Гриша сидел на кухне, перед ним стояла рюмка, налитая до краёв, и прозрачная жидкость в ней дрожала от каждого его неровного вдоха. Стекло словно отражало всё его состояние, хрупкое, готовое в любую секунду расплескаться. Но у него не было сил поднять её, не то, чтобы выпить. Рука зависала над столом, потом снова бессильно падала вниз.
В квартире стояла тишина, непривычная, давящая. Лишь старые часы на стене мерно отсчитывали секунды, да где-то за окном глухо урчал мотор проезжающей машины. Сегодня он вернулся с кладбища. Похоронил отца. Того самого человека, которого одно время ненавидел и в то же время, как сейчас понял, боялся больше, чем кого-либо. И теперь, когда отца не стало, вместе с гулкой пустотой в груди поднялась такая волна воспоминаний, что Грише казалось: стены не выдержат.
Он откинулся на спинку стула, закрыл глаза и позволил памяти потянуть его назад, в детство.
…Он сидит в своей маленькой комнате, на ковре, зажав в руках планшет. На экране бегают разноцветные шарики, простая детская игра, которая должна бы отвлекать его, но не отвлекает. Каждые несколько секунд Гриша вскидывает голову и прислушивается. Из кухни доносились голоса родителей. Сначала просто громкие, потом всё резче, резче. Слова он улавливал плохо, зато тон становился всё более угрожающим.
Он боялся. Боялся до судорог в животе, до холода в пальцах.
Мама и папа… Почему они так кричат друг на друга? Ведь ещё утром всё было спокойно: мама готовила завтрак, папа сидел за столом с газетой. А теперь он слышит её надтреснутый голос:
— Сколько можно? Ты опять пил!
А потом низкий, глухой папин:
— Замолчи.
Гриша прижал планшет к груди, будто тот мог защитить. Но страх только рос.
Он робко выглянул из комнаты, спрятавшись за косяком. В кухне лампочка под потолком горела ярко, освещая картину, которую он потом будет помнить всю жизнь. Папа держал маму за руку, так крепко, что та морщилась от боли. Потом вдруг раздался звонкий хлопок, папина ладонь ударила по маминому лицу. Мама вскрикнула и отшатнулась.
У Гриши в горле встал ком. Он хотел закричать, но голос будто застрял. Хотел подбежать, встать между ними, но ноги не слушались. Он отпрянул назад, забился в угол дивана и судорожно прижал к себе плюшевого мишку. Того самого, коричневого, с чуть отклеившимся ухом. Мишка пах пылью и детским потом, но в тот момент казался единственным существом, способным защитить его.
Из кухни доносились звуки: стук упавшей посуды, шаги, приглушённые возгласы. Потом хлопнула дверь, и наступила тишина.
Через минуту мама вошла в комнату. У неё было красное лицо, глаза блестели, а губа припухла. Она пыталась улыбнуться, наклоняясь к сыну.
— Гришенька, не бойся… Папа просто… ну, выпил лишнего. Вот и… — она запнулась, вздохнула и погладила его по голове. — Всё будет хорошо, слышишь? Всё будет хорошо.
Но в её голосе не было уверенности…
Гриша открыл глаза и уставился на рюмку. Казалось, в её прозрачной глубине отражается то давнее лицо матери. И всё детство в одном миге: запах перегара, мамины слёзы, его собственный застывший крик.
Он снова закрыл глаза, и память вернула его в другой вечер…
Папа снова пришёл поздно. Дверь хлопнула, и весь дом будто вздрогнул. Гриша сидел в своей комнате с книжкой, делал вид, что читает, но буквы прыгали перед глазами. Он слышал шаги по коридору, слышал, как дверь родительской спальни распахнулась. Мамин крик был резким, отчаянным.
— Оставь меня! Я спать хочу!
— Ты жена! — рявкнул отец. — Должна быть со мной!
Гриша осторожно приоткрыл дверь и увидел: отец тащит мать за руку, потом хватает за волосы. Мама пытается вырваться, кричит:
— Ты не мужик! Настоящие мужчины так не поступают!
А он, разъярённый, красный, почти брызжет слюной:
— Это ты женщина? Ты — шлюха! Тебя убить мало за такие вещи!
Семилетний Гриша стоял, вцепившись в дверной косяк, и не понимал, о чём они говорят. Он только чувствовал ужас, парализующий его с головы до ног…
Воспоминания накатывали, одно за другим. Григорий так и сидел на кухне, но уже взрослый, сорокапятилетний мужик, но внутри всё так же дрожал тот самый мальчик, который боялся за маму и не знал, как её спасти.
Тогда ему казалось, что хуже быть не может. Но дальше было только сложнее.
Мама стала приходить домой поздно. Она объясняла это работой, усталостью. Но Гриша чувствовал, что в её жизни появилось что-то ещё. Иногда она смотрела в зеркало дольше обычного, красилась вечером, надевала красивое платье не для папы, и уж тем более не для сына.
А однажды Гриша пошёл с другом на стадион… Солнце клонилось к закату, трибуны пустели. С Андреем, его одноклассником, они решили пройтись вокруг стадиона. И вдруг взгляд Гриши зацепился за знакомую фигуру. Женщина в светлом платье смеялась, запрокидывала голову. Мужчина рядом обнимал её за талию. И потом они поцеловались.
Гриша застыл. Это была мама. Его сердце упало куда-то в пятки. Всё внутри оборвалось. Он медленно развернулся и пошёл прочь, ничего не говоря. Андрей что-то спросил, но Гриша не слышал. Мир перевернулся для него…
В кухне скрипнул табурет, когда он тяжело откинулся назад. Память не давала передышки. Он видел ту картину снова и снова: маму, смеющуюся с чужим мужчиной. С того дня его мир окончательно разделился. Он больше не верил ей. Когда отец подал на развод, Гриша выбрал остаться с ним.
Мама плакала, умоляла, говорила:
— Сынок, дети всегда остаются с матерями. Ты нужен мне! Я люблю тебя, ты мой родной…
Но Гриша не слушал. Он стоял, сжав губы, и думал только об одном: она предала его. Она не та, кого он знал. И он остался с отцом.
Сейчас, сидя один в этой кухне после похорон отца, Гриша думал: «Я ненавидел его. Но я и её не простил. Так кто же виноват? Они оба? Или я сам, что выбрал ненависть?»
Он протянул руку к рюмке. Водка блеснула в свете лампы. Он поднял её на уровень глаз, посмотрел сквозь прозрачную жидкость, как будто там можно было найти ответ. Но ответов не было.
Рука дрогнула. Рюмка постояла в воздухе и снова опустилась на стол.
Гриша понял: пить сегодня он не сможет.
Жизнь после развода родителей изменилась так резко, будто кто-то дернул рубильник и выключил привычный свет. Дом стал тише, но эта тишина не радовала. Маминых шагов по утрам больше не было, её голоса, зовущего завтракать, тоже. Отец теперь будил Гришу сам резко, раздражённо, словно выполнял неприятную обязанность.
— Подъём! В школу опоздаешь, — кричал он из кухни.
Гриша переворачивался на бок и смотрел в потолок. Мир вокруг потерял краски. Он ненавидел утро. Не хотел вставать, идти умываться, натягивать форму. Всё казалось пустым.
Когда он выходил из комнаты, на столе уже ждали две тарелки каши и хлеб. Отец сидел напротив, не глядя на сына, сосредоточенно жевал. Разговоров не было. Иногда он буркал что-то вроде: «Учись хорошо», но чаще молчал.
Иногда, когда Гриша невольно задерживал взгляд на отце, ему вспоминался другой образ, тот, что кричал на маму, бил её, тащил за волосы. От этого становилось не по себе. Но теперь рядом с ним сидел какой-то другой человек, хмурый, с сеткой морщин у глаз. Будто всё зло выжгло его изнутри, оставив только оболочку.
— Пап, — как-то робко начал Гриша, — а мама придёт?
Отец отложил ложку и посмотрел на него. Взгляд был тяжёлый, пронзающий.
— Мама твоя теперь отдельно живёт. Ты её видел на выходных. Вот и всё.
— Но почему?.. — слова сами слетели с губ.
— Потому что она… — отец помедлил, потом махнул рукой. — Ты ещё мал, не поймёшь.
Гриша опустил глаза. Конечно, он знал больше, чем отец думал. Он сам видел, как мама целовалась с другим. Но в то же время ему хотелось верить, что это было недоразумение, что она всё равно любит его, сына.
Прошло несколько месяцев. Мама приезжала навещать его по выходным. Иногда забирала к себе на день, водила в парк или в кино. Она старалась быть ласковой, смеялась, покупала подарки. Но Гриша всё время ждал подвоха. Смотрел на её яркую помаду, на новое платье, на сияющие глаза и думал: «Для кого она так старается? Для меня? Или для того, другого?»
— Сынок, — однажды сказала она, держа его за руку, — я знаю, ты обиделся на меня. Но пойми, взрослые тоже ошибаются. Я всё равно люблю тебя. Очень люблю.
Гриша молчал. Хотел ответить, но не нашёл слов. В груди всё было спутано: любовь, злость, недоверие…
Отец редко показывал чувства. Сыну казалось, что после развода он стал ещё мрачнее. Иногда по вечерам садился с бутылкой, наливал себе и сидел у телевизора, не глядя на экран. В такие минуты Гриша старался не попадаться ему на глаза.
Однажды, когда они вместе ужинали, отец вдруг сказал:
— Запомни, сын. Красивые жёны чужие. Понял?
Гриша удивлённо посмотрел на него.
— Почему чужие?
— Потому что такие бабочки. Им всегда мало одного цветка. Им надо летать, пыльцу собирать, где угодно. — Он криво усмехнулся. — Вот твоя мать такая.
Эти слова больно резанули его, уже юношу. Гриша хотел возразить, но не смог. Потому что где-то глубоко внутри согласился. Он сам уже многое видел и знал.
С тех пор отец часто возвращался к этой мысли. «Женщинам верить нельзя». «С ними надо держать ухо востро». «Поживёшь — сам поймёшь». Гриша слушал и молчал. Но каждое такое слово будто оседало внутри камнем.
Школа не приносила облегчения. В классе он замкнулся, стал молчаливым. Одноклассники шутили, бегали, обсуждали, кто что купил, кто куда поедет летом, а он сидел и рисовал в тетради каракули. Иногда его дразнили за мрачность.
Только друг Андрей оставался рядом. Тот самый, что был с ним на стадионе. Но и с ним Гриша перестал делиться. Слишком стыдно было рассказывать про то, что творится дома.
Иногда в школе он видел, как родители других ребят приходят вместе: мама и папа за руку, улыбаются, помогают ребёнку надеть куртку. В такие минуты у Гриши внутри всё переворачивалось. Хотелось заорать: «А почему у меня не так? Почему мой папа бьёт маму, а она целуется с другими?» Но крик застревал в горле. Он просто сжимал кулаки в карманах и делал вид, что ему всё равно.
Подростком он стал ещё более замкнутым. С отцом отношения держались на взаимной молчаливой терпимости. Иногда они вместе ходили на рыбалку или смотрели футбол, но это были скорее привычки, чем радости.
Однажды отец, немного выпив, сказал:
— Ты мужиком будь, Гриша. Запомни: главное, не давать собой помыкать. А бабам веры нет.
Эти слова он потом вспоминал всю жизнь. Они вросли в него, как заноза, и одновременно стали щитом.
С матерью он виделся всё реже. Она звонила, предлагала встретиться, но он находил отговорки: то уроки, то дела. Иногда всё же приезжал к ней. Тогда он замечал, что у неё новый мужчина. Сначала один, потом другой. Она старалась не показывать, но Гриша видел. И каждый раз в душе вспыхивала злость.
— Мама, почему у тебя всё время кто-то новый? — однажды спросил он.
Она смутилась, отвела глаза.
— Так сложилось. Я ведь тоже имею право на счастье, правда?
— Счастье? — он горько усмехнулся. — А мне какое счастье? Ты обо мне подумала?
— Я всегда думаю о тебе! — воскликнула она. — Но ты уже взрослый, пойми…
Он встал и ушёл, не дослушав.
Так прошли его школьные годы. Он рос с ощущением, что в мире нет опоры. Отец грубый, сломленный. Мать легкомысленная, вечно ищущая чего-то нового. А он посередине потерянный, злой, с тяжёлым грузом на душе.
И именно тогда, в эти годы, Гриша дал себе клятву: он не станет таким. Не повторит ошибок родителей. Не будет кричать и бить жену, как отец. Но и не станет искать утешения в чужих объятиях, как мать. Он построит другую семью, настоящую, крепкую.
Эта мысль согревала его. Она давала надежду, что будущее можно выправить. Что прошлое не определяет всё. Он верил: стоит только встретить «ту самую», и всё изменится.
Но пока… он сидел на кухне , где когда-то ели с отцом гречку, и слушал тиканье часов. И в глубине души чувствовал, как в нём копится та самая ненависть, которую он так боялся однажды унаследовать.
Годы шли. Григорий окончил школу, поступил в техникум, потом устроился работать. Жизнь постепенно приобретала очертания взрослой: смены на заводе, вечерние прогулки по городу, редкие встречи с друзьями. С отцом они по-прежнему жили вместе. Отец старел, всё чаще сидел дома, стал меньше пить, но и разговаривать с сыном почти перестал. Они словно существовали параллельно, не мешая друг другу.
В двадцать с небольшим Гриша уже твёрдо решил: он создаст семью, которая будет отличаться от той, в которой он родился, чтобы в доме не было криков, ссор, разбитой посуды. Чтобы дети не прятались за диваном от страха.
Эльзу он встретил случайно. Она работала в бухгалтерии их предприятия. Невысокая, хрупкая, с огромными глазами и звонким смехом. В первый раз, когда он услышал этот смех, внутри у него будто что-то растаяло.
— Григорий, не поможете бумаги донести, а? — попросила она, подмигнув.
Он, смущённо улыбаясь, подхватил стопку папок. Пальцы их слегка соприкоснулись, и Гриша неожиданно почувствовал, как сердце ускорило бег.
Сначала они просто гуляли после работы: парк, мороженое, кино. Потом стали встречаться чаще. Эльза говорила много, легко, искренне, а Гриша слушал и не верил своему счастью. Рядом с ней он впервые почувствовал, что жизнь может быть другой, яркой и живой.
Когда он привёл её знакомиться с отцом, тот смерил девушку долгим взглядом, потом отвёл Гришу в сторону:
— Сын, запомни, красивые жёны чужие, по-моему, мы с тобой уже говорили об этом.
Гриша вспыхнул.
— Опять ты со своим! Я не ты. Я не буду бить жену и не позволю, чтобы моя семья развалилась! —Отец криво усмехнулся и замолчал.
Свадьба была скромная: столовая на заводе, несколько столов, шумные родственники и друзья. Но для Гриши это был самый счастливый день. Он смотрел на Эльзу и не верил, что она его жена.
— Я сделаю всё, чтобы ты была самая счастливая из всех женщин, — шептал он ей в ухо во время танца.
Она улыбалась и кивала.
Первые годы брака казались воплощением мечты. Они снимали небольшую квартиру, по выходным выбирались на природу, иногда устраивали романтические ужины. Гриша ловил себя на мысли: «Вот оно, настоящее. Я вырвался из прошлого. Я другой».
Эльза была веселой, лёгкой. Она любила красиво одеваться, много смеялась, заводила друзей. Гриша гордился ею, хотя иногда ревность шевелилась внутри. Но он гнал её прочь: «Не стану таким, как отец. Никогда».
Прошло пять лет. Маленькая квартира наполнилась другими звуками: не смехом, а усталостью. Эльза всё чаще задерживалась на работе. Гриша приходил домой, ставил кастрюлю с макаронами, ждал её. Встречал уставшую, но слишком нарядную, с запахом чужих духов.
— Ты где была? Почему на часы не смотришь?— однажды спросил он.
— Да так… девчонки пригласили, день рождения, — ответила она слишком быстро.
Гриша посмотрел на неё пристально. И вдруг почувствовал то же самое, что когда-то в детстве, когда мама возвращалась поздно, холод в животе и тревогу.
В ту ночь он долго не спал. Смотрел в потолок и думал: «Не может быть. Она же не такая. Она моя».
Но вскоре всё подтвердилось. Сначала Григорий случайно увидел сообщение на её телефоне. Потом подруга по секрету намекнула. И наконец, он сам застал её, когда она возвращалась в такси, смеясь с каким-то мужчиной.
Мир рухнул. Всё, во что он верил, оказалось иллюзией.
— Эльза! — голос дрогнул, когда он закрыл за ней дверь. — Это правда?
Она побледнела, потом упрямо подняла подбородок.
— А что ты хочешь услышать? Да, я встречаюсь с другим. Потому что… потому что ты всё время мрачный, всё время в своих мыслях. Я устала!
Гриша молчал. Он ждал крика, ждал, что рука сама поднимется. Но она не поднялась. Он вспомнил маму, её слёзы, своё детское бессилие. И сказал тихо:
— Уходи.
Развод прошёл быстро. Детей у них не было, спорить было не о чем.
Гриша остался в той же квартире, но она показалась ему пустой. Стены давили, тишина была тяжелее крика.
Он сидел на кухне вечерами, смотрел в окно и думал: «Я же обещал себе. Я же клялся. Но всё равно получилось так же. Отец был прав? Красивые жёны чужие? Или это я не умею любить?»
Иногда он ловил себя на том, что начинает оправдывать отца. Понимал, почему тот кричал, почему бил. Не потому что хотел, а потому что не знал другого способа удержать. И это пугало сильнее всего.
Годы шли. Ему было уже за сорок, когда он перебрался к отцу, который начал стареть, потом слёг, и вот три дня, как он оставил сына одного навсегда… ушёл..
Григорий часто думал о том, что могло бы быть иначе. Может, если бы у них с Эльзой был ребёнок, она бы не ушла? Может, если бы он был мягче, внимательнее? Но потом сам же себя останавливал: «Хватит. Она выбрала. И точка».
Жизнь проходила мимо. Он работал, приходил домой, готовил себе ужин, садился перед телевизором. Иногда созванивался с матерью, которая всё ещё порхала, как бабочка, меняя мужчин. Иногда вспоминал Эльзу. Но чаще сидел в тишине и слушал, как старые часы на стене отсчитывают его одиночество.
Кухня тонула в полумраке. Одинокая лампочка под потолком давала жёлтый свет, который растекался пятном на столе. На этом светлом круге стояла всё та же рюмка, в которой так и дрожала не выпитая водка.
Гриша сидел неподвижно. Плечи его были тяжёлые, будто на них опустилась вся прожитая жизнь. Сколько он ни пытался отмахнуться от воспоминаний, они возвращались, как назойливые птицы, садились на плечо и клевали, не давая покоя.
Сегодня он похоронил отца. Стоял у свежего холмика, смотрел на венки, слушал глухие голоса и пытался понять, что чувствует. Но так и не понял. Ни боли, ни облегчения — только странную пустоту.
Отец… Враг, палач, и в то же время единственный человек, с которым он прожил почти всю жизнь. Человек, на которого он, сам того не желая, стал похож в своём одиночестве.