты исследователем с переводов старотюркского текста указа, сделанных разными чиновниками правительственного аппарата. Кроме того, Пушкин сделал и выписку из этого указа.
По выписке можно проследить начальную стадию изучения указа Пушкиным-историком. Он отметил, что этот пугачевский акт “весьма любопытен” и выделил для себя среди обещаний башкирам формулу “верою и законам вашим”, т.е. провозглашение веротерпимости в отношении других вероисповеданий. Пушкин по достоинству оценил это пожалование, учитывая деятельность властей и церкви по внесению религиозного фанатизма и нетерпимости в духовную жизнь трудящихся. Поясняя фразу “и будьте подобными… степным зверям”, он записал, что это означает пребывание в “вольности”.
Пушкин далее копирует письмо одного из самых видных и до последнего преданных сподвижников Пугачева, повстанческого полковника Кинзи Арсланова к башкирским старшинам с призывом перейти на сторону восстания. Полное воспроизводство текста письма в “архивных тетрадях” говорит о том, что Пушкин оценил агитационное значение призывов Кинзи. К тому же, на эти мысли могли навести его высказывание командиров карательных войск. Так, генерал В. А. Кар в рапорте президенту Военной коллегии З. Г. Чернышеву от 31 октября 1773 г. писал о ненадежности башкирских команд, “потому что от бежавшего в толпу с своими подчиненными башкирского старшины Кинзи Арасланова через разсеяние во всю Башкирию злодейских возмутительных писем в великой колеблемости находятца и по сие время приходом к регулярным командам медлют”.
Пушкину встретился и именной указ “Петра III” — Пугачева приказчикам и заводским крестьянам Авзяно-Петровского завода от 17 октября 1773 г., в котором заключалось, в частности, требование скорейшего изготовления пушек и ядер для повстанческой армии, доставки оружия под Оренбург. Поэт тотчас отметил роль этого завода в снабжении пугачевцев артиллерийскими орудиями и боевыми припасами. С последовавшего через пять дней после названного документа именного указа Пугачева на Кано-Никольский завод с требованием вывоза с завода в Бердскую слободу артиллерии и боеприпасов Пушкин снял копию.
В архиве Пушкина сохранились два подлинных документа повстанцев, полученных поэтом уже после выхода “Истории Пугачева”. Это, во-первых, именной указ “Петра III” — Пугачева от 13 июня 1774 г., адресованный полковнику Бахтияру Канкаеву и походному старшине Ермухамету Кадырметеву, действовавшим на севере Башкирии и в Прикамье. Указ говорит о необходимости набора русских и башкир в “Большую армию”, двигавшуюся через Башкирию к Каме. Второй подлинник — подорожная грамота Военной коллегии повстанцев есаулу Салиху Наврузову от 13 июня 1774 г., отправленному с пугачевскими указами к Бахтияру Канкаеву.
Таким образом, Пушкин изучил шесть повстанческих документов, посланных в Башкирию. Все они — драгоценные свидетельства событий; эти документы формулируют нужды башкир и заводских крестьян; отразили моменты формирования повстанческого войска и снабжения пугачевской армии оружием. Изучение этих документов, дополненное пристрастным анализом собранных в Поволжье и Оренбуржье народных преданий, песен, сказов, несомненно, позволило Пушкину вернее понять социальный смысл народного движения.
С особо пристальным вниманием рассматривал Пушкин протоколы показаний пленных пугачевцев и других непосредственных очевидцев событий Крестьянской войны. Он выбирал прежде всего сведения, вскрывающие социальные цели восстания, а также боевое состояние повстанческих отрядов, карту их действий. Так, из протокола допроса казаков П. Лепилина и М. Ливкина в Военной коллегии Пушкин выписал следующие строки: “Пугачевым отдан был приказ забирать единственно добро у помещиков, до крестьян же не касаться, или брать за деньги”. Это яркое свидетельство антикрепостнической сути народной войны. Остается сожалеть, что Пушкину был закрыт доступ к следственным делам Пугачева и его ближайших сподвижников, сокрытым в подвалах Государственного Петербургского архива старых дел.
Основная масса документов, из которых Пушкин мог почерпнуть сведения о Крестьянской войне на территории Башкирии, исходила из правительственного лагеря. Это переписка Военной коллегии с командующими карательными войсками и командирами отдельных отрядов — В. А. Каром, А. И. Бибиковым, Ф. Ф. Щербатовым, П. М. Голицыном, И. А. Деколонгом, И. И. Михельсоном и другими, с оренбургским губернатором И. А. Рейнсдорпом, казанским губернатором Я. Л. Брантом. Это также рапорты действовавших в Башкирии генералов Щербатова, Голицына, подполковника Михельсона, секунд-майора Гагарина А. И. Бибикову и Ф. Ф. Щербатову. Четвертая часть из 320 законспектированных или полностью скопированных Пушкиным документов воспроизводила координаты повстанческого движения в Башкирии.
Одним из документов, прочитанных Пушкиным в делах Секретной экспедиции Военной коллегии, был именной указ Екатерины II от 14 октября 1773 г., которым генерал Кар назначался командующим войсками, направляемыми на борьбу с Пугачевским восстанием (копию этого документа Пушкин включил потом в приложение к своей книге). Указ императрицы настойчиво рекомендовал использовать в карательных целях башкирскую конницу. Знакомясь с бесславной историей Кара, так и не оправившегося от страха перед силой и размахом народной войны, Пушкин выписывает сведения о том, как долго пришлось Кару ждать башкирскую команду, о ненадежности прибывшего в ноябре в распоряжение генерала башкиро-мишарского отряда, наконец, об отказе башкир и мишарей прийти на помощь правительственным войскам в боях под деревнями Биккулово и Юзеево. И тут же на страницы “архивных тетрадей” ложатся свидетельства о массовом переходе башкир на сторону восстания. В снятых Пушкиным копиях рапортов нового командующего карательными войсками А. И. Бибикова президенту Военной коллегии Чернышеву за декабрь 1773 — январь 1774 гг., уже открыто говорится об опасности, возникшей в связи с широким распространением “зла”, т.е. в связи со “всеобщим возмущением” башкир, казаков, присоединившихся к ним заводских крестьян. Солидарность трудовых масс заставила Бибикова сделать вывод о том, что “не неприятель опасен, какое бы множество его ни было, но народное колебание, дух бунта и смятение”. Пушкин усиливает этот документ тем, что присоединяет к нему звучащее в унисон сообщение Деколонга: “Башкиры Уфимск.[ой] и Исетск. [ой] провинций бунтуют все, крепости и форпосты жгут, селения разоряют”.
Сосредотачивая основное внимание на действиях Главного войска повстанцев под Оренбургом и в ближайших к нему крепостях, Пушкин пристально изучал развитие событий и в других очагах восстания. Его записи содержат сведения о действиях восставших в Уфимской провинции под Стерлитамакской пристанью, Бирском, Табынском, Нагайбаком и Авзяно-Петровским, Воскресенским и другими заводами, а также под Челябинском, Иковской, Осиновской слободами и заводами Исетской провинции. Поэт не оставил без внимания ни одного факта, говорящего о совместной борьбе угнетенных масс русского и нерусского народов, о многонациональном составе отрядов повстанцев, их командиров.
Большое внимание уделил Пушкин Чесноковскому повстанческому лагерю под Уфой, второму по значению, масштабам деятельности центру восстания, возглавляемому пугачевским атаманом И. Н. Зарубиным-Чикой, в десятитысячном войске которого башкиры сражались бок о бок с казаками, помещичьими и заводскими крестьянами. 24 марта 1774 г. повстанцы потерпели здесь поражение в сражении с войсками подполковника Михельсона. Изучая это сражение, Пушкин конспектирует три следующих друг за другом документа: рапорты генерала Щербатова в Военную коллегию и Михельсона — генералу Бибикову о разгроме Чесноковского лагеря, о захвате в плен И. Н. Зарубина и его сподвижников. Из рапорта Михельсона, написанного по свежим следам, в день сражения, Пушкин отобрал все подробности боя, отметив что сражение было долгим, а повстанцы “дрались отчаянно”. Знаменательно, что поэт-историк берет сведения о количестве пленных, их наказании и т. п., но совершенно оставляет без внимания занимающее значительную часть рапорта перечисление заслуг офицеров Михельсона… Из второго рапорта Пушкин опять выбирает наиболее важную информацию о захвате в плен Зарубина-Чики и Ульянова. Рапорт Щербатова, не являвшийся первоисточником сведений о сражении под Уфой, а лишь излагавший рапорты Михельсона, был законспектирован кратко.
На лист с конспектом рапорта Михельсона Пушкин собственноручно нанес карту с изображением окрестностей Уфы, где происходили сражения пугачевцев с карателями. На ней указаны с. Чесноковка, д. Арово, Жуково, Третьяково, Зубовка, а также Табынская крепость, реки Белая и Уфа, дорога из Уфы в Казань. Изучение карты этого района Башкирии позволило Пушкину яснее представить ход битвы в ее пространстве и в динамике событий.
Попутно можно отметить интерес Пушкина к личности Михельсона, этого неутомимого, по словам императрицы, преследователя Пугачева. 8 марта 1833 г. в письме к военному министру А. И. Чернышеву поэт просил познакомить его с донесениями и рапортами Бибикова, Голицына и Михельсона. В полученных делах Пушкин выявил 16 рапортов Михельсона; 12 из них он использовал в книге и среди них семь, содержащих сведения о боях Михельсона против отрядов Зарубина-Чики под Уфой, отрядов Пугачева, Салавата Юлаева, Белобородова — под Кундравинской слободой, Симским заводом, на р. Ай.
Как известно, события, происходившие на территории Уфимской и Исетской провинций, становятся решающими во втором периоде Крестьянской войны. Именно здесь с апреля по середину июня 1774 г. действовало Главное войско Пугачева. Пушкин много потрудился над тем, чтобы воссоздать боевой путь Пугачева, отошедшего в Башкирию после поражения под Татищевой крепостью и Сакмарским городком. Действия Главного войска сопровождались взрывом народного движения в крае. “Башкирия генерально бунтует”, “Башкирия в сие время взбунтовалась паче прежнего”, — выписывает поэт эти грозные строки из донесений Рейнсдорпа и Щербатова. Пушкин конспектирует и тревожные донесения правительственных чинов об успехах войск Пугачева по линии крепостей, о взятии ими Магнитной, Карагайской, Петропавловской, Степной крепостей, и торжествующие реляции о поражениях повстанцев под Троицкой крепостью и Кундравинской слободой.
Как раз к этому периоду относятся запечатленные А. С. Пушкиным сведения о боевых делах предводителя восставшего народа Башкирии, бригадира повстанческой армии Салавата Юлаева.
Впервые имя Салавата возникает в “архивных тетрадях” в связи с упоминанием о действиях повстанцев в Красноуфимско-Кунгурском районе в январе 1774 г. В целом события, происходившие в этом удаленном от Бердского центра районе, Пушкин не исследует подробно. Но из прочитанного им рапорта бывшего коменданта Красноуфимской крепости поручика Н. Бахматова секунд-майору Д. Гагрину от 20 февраля 1774 г. поэт выписывает два имени: “Дмитрий Анофриевич Гагрин. Салават Юлаев”. Далее, из экстракта документов Оренбургской губернской канцелярии с сентября 1773 по август 1774 гг., названного самим Пушкиным — Журнал Рейнсдорпа (к слову сказать, это самый обширный документ, сохранившийся в делах Секретной экспедиции Военной коллегии), поэт узнает о захвате в мае 1774 г. отрядом под предводительством башкирского старшины Юлая Азналина и его сына Салавата Симского завода. Еще более подробные сведения о боевой деятельности Салавата Юлаева Пушкин получил из донесения Щербатова императрице от 20 мая 1774 г. и рапорта казанского губернатора в Военную коллегию от 27 июня 1774 г. Они информируют о боях двухтысячного отряда Салавата Юлаева с карателями у Симского завода и у переправы через р. Ай неподалеку от д. Киги. В связи с этим Пушкин делает краткие, но емкие выписки из письма Михельсона от 3 июня уфимскому воеводе Мясоедову: “Разбитый под Кундравами, Пугачев скрывался в горах и собрав 2,000 башк.[ирцев] и 300 разбойников со[е]динился при реке Ай с Салаватом (всего 4,000 человек). Разбитые ушли в лесные горы”. Смысл цитаты ясен: строки из письма Михельсона говорят как о широкой поддержке башкирами Пугачева, так и о знаменательном факте присоединения отряда Салавата к вождю восстания в трудные дни его боевых неудач.
Затем, следуя мысленно за войском Пугачева, продвигавшимся через Башкирию к Каме, Пушкин заносит в свои тетради сообщения о сражении Михельсона против отрядов Пугачева и Салавата Юлаева у д. Киги, о соединении отрядов Салавата и пугачевского атамана Белобородова с тем, чтобы двинуться впереди Главного войска по направлению к центру страны.
Все названные документы, принадлежавшие разным военным чинам карателей, помогли поэту-историку довольно близко познакомиться с видным сподвижником Пугачева, славным сыном башкирского народа Салаватом Юлаевым и впервые в научной литературе воссоздать образ замечательного народного вождя.
В середине июня 1774 г. Главное войско Пугачева покидает Башкирию; его путь лежит к Поволжью. Неотступно восстанавливая карту этого движения, Пушкин не забывает о продолжающей сражаться Башкирии. Он вносит в свои тетради заметки о боях под Уфой, Табынском, Стерлитамаком, в деревнях по р. Белой, переписывает “реестр” предводителей повстанческого отряда, вступившего в конце июня у д. Алманаево в бой с полковником А. Я. Якубовичем; этот перечень включает имена восьми старшин Ногайской дороги, сотника и четверых рядовых. Вместе с тем поэт скрупулезно отмечает, что часть башкир пошла с войском Пугачева, и те участвовали во взятии Осы, Казани, Саратова.
Далеко не все собранные А. С. Пушкиным материалы вошли в “Историю Пугачева”. Делая строгий отбор, творчески осмысливая факты, поэт-историк твердо следовал своему основному замыслу — отразить главные события народного восстания, непосредственно связанные с боевыми делами его предводителя. Определенное значение при этом имело, как мы знаем, и ожидание пристальной, охранительной “высочайшей” цензуры Николая I.
Так, например, не были использованы поэтом сведения о деятельности повстанческой Военной коллегии. Пушкин обошел также вопрос о причинах, вовлекших в восстание заводских крестьян, бедственное, бесправное положение которых было очевидно даже генералу Щербатову, который сообщал: “…зав.[одские] крестьяне, выведенные из терпения жестокостию своих господ, не только не думали защищаться, но сами помогали бунтовщикам”. Наконец, в рукописи, представленной царю, не было следующего отрывка: “Пугачев быстро переходил с одного места на другое. Чернь по-прежнему стала стекаться около него; башкирцы, уже почти усмиренные, снова взволновались. Комендант Верхо-Яицкой крепости, полковник Ступишин, вошел в Башкирию, сжег несколько пустых селений и, захватив одного из бунтовщиков, отрезал ему уши, нос, пальцы правой руки и отпустил его, грозясь поступить таким же образом со всеми бунтовщиками. Башкирцы не унялись. Старый их мятежник Юлай, скрывшийся во время казней 1741 года, явился между ими с сыном своими Салаватом. Вся Башкирия восстала, и бедствие разгорелось с вящей силою”. Этот отрывок точную, отразивший картину нового этапа Крестьянской войны и роль Юлая Азналина и Салавата Юлаева в народной борьбе, чуть было не остался за текстом исторического труда поэта. С подлинно гражданским мужеством обойдя цензуру царя, Пушкин собственноручно внес эти строки уже в набор “Истории Пугачева”.
События и карта Крестьянской войны 1773-1775 гг. на территории Башкирии нашли в труде А. С. Пушкина достаточно полное и глубокое освещение. Остается еще раз отметить научную добросовестность великого поэта, его неотступное стремление к предельной достоверности излагаемого. Большая часть материала “Истории Пугачева” построена на архивных документах, и, как подчеркивает современный исследователь, “почти к каждому факту, сообщаемому Пушкиным в “Истории Пугачева” можно подвести соответствующие данные из источников”. Созданная поэтом-историком картина народной войны — серьезное исследование, базирующееся на комплексе все доступных ему источников. Это позволяет историкам говорить о самых высоких научных достоинствах книги А. С. Пушкина.
В заключение следует отметить, что многие современные публицисты к месту и не к месту повторяют высказывание А. С. Пушкина о беспощадности стихийного народного бунта. С одной стороны, это должно служить предостережением опрометчивых шагов политиков, призывающих к открытому сопротивлению властям, “новой пугачевщине”. С другой — свидетельство того, что история ревизии научных выводов советских историков захватила и историю народных восстаний феодальной России. В большинстве случаев на страницах газет и журналов, как что-то новое, излагаются взгляды дворянских историков, воспевавших мудрость правителей и крайне негативно отзывавшихся о вооруженных выступлениях народных масс. Действительно, в восстаниях, в том числе крестьянской войне под предводительством Е. И. Пугачева, превалировали разрушительные начала. Вожди народного движения весьма смутно представляли будущее социальное устройство страны, но страстно звали к насильственному разрушению ненавистных порядков, искоренению дворянства, устранению старой администрации, звали на силу ответить силой, на жестокость — жестокостью. Но нельзя забывать о том, что крестьянская война — кровавый жест отчаявшегося народа, народа, униженного до рабского состояния, замученного до смерти всеми мыслимыми и немыслимыми формами угнетения человека человеком. Потеряв надежду на милости сверху, трудовые массы феодальной России только в открытом выступлении против властей видели надежду на свободу, улучшение своей доли. И, наконец, те же самые публицисты обходят молчанием объективные выводы, которые сделал А. С. Пушкин, заключая свой труд “История Пугачева”: “Весь черный народ был за Пугачева. Духовенство ему доброжелательствовало, не только попы и монахи, но и архимандриты и архиереи. Одно дворянство было открытым образом на стороне правительства. Пугачев и его сообщники хотели сперва и дворян склонить на свою сторону, но выгоды их были слишком противуположны”.
Автор: Инга Гвоздикова
Журнал "Бельские просторы" приглашает посетить наш сайт, где Вы найдете много интересного и нового, а также хорошо забытого старого.