Это был примерно 1962 год. В одном из тихих двориков подмосковного города Пушкино, где воздух осенью пахнет дымком и спелыми яблоками, жила девочка Галя. И к своим семи годам она успела прослыть главной непоседой и проказницей всей улицы. Где сломанный забор – там Галя, где снятое для игры белье с веревки – там Галя, где громкий смех и мгновенно придуманная шалость – ну, вы поняли. А рядом с ней, как маленькая тень, семенила ее сестренка Лена, на пару лет младше, тихая и послушная, но под влиянием Галиной энергии способная на самые неожиданные поступки.
Тем сентябрьским днем над двором разнесся знакомый, но всегда волнующий звук – дребезжащий колокольчик и глухой стук копыт по булыжнику. Старьёвщик! На покорной лошаденке, запряженной в видавшую виды телегу, он медленно объезжал улицы, выкрикивая свое заветное: «Сдавайте тряпки, тряпки.. старьё!!». В те времена дефицита он был для детворы живой сказкой. Ведь в его телеге, среди всякого тряпья и старья, лежали настоящие сокровища: разноцветные бусинки, блестящие брелочки, колечки из фольги, а иногда и стеклянные браслетики, сверкавшие на солнце всеми цветами радуги. И все это можно было выменять на ненужный домашний скарб!
Галя, игравшая с Леной в «дочки-матери», замерла. Глаза ее, и без того живые, загорелись азартным огоньком. Блестяшки! Они манили, как магнит.
– Ленка, смотри! – прошептала она, толкая сестру локтем. – Брелочки! Красненький! И браслет, видишь? Прямо как у принцессы!
Лена робко кивнула, ее глаза тоже округлились от восторга.
– А у нас… у нас же ничего нет, – вздохнула она.
– Как это ничего! – Галя окинула двор быстрым взглядом, словно искала клад. – На чердаке! Там куча всего старого! Мама ругаться не будет. Может даже и похвалит за то, что мы от хлама избавились.
Идея созрела мгновенно. Две маленькие фигурки, забыв про игру, юркнули в дом и по узкой лесенке взмыли на чердак. Там пахло пылью, сухими травами и нафталином. В углу стоял специальный шкаф, где хранились вещи, ждущие своего праздничного часа. Времена были такие: новое платье или пальто сначала надевали на Первомай или на Новый год, потом уже носили в будни. Галя знала, что там, на вешалке, висит гордость семьи – новенькое, темно-серое, добротное пальто ее отца, Василия Ивановича. Его с огромным трудом, через знакомых, достали месяц назад, но носить пока не стали – берегли до настоящих холодов.
Галя ни секунды не колеблясь схватила пальто папы и несколько вещей, висевших рядом.
– Вот! – решительно сказала Галя, снимая с вешалки не только кофты, но и тяжелое пальто. – Давай тащить!
Лена, завороженная авторитетом сестры, послушно стала помогать. Тяжелую ношу они кое-как выволокли со второго этажа и потащили через двор к воротам, где уже остановился старьёвщик.
Старик с седой щетиной и хитрыми глазками посмотрел на запыхавшихся девчонок и их «клад».
– Ого, – хрипло произнес он, поглаживая бороду. – Пальтишко ничего… почти новое. И кофточка. – Он сгреб вещи в телегу, порылся в своем ларце с сокровищами. – Ладно, девицы. За пальто – вот вам браслетик, – он протянул Гале тоненькую стеклянную побрякушку. – А за остальное – два брелочка. Выбирайте. – Он показал горсть дешевых металлических фигурок.
Галины глаза жадно пробежались по блесткам. Она выбрала красный колокольчик и лошадку. Лене достался скромный грибок. Старьёвщик кивнул, тронул лошадь, и телега с дребезжащим колокольчиком двинулась дальше, увозя с собой Василино пальто, о котором Галя старалась не думать, сжимая в потных ладошках холодные блестяшки.
Пропажу обнаружили не сразу. На чердак же каждый день не лазили. Когда мама Маргарита Леонидовна открыла заветный шкаф, для того чтоб убрать туда очередную вещичку, её сердце упало в пятки — на вешалке, где должно было висеть пальто, висела лишь пустота. Начался переполох. Вопросы, слезы мамы («Вася, да как же так! Мы же его еле достали!»), озадаченный вид отца («Ну, пальто и пальто. Наверное, моль…»).
Лена под подозрение не попадала. Галя, сердце которой колотилось, как птица в клетке, тут же завопила:
– Это она! Я видела, она на чердак лазила! Наверное, моли показала!
Но родители знали свою старшую дочь. Знакомый огонек вины в ее слишком уж невинных глазах, дрожь в голосе – все выдавало Галку с головой. Да и Лена сквозь слезы прошептала: «Галя сказала… мы меняли у дяди на лошади…».
Когда правда всплыла, накал достиг апогея. Маргарита Леонидовна, обычно добрая, была вне себя от гнева и обиды за напрасный труд, за потерянную дорогую вещь.
– Галя! Да как ты могла! Папино пальто! На эти… стекляшки! – Мамина рука схватилась за ремень, висевший на гвоздике «для профилактики». Галя, заревела во весь голос, от страха, что ей сейчас «выпишут ремня».
А отец Вася? Он сначала хмурился, глядя на место, где должно было висеть пальто. Потом взгляд его упал на Галку, всхлипывающую в углу, но все еще сжимающую в кулачке злосчастный браслетик. И вдруг… он тихонько засмеялся. Сначала сдержанно, потом все громче, покачивая головой.
– Ну и проказница у нас! – вытер он набежавшую слезу от смеха. – Прямо атаман в юбке! Пальто… На блестяшки! Старьёвщик-то, поди, до сих пор не верит своей удаче! Считай, в лотерею выиграл! Ха-ха-ха!
Его смех, такой неожиданный и заразительный, немного разрядил обстановку. Мама перестала трясти ремнем, Лена перестала всхлипывать, а Галя, удивленно смотрела на папу. Страх получить ремня был ещё жив, но папин смех и его слова про «выигрыш в лотерею» как-то странно примирили ее с потерей. Она разжала кулачок и посмотрела на свой браслетик. Он все так же блестел в луче осеннего солнца, пробившегося в окно. Он был такой красивый…
Историю про пальто, старьёвщика и Галины блестяшки в семье вспоминали потом еще долго. Папа Вася так и проходил ту зиму в старом тулупчике, ворча на моль, но каждый раз при этом с хитрым прищуром поглядывая на свою старшую проказницу. А Галя… Галя хоть и поняла, что папино пальто – не игрушка, но любовь к блестящим безделушкам пронесла через всю жизнь. Только покупала она их потом уже сама, на честно заработанные деньги.