— Мама, зачем тебе это? — Максим поставил чашку на стол так резко, что кофе расплескался.
Валентина смотрела на коричневые капли, медленно впитывающиеся в скатерть, и думала о том, что некоторые пятна уже никогда не отстираешь. Как некоторые слова нельзя взять обратно.
— Затем, что больше не хочу носить фамилию человека, который меня предал.
— Но это же наша фамилия! Моя фамилия!
Максим встал из-за стола и принялся ходить по кухне. Высокий, худощавый, совсем как отец в молодости. Только глаза другие — мягкие, не умеющие причинять боль. Или пока не умеющие.
— Максим, я не прошу тебя менять фамилию. Меняю только я.
— А я что, не твой сын? Мне всё равно, как тебя теперь называть на работе?
Валентина сложила документы в папку. Завтра подавать заявление в ЗАГС. Три месяца собиралась с силами, а теперь Максим всё усложняет. Почему дети всегда появляются именно тогда, когда ты готов принять важное решение?
— Макс, ты уже взрослый. У тебя своя жизнь, своя девушка...
— Но у меня есть родители! И мне не всё равно, что с ними происходит.
Он остановился возле окна, спиной к ней. В профиль так похож на деда — того самого Родионова, чьё имя она собралась себе вернуть. Странно, как гены прыгают через поколения, выбирая, в ком проявиться.
— Папа звонил, — сказал Максим, не оборачиваясь. — Он хочет с тобой поговорить.
— Мы уже всё обговорили в суде.
— Он сказал, что понял свою ошибку. Что готов просить прощения.
Валентина закрыла глаза. Два года назад эти слова означали бы для неё весь мир. Два года назад она стояла бы на коленях, благодаря судьбу за второй шанс. А теперь чувствует только усталость.
— Макс, между мной и твоим отцом всё кончено.
— Почему? Почему нельзя простить? Люди ошибаются, мам. Даже взрослые.
Она открыла глаза и посмотрела на сына. Двадцать пять лет. Для него жизнь ещё полна возможностей, а ошибки кажутся поправимыми. Откуда ему знать, что некоторые раны заживают, но след остаётся навсегда?
— Потому что я больше не та женщина, которая может делать вид, что ничего не случилось.
На следующий день в ЗАГСе было многолюдно. Валентина села в общую очередь, держа в руках знакомую уже папку с документами. Рядом молодая пара обсуждала свадебные планы, слева пожилой мужчина заполнял какие-то бумаги.
— Смена фамилии? — переспросила девушка за стеклом, когда подошла Валентина очередь.
— Да. На девичью.
— Причина?
— Развод.
Короткий ответ. Но за ним стоят двадцать пять лет брака, предательство, слёзы, бессонные ночи и медленно приходящее понимание того, что жизнь может быть другой.
— Готово. Новые документы получите через десять дней.
Через десять дней она снова станет Родионовой. Как бабушка, как прабабушка Екатерина, которая после смерти мужа одна поднимала троих детей и ещё умудрялась жертвовать деньги на школу.
Выйдя на улицу, Валентина почувствовала не облегчение, а странную пустоту. Словно переходила из одной комнаты в другую, ещё не зная, что её там ждёт.
Телефон зазвонил, когда она садилась в маршрутку.
— Валя? — голос Михаила звучал неожиданно мягко. — Можно с тобой встретиться?
— Зачем?
— Поговорить. Как нормальные люди.
Нормальные люди. А что нормального в том, что муж бросает жену ради девушки, которая младше его на двадцать лет? Что нормального в том, что потом приходит с повинной, когда молодая красота надоедает?
— У нас нет общих тем для разговора.
— Есть, Валя. Есть Максим. И есть двадцать пять лет, которые нельзя просто выбросить.
Эти двадцать пять лет она и выбрасывает, меняя фамилию. Выбрасывает, как старую одежду, которая больше не подходит по размеру.
— Максим взрослый человек. Он сам разберётся в своих отношениях с нами.
— Валя, я знаю, что ты злишься...
— Я не злюсь, Миша. Я равнодушна. А это хуже.
Она отключила телефон и посмотрела в окно маршрутки. Город плыл за стеклом, знакомый и родной. Здесь она выросла, здесь вышла замуж, здесь родила сына. И здесь же поняла, что может жить по-другому.
В краеведческом музее пахло старыми книгами и прошлым. Валентина работала здесь уже полгода — научным сотрудником, хотя образование у неё филологическое. Но оказалось, что умение работать с текстами пригождается и в музейном деле.
— Валентина Михайловна? — окликнул её Владимир Семёнович. — У нас новое поступление. Семейный архив Родионовых.
Она оторвалась от каталога и посмотрела на коллегу. Владимир Семёнович — из тех людей, которые умеют слушать и никогда не дают советов. После двадцати пяти лет жизни с мужчиной, который считал себя экспертом во всём, это было как глоток свежего воздуха.
— Родионовы? — переспросила она. — Это моя девичья фамилия.
— Какое совпадение! Тогда вам и работать с архивом. Может, найдёте что-то интересное о своих корнях.
Коробки с документами стояли в рабочей комнате. Владимир Семёнович аккуратно достал пожелтевшие фотографии, письма, какие-то справки.
— Семья была состоятельная. Торговали, помогали школе, больнице. Вот, посмотрите — Екатерина Родионовна. Красивая женщина.
Валентина взяла фотографию. Женщина лет сорока, строгое лицо, уверенный взгляд. На обороте размашистым почерком: "1903 год. К. Родионова с детьми".
— Вдова, — пояснил Владимир Семёнович. — Муж умер рано, она одна поднимала детей. И при этом вела дела не хуже мужчин.
— Как моя бабушка, — тихо сказала Валентина.
— Видите? Может, это действительно ваши предки.
Они разбирали архив до позднего вечера. Владимир Семёнович рассказывал истории, которые читал в письмах, а Валентина думала о том, как странно устроена жизнь. Она меняет фамилию на Родионову, и тут же появляется архив Родионовых.
— У вас дети есть? — спросил он, когда они собирались уходить.
— Сын. Взрослый уже.
— А муж?
— Был. Теперь бывший.
Владимир Семёнович кивнул, не задавая лишних вопросов. За полгода работы он ни разу не полез в её личную жизнь, хотя наверняка знал всё — в музее сплетни распространяются быстрее, чем инфекции.
— Значит, в Москву на конференцию сможете поехать? Если архив Родионовых примут, там интересная экспозиция планируется.
Москва. Валентина не была в командировках уже много лет. Михаил считал это пустой тратой денег и времени.
— Смогу, — сказала она и удивилась собственной решительности.
Дома её ждал Максим. Сидел на кухне с угрюмым видом, листал что-то в телефоне.
— Ты с отцом встречалась? — спросил он, едва она вошла.
— Нет. И не собираюсь.
— Мам, ну почему ты такая упрямая? Он же пытается исправить отношения.
— Максим, некоторые вещи исправить нельзя.
— Можно всё исправить, если есть желание. Ты же его любила?
Любила. Двадцать пять лет любила. Прощала, понимала, поддерживала. Отказывалась от работы, от друзей, от всего, что могло помешать его карьере. И что получила в итоге?
— Любовь — это не повод терпеть унижения.
— Какие унижения? Он же раскаивается!
Валентина посмотрела на сына и поняла, что он действительно не понимает. Для него отцовское предательство — это ошибка, которую можно исправить. Он не знает, каково это — узнать, что двадцать пять лет твоей жизни оказались ненужными мужчине, как только появилась молодая замена.
— Макс, я еду в командировку. В Москву. На две недели.
— Командировку? — он даже телефон отложил. — Мам, может, не стоит? Папа сейчас старается наладить отношения, а ты...
— А я живу свою жизнь.
— Но семья важнее работы!
Семья важнее. Всю жизнь ей говорили, что семья важнее. Поэтому она и не защитила кандидатскую, не стала преподавать в университете, не сделала карьеру. Семья была важнее.
— Максим, я поеду.
Он встал из-за стола и направился к выходу.
— Знаешь что, мам? Папа был прав. Ты действительно изменилась. И не в лучшую сторону.
Дверь захлопнулась. Валентина осталась одна на кухне, глядя на недопитый сыном чай. Дети всегда знают, как больнее всего ударить.
Повестка в суд пришла через неделю. Михаил требовал пересмотра решения о разделе имущества. Хотел вернуть свою долю в квартире, ссылаясь на то, что Валентина теперь работает и может обеспечить себя сама.
В зале суда было душно. Валентина сидела рядом со своим адвокатом — женщиной средних лет с усталыми глазами — и слушала, как адвокат Михаила объясняет судье несправедливость решения первой инстанции.
— Ваша честь, — говорил он, — ответчица намеренно создаёт видимость нуждаемости, хотя имеет постоянную работу и стабильный доход...
— Постоянную работу на полставки в музее, — тихо возразила её адвокат.
— Кроме того, ответчица меняет фамилию, что может свидетельствовать о попытке скрыть имущество...
Валентина встала. В зале стало тихо.
— Ваша честь, можно мне сказать?
Судья кивнула.
— Я меняю фамилию не для того, чтобы что-то скрыть. Я меняю её, чтобы перестать каждый день видеть в документах напоминание о собственной глупости. Двадцать пять лет я была удобной женой. Готовила, стирала, воспитывала ребёнка и не мешала мужу строить карьеру. А когда стала немолодой и неинтересной — меня заменили на более свежую модель.
Михаил попытался что-то сказать, но судья остановила его жестом.
— И теперь этот человек считает несправедливым то, что я получила компенсацию за потраченную впустую жизнь. Он хочет, чтобы я не только простила его, но ещё и заплатила за это половиной квартиры.
— Валя, ты преувеличиваешь...
— Я не преувеличиваю. Я впервые говорю то, что думаю.
Судья записывала каждое слово. Михаил смотрел на неё с удивлением — наверное, не ожидал, что тихая домашняя Валя может быть такой жёсткой.
— Квартира — это не подарок мне. Это цена за то, что я отказалась от себя ради семьи, которая оказалась ненужной.
Суд оставил решение первой инстанции в силе. Валентина выиграла, но победы не чувствовала. Чувствовала только пустоту.
Возле здания суда её ждал Владимир Семёнович.
— Как дела? — спросил он.
— Выиграла.
— Это хорошо. Вам это.
Он протянул ей небольшой букет астр. Простых жёлтых астр, каких полно на любом рынке.
— Спасибо. А откуда вы знали про суд?
— Вы переживали. Подумал, что поддержка не помешает.
Они молча дошли до остановки. Владимир Семёнович не расспрашивал о подробностях, не давал советов, не говорил, что всё будет хорошо. Просто был рядом.
— В Москву всё-таки едете? — спросил он, когда подошёл её автобус.
— Езжу. Завтра.
— Отлично. Увидите столицу, познакомитесь с коллегами. Расширите кругозор.
— Владимир Семёнович, а вы...
Она хотела спросить, нет ли у него желания поехать вместе. Хотела сказать, что за эти полгода привыкла к его спокойному присутствию. Но слова застряли в горле.
— Что?
— Ничего. До свидания.
— До встречи, Валентина Михайловна.
В автобусе она думала о том, что скоро будет уже Валентиной Петровной. И это правильно. Михайловна — это когда ты чья-то дочь. А она уже давно не дочь. Она — сама по себе.
Конференция в Москве прошла успешно. Валентина выступала с докладом об архивах купеческих семей и получила предложение о сотрудничестве от двух столичных музеев. Коллеги были заинтересованы, задавали вопросы, приглашали на кофе.
Вечером, в гостиничном номере, она позвонила Максиму.
— Мам, привет, — голос сына звучал натянуто. — Как дела?
— Хорошо. Доклад прошёл успешно. Предлагают сотрудничество.
— Понятно.
Молчание. Валентина слышала, как по телевизору в номере передают новости, и думала о том, что с собственным сыном ей больше не о чем говорить.
— Макс, я скоро вернусь. Может, встретимся?
— Не знаю, мам. Мне нужно подумать.
— О чём?
— О том, хочу ли я общаться с человеком, который ставит карьеру выше семьи.
Больно. Очень больно. Но Валентина не заплакала. Слёзы кончились два года назад, когда она узнала о Михайловой измене.
— Как скажешь, сын.
— Я не твой сын. У меня есть отец, который пытается собрать семью, и есть мать, которая думает только о себе.
Гудки в трубке. Максим отключился.
Валентина села на кровать и посмотрела в окно. Москва сверкала огнями, где-то там жили миллионы людей, у каждого своя история, свои проблемы. И среди всех этих людей она — одна. Совершенно одна.
Но впервые за много лет эта одиночество не пугало. Оно было честным.
Дома её встретила тишина. Максим больше не приходил. Не звонил. В социальных сетях выложил фотографию с отцом и подписал: "С самым важным человеком в моей жизни".
Валентина получила новый паспорт — Родионова Валентина Петровна. Красивая фамилия. С историей. Екатерина Родионовна смотрела с фотографии строго и понимающе, словно говорила: "Правильно делаешь. Мы, женщины Родионовы, умеем стоять на своём".
Выставка архива Родионовых открылась в декабре. Пришло много народу — краеведы, студенты, просто любители истории. Владимир Семёнович рассказывал о семье, показывал документы, отвечал на вопросы. А Валентина стояла рядом и думала о том, что наконец нашла своё место.
После выставки они остались одни в зале.
— Удачный день, — сказал Владимир Семёнович. — Люди заинтересовались.
— Да. И каталог получился хорошим.
На обложке каталога была фотография Екатерины Родионовны, а внизу подпись: "Составитель — В.П. Родионова".
— Знаете, Владимир Семёнович, я поняла одну вещь.
— Какую?
— Что цена свободы может быть очень высокой. Но это не значит, что платить её не стоит.
Он внимательно посмотрел на неё.
— А вы не жалеете?
— О чём?
— О том, что потеряли.
Валентина подумала о Максиме, который больше не звонит. О муже, который пытался вернуться и не понял отказа. О двадцати пяти годах жизни, которые оказались потрачены не на того человека.
— Жалею. Но если бы мне пришлось выбирать снова — я бы выбрала то же самое.
Они вышли из музея в морозный декабрьский вечер. Владимир Семёнович проводил её до остановки, как всегда молчаливо и тактично.
— До свидания, Валентина Петровна, — сказал он у автобуса.
Валентина Петровна. Звучало правильно. Она больше не была чьей-то женой или чьей-то матерью. Она была сама по себе. И это было страшно, и больно, и правильно.
Автобус увозил её домой — в пустую квартиру, где никто не ждал, не спрашивал про дела, не просил ужин. В квартиру, где она могла читать до утра, слушать музыку и не оправдываться ни перед кем за свои решения.
В квартиру, которая была её собственной территорией свободы. Купленной дорогой ценой, но купленной честно.
А за окном шёл снег, и казалось, что вместе с ним уходит старая жизнь, уступая место новой — неизвестной, сложной, но настоящей.