В прихожей стоял хаос: коробки, пакеты, какой-то старый чемодан с облезлой кожей и серебристой ручкой, которая всё время выскальзывала у Димы из ладоней. В квартире пахло жареным луком — Катя с утра пыталась создать хоть иллюзию домашнего уюта, поставив на плиту кастрюлю с супом, но запах всё равно перебивался острым ароматом пота и переутомления.
— Аккуратнее! — голос прозвенел так резко, что Катя вздрогнула, хотя обращались не к ней.
Мать Димы, высокая женщина с тонким лицом и чёрными, слишком строгими бровями, держала руки на груди крест-накрест и командовала, будто это был не переезд её сына в новую жизнь, а армейская перекличка.
— Эта коробка с рубашками, — добавила она. — Их ни в коем случае нельзя мять. Катенька, освободи место в шкафу.
Катя машинально кивнула и пошла в спальню. Внутри всё холодело, будто в животе расплескали ведро ледяной воды. За спиной тут же раздались шаги — мать Димы пошла следом.
— Рубашки — отдельно, брюки — отдельно, носки — в третий ящик. Димочка не терпит беспорядка, — она осмотрела шкаф, провела пальцем по полке. — Пыльно. Ты хоть тряпку когда последний раз брала?
Катя вцепилась в вешалки, раздвинула их так, чтобы появилось свободное место. Руки предательски дрожали.
— Я вчера убиралась, — тихо ответила она.
— Вчера — это вчера, — с видом знатока отрезала женщина. — А у нас так не принято. Мы люди деловые. Порядок — прежде всего.
Слово «мы» прозвучало особенно тяжело. Катя вдруг остро почувствовала: она здесь — «не мы».
Дима снова появился в дверях — с новой коробкой, вспотевший, злой, но скорее на себя, чем на мать.
— Мам, ну не начинай, — пробормотал он, но без всякой энергии.
— Я только объясняю, как в семье принято, — тут же отозвалась она.
Катя продолжала молча развешивать рубашки. Её словно отодвинули в сторону, лишили права голоса. Она слушала и делала — как будто уже вошла в роль.
В гостиной мать Димы вдруг перешла к новому этапу — свадьбе. Катя ещё надеялась, что всё будет по-простому: близкие друзья, тихий вечер. Но женщина заговорила о двухстах гостях, о ресторане «с историей», о том, что платье надо выбирать вместе, потому что «вкус у тебя, Катенька, простоватый».
Катя стояла посреди своей же квартиры, в которой выросла, в которой бабушка рассказывала ей сказки перед сном, — и чувствовала себя чужой. Стены перестали защищать. Они стали свидетелями её молчания.
Через неделю в квартиру постучали. Катя открыла дверь — на пороге стояла невысокая старушка в длинном плаще, с тростью и огромной сеткой в руках.
— Ох, милая, — улыбнулась она беззубым ртом, — я соседка из шестой квартиры. Авдотья Васильевна. Слышу, что у вас тут шумно всё время. Решила познакомиться.
Катя пригласила её на кухню, налила чаю. Старушка села за стол, аккуратно поставила рядом трость.
— Мать у него строгая, да? — сказала она вдруг. — Я её ещё девчонкой помню. Всё ей мало было, всё старалась доказать, что лучше других. А ты, красавица, держись. Только знай: если сразу уступать начнёшь, потом уже не выберешься.
Катя смутилась, хотела возразить, но промолчала. И слова старухи застряли в голове, словно предупреждение.
В день, когда они поехали смотреть ресторан, Катя ещё надеялась на чудо. Она выбрала простое синее платье, завязала волосы в хвост, думала: ну хоть здесь можно будет сказать своё слово. Но мать Димы вела себя так, будто речь шла о её собственной свадьбе.
— Этот зал — идеальный. Тут у нас в городе самые уважаемые люди праздновали. И оркестр живой будет. И торт в три яруса, — перечисляла она, щёлкая каблуками по мраморному полу.
Катя кивала, а внутри чувствовала пустоту. Вспомнились слова Авдотьи Васильевны: «если сразу уступать начнёшь...»
Но спорить она не решилась.
Вечером того же дня они вернулись домой. Катя разогрела ужин, села напротив Димы. Он молчал, уткнувшись в телефон.
— Дим, — осторожно начала она, — а может, всё-таки свадьбу поскромнее? Нам же с тобой потом жить...
Он поднял глаза — усталые, раздражённые.
— Кать, ну ты понимаешь... Мама без этого не сможет. У неё круг общения, обязательства. Не усложняй.
И снова — «мама». Слово, которое глушило её собственный голос.
Через несколько дней Катя случайно встретила на лестнице странного мужчину. Высокий, с седой бородкой, в старом пальто, с кожаной сумкой через плечо.
— Вы та самая невеста? — спросил он, слегка заикаясь. — Я поэт. Здесь живу, в пятой. Пишу про любовь.
Катя смутилась, но кивнула.
— Берегите себя, — сказал он и поднялся выше, оставив после себя запах табака и чернил.
Эти слова прозвучали так необычно и так искренне, что Катя неожиданно расплакалась, едва закрыв за собой дверь.
Внутри неё росло чувство: она стоит на распутье. С одной стороны — Дима, её любовь, её надежда на простое счастье. С другой — холодный взгляд свекрови, её распоряжения, её уверенность, что всё должно быть «как положено».
И Катя впервые за всё это время подумала: а может быть, её жизнь уже не принадлежит ей самой?
Свадебный день выдался солнечным, но Катя чувствовала себя так, словно её облачили в тяжёлую броню. Платье, выбранное свекровью, было слишком пышным, слишком белым и слишком чужим. Оно давило, сковывало движения, как будто говорило: «Сиди красиво и молчи».
В зале ресторана толпились люди. Половину из них Катя видела впервые в жизни, и все они казались одинаковыми: мужчины с тугими галстуками и звонкими голосами, женщины в блестящих платьях, которые сверкали под люстрами, как новогодние гирлянды.
— Катенька, улыбайся, — шептала свекровь, подталкивая её к очередному «уважаемому гостю».
Катя улыбалась так, что болели щёки. Иногда её глаза встречались с глазами Авдотьи Васильевны, которая каким-то чудом оказалась приглашена — соседка попросила у Диминой матери «пристроить её к столу». Старушка сидела тихо в углу, пила компот и наблюдала за всем с видом, будто заранее знала финал этой пьесы.
Свадьба напоминала шумный спектакль. Гости смеялись, кричали «горько!», произносили бесконечные тосты. Отец Димы — грузный, с красным лицом — стукал кулаком по столу и требовал внуков «чтобы к следующему году».
Младший брат Димы, студент с вечно всклокоченными волосами, от нечего делать дразнил официанток и подмигивал невесте.
— Повезло тебе, братец, — сказал он Диме, жуя кусок мяса. — Квартира готовая, жена покладистая. Живи и радуйся.
Слова эти вонзились в Катю, как иголки. Она сделала вид, что не услышала.
На следующее утро Катя проснулась в своей квартире, но ощущение было, что это уже не её дом. В коридоре громоздились чемоданы, мебель сдвинули, чтобы освободить место под «Димины вещи». Сама свекровь явилась в полдень — «помочь разобрать».
— Катенька, вот эти кастрюли убери в шкаф повыше. У нас свои будут. Твои старые алюминиевые — несерьёзно.
Катя молча ставила кастрюли на верхнюю полку. Дима в это время уехал по делам, и она осталась один на один с матерью.
— И, пожалуйста, научись гладить рубашки правильно. У Димочки спина широкая, складки нельзя оставлять.
Катя слушала, как будто находилась в каком-то параллельном мире. Всё это казалось игрой, в которую она согласилась играть, не понимая правил.
Через месяц после свадьбы случился первый серьёзный конфликт. Свекровь пришла без предупреждения, села на кухне и заявила:
— Завтра придёшь ко мне в десять утра. Надо приготовить обед на всю неделю. У меня встреча с партнёрами.
— Извините, но завтра я работаю, — ответила Катя, набравшись смелости.
— Возьмёшь отгул.
— Нет. У меня проект важный.
Свекровь посмотрела на неё так, будто увидела врага.
— Девочка, ты теперь часть нашей семьи. А в нашей семье младшие слушаются старших. Иначе Димочка узнает, какая ты неблагодарная.
Катя сжала чашку в руках, стараясь не расплескать чай.
— Дима поймёт меня, — сказала она тихо, но уверенно.
Но вечером Дима вернулся, и разразился скандал. Он кричал, что мать надо уважать, что Катя ведёт себя эгоистично. В конце концов Катя уступила. И с этого момента её сопротивление начало таять, как снег весной.
Работа постепенно отодвинулась на второй план. Катя брала отгулы, отпрашивалась раньше, чтобы успеть «помочь свекрови». Сначала это были уборка и готовка. Потом — сопровождение на встречи, «подстраховать». Иногда Катя мыла окна в квартире свекрови, пока та сидела в кресле и указывала, где осталось пятно.
— Ты же молодая, — говорила она. — Мне уже тяжело, а тебе полезно.
Катя чувствовала, как её жизнь становится чужой. Вечером, возвращаясь домой, она садилась у окна и смотрела на огни города. Иногда снизу доносились голоса — смеялись студенты с соседнего двора, играла гитара. Она вспоминала себя до замужества — весёлую, свободную, мечтавшую о путешествиях. И спрашивала себя: куда всё это исчезло?
Неожиданным спасением стали редкие встречи с Авдотьей Васильевной. Старушка приходила к ней «попить чаю», приносила с собой то яблоки, то какие-то странные травы, которыми лечила все болезни.
— Ты не молчи, милая, — говорила она. — Если молчать будешь, они на шею сядут. Я своих внуков так и потеряла: всё молчала, всё уступала. В итоге они меня даже навещать перестали.
Катя слушала её и чувствовала, что в этих словах — правда, но сил на сопротивление всё равно не находилось.
Иногда в их подъезде появлялся тот самый седой поэт. Он останавливался на лестнице, бормотал что-то себе под нос, читал строчки из своей тетради. Однажды он сказал Кате:
— Вы похожи на птицу, которую держат в клетке. Красивая, но крылья подрезаны.
Катя засмеялась, но смех вышел нервным. Вечером, лёжа рядом с Димой, она вспомнила эти слова и вдруг остро почувствовала: да, именно так.
Прошёл год. Катя уже не работала — Дима настоял, что «надо больше времени семье уделять». Семья в его понимании — это мать, отец, брат и бизнес. Катя же чувствовала себя кем угодно, но только не женой.
Она на коленях мыла паркет в квартире свекрови, стирала разводы с плинтусов. Руки краснели от химии, спина болела, но свекровь всё равно стояла над ней и указывала:
— Тут грязно. Там пятно. Переделывай.
И тут же — укол:
— Год прошёл. Где дети? Может, ты и на это неспособна?
Катя молча выжимала тряпку, сдерживая слёзы.
Вечером, возвращаясь домой на автобусе, она встретила молодого мужчину. Он держал в руках скрипичный футляр. Когда автобус дёрнулся, он задел Катю, и она едва не упала.
— Простите, — сказал он, улыбаясь. — Я музыкант. В филармонии играю. Вы такая грустная сегодня.
Катя смутилась, но ничего не ответила. А потом поймала себя на том, что впервые за долгое время кто-то увидел её настроение, её — саму, а не её роль.
Дома Дима встретил её с претензией: «Почему так долго?» Катя снова молчала.
И вот однажды, проснувшись среди ночи, она поняла: из весёлой девушки, которая мечтала о простом, тёплом счастье, она превратилась в тень. В бесплатную прислугу, в удобное приложение к чужой семье.
И впервые за долгое время в её голове возникла дерзкая мысль: а что если всё изменить?
Дима вошёл в квартиру тяжёлым шагом, как будто нёс на плечах целый мешок камней. Швырнул ключи на тумбочку, прошёл на кухню и стал яростно мыть руки, будто хотел стереть с них не грязь, а саму жизнь.
— Всё летит в бездну! — выдохнул он, садясь за стол и хватаясь за виски.
Катя выключила плиту и поставила перед ним тарелку с рагу. Он не притронулся.
— Магазин пустой. Покупатели не идут. Мы три месяца в убытке, — голос его дрожал от злости.
Катя осторожно сказала:
— Может, стоит попробовать через интернет? Сейчас все так покупают.
— Замолчи! — рявкнул он. — Что ты понимаешь в бизнесе? Это не твоё дело!
Она отступила к плите. Слова ударили больнее, чем пощёчина.
Следующие недели прошли в гнетущей тишине. Дима приходил домой мрачный, срывался по пустякам. Катя жила, словно ходила по минному полю.
И вот однажды он бросил на стол бумаги.
— Подпиши, — сказал.
Катя взяла их. Доверенность на продажу её квартиры. Сердце похолодело.
— Что это значит? — спросила она.
— Надо покрывать долги. Наши долги — твои тоже.
— Причём тут моя квартира? Это моё наследство.
— Ты моя жена! Обязана помогать!
Она поднялась, расправила плечи:
— Обязана? Я два года терплю унижения от твоей матери. Я два года живу по вашим правилам. А когда предложила помощь — ты велел молчать. Квартиру я не отдам.
— Ты пожалеешь, — процедил он и вышел, хлопнув дверью.
Через час в дверь позвонили. На пороге стояла свекровь, как всегда — прямая, строгая, уверенная.
— Совсем совесть потеряла? Мужу не помогаешь, семью предаёшь!
Катя впервые не отступила.
— Хватит. Ваши проблемы — ваши. Я больше не позволю ездить на себе. Уходите.
Женщина открыла рот, но слов не нашла. Развернулась и ушла.
Развод оформили через два месяца. Дима пытался отсудить квартиру, но суд отказал: наследство было получено до брака.
— Ты никто без меня! — кричал он на выходе из зала суда.
Катя вернулась домой — в свою квартиру, наконец пустую и тихую. Она заварила чай с чабрецом, села в кресло у окна и впервые за два года почувствовала спокойствие.
Да, она потеряла иллюзию о «большой любви». Но вернула саму себя. И это оказалось важнее всего.
Конец.
Если вам понравился этот рассказ — обязательно подпишитесь, чтобы не пропустить новые душевные рассказы, и обязательно оставьте комментарий — всегда интересно узнать ваше мнение!