— Красиво?
Голос Лили, медовый и мурлыкающий, донёсся из спальни. Он был полон того самодовольного счастья, которое бывает у человека, только что исполнившего свою самую заветную и дорогостоящую прихоть. Егор в этот момент стоял на кухне, прислонившись бедром к новой, ещё пахнущей древесной стружкой столешнице. В руке он держал смартфон, экран которого светился безжизненным, ядовито-белым светом. Он не отрывал взгляда от строчки банковского уведомления. Цифры были ровными, круглыми и абсолютно безжалостными. Сумма, которую они бережно отложили со свадебных подарков. Деньги, которые были их общим стартом, их маленьким фондом на будущее. Теперь на месте этих цифр был ноль.
Он медленно провёл пальцем по экрану, открывая детали операции. Название магазина — дорогой меховой салон в центре города. Тот самый, мимо которого они проходили вчера, и Лиля прилипла к витрине, показывая пальчиком на короткое манто из стриженой норки. Егор тогда отшутился, что за такие деньги можно купить половину его машины. Кажется, она не поняла шутку. Или поняла слишком буквально.
Он заблокировал телефон. Аппарат показался ему тяжёлым и холодным, как кусок гранита. Он сделал глубокий вдох, но воздух, пропитанный запахом новой мебели и побелки в их свежеотремонтированной квартире, не принёс облегчения. Наоборот, этот запах их общего гнезда, их надежд на совместное будущее, теперь казался издевательством, декорацией к дешёвому спектаклю.
Егор вошёл в спальню. Лиля стояла спиной к двери, перед большим зеркалом, встроенным в дверцу шкафа-купе. На ней, поверх лёгкого шёлкового халатика, было то самое манто. Короткое, жемчужно-серое, с хищным блеском дорогого меха. Она плавно поворачивалась из стороны в сторону, любуясь своим отражением, вскидывая подбородок и проводя ладонью по гладкой поверхности. Её движения были полны самодовольства и детского восторга. Она была похожа на ребёнка, которому подарили самую желанную игрушку в мире, и весь остальной мир перестал для неё существовать.
— Очень, — ровно ответил Егор.
В его голосе не было ни капли тепла или восхищения. Это был голос постороннего человека, констатирующего очевидный факт. Лиля услышала эту интонацию и, наконец, обернулась. Её счастливое лицо на мгновение омрачилось тенью недоумения, но она тут же смахнула её, решив, что ему просто нужно время, чтобы оценить всю прелесть момента.
— Правда? Я так и знала, что тебе понравится! Оно такое лёгкое, представляешь? И цвет… Смотри, как он играет при свете!
Она сделала шаг к нему, протягивая руку, чтобы он мог коснуться меха. Егор не сдвинулся с места. Он просто смотрел на неё. Не на шубу. На неё. И в его взгляде была холодная, препарирующая ясность, от которой стало бы не по себе любому.
— Особенно красиво то, — продолжил он тем же ровным, безжизненным тоном, — что это были наши общие деньги. На которые я планировал купить зимнюю резину. Или ты думала, что я на летней буду тебя в этой шубе возить по гололёду?
Лиля замерла. Её рука с изящным маникюром так и застыла в воздухе. Улыбка сползла с её лица, оставив после себя обиженно надутые губы.
— Ну, милый, это же подарок на свадьбу! Подарок для меня!
— Подарок был нам, — отчеканил Егор, и каждое слово было маленьким гвоздём, который он вбивал между ними. — На нашу семью. Которой, как я вижу, больше нет. Есть ты и твои хотелки.
Слова Егора — «семьи больше нет» — повисли в воздухе спальни, как кристаллики льда. Они не растворились, не исчезли, а впились в уютную атмосферу комнаты, отравляя её. Лиля инстинктивно поправила мех на плечах, словно пытаясь защититься этим дорогим коконом от его холодных, колючих фраз. Обида на её лице сменилась праведным возмущением. Он посмел. Он посмел обвинить её, когда она просто хотела быть красивой. Для него же!
— Не говори глупостей, Егор. Что значит «нет семьи»? Ты с ума сошёл? Я купила красивую вещь. Это что, преступление? Мы молодая семья, мы должны радоваться жизни, а не трястись над каждой копейкой, как старики.
Она говорила быстро, уверенная в своей правоте, в незыблемости своей женской логики. Для неё всё было просто и понятно. Есть деньги — есть радость. А его упрёки — это скучная, серая проза жизни, которую он зачем-то пытается притащить в её маленький праздник.
Егор смотрел на неё, и в его глазах не было ни грамма понимания. Он видел перед собой не жену, а совершенно чужого человека, говорящего на незнакомом ему языке. Языке эгоизма и сиюминутных желаний. Его спокойствие начало давать трещину, но наружу пробивался не гнев, а холодное, выжигающее презрение.
— Ты потратила все деньги со свадьбы на шубу и всякую ерунду, даже не спросив меня?! А я хотел на них купить новую резину на машину и заказать лодку!
Лиля фыркнула. Лодка. Какая ещё лодка? Она представила себе грязные резиновые сапоги, пахнущих рыбой мужиков, комаров. Какая пошлость.
— Лодку? Егор, очнись. Какая лодка? Ты собирался потратить наши свадебные деньги на резиновую посудину, чтобы с друзьями на рыбалку мотаться? Это ты называешь «в семью»? А я, значит, должна была сидеть дома и ждать, пока ты развлекаешься? Я тоже хочу радоваться! Я девочка, Егор! Я хочу красивые платья, духи, меха! Я хочу, чтобы ты смотрел на меня и гордился! А не чтобы ты гордился старыми покрышками или надувным корытом!
Она сделала шаг вперёд, её голос звенел от обиды. Она действительно верила в то, что говорила. В её картине мира мужчина должен был обеспечивать праздник, а женщина — быть его главным украшением. И деньги, подаренные на свадьбу, были просто стартовым капиталом для этого вечного карнавала.
Егор криво усмехнулся. Эта усмешка была страшнее крика.
— Ты правда не понимаешь, да? — он говорил тихо, почти доверительно, и от этого его слова звучали ещё более жестоко. — Резина, Лиля, нужна для того, чтобы ты, вся такая красивая, не улетела в кювет на первом же повороте зимой. Это называется безопасность. А лодка… Я думал, мы будем вместе ездить на выходные. На острова. Жить в палатке, жечь костёр. Я думал, это будет наше общее приключение. Наше.
Он сделал акцент на последнем слове. Но Лиля услышала только про палатку и костёр, и её лицо исказила гримаса отвращения.
— Палатка? Костёр? Егор, я не для этого замуж выходила, чтобы спать на земле и отмывать волосы от дыма. Если тебе нужна походная подруга в брезентовой куртке, ты ошибся адресом. Я хочу в рестораны. В театры. Я хочу летать в отпуск в хорошие отели, а не жарить сосиски на палке.
Она окончательно скинула с себя остатки смущения и теперь смотрела на него с вызовом. Её жемчужно-серое манто блестело в свете люстры, как чешуя диковинной рыбы, пойманной в мутной воде. Оно было не просто вещью. Оно было манифестом. Её манифестом. И он, наконец, прочёл его до конца.
Заявление Лили — «я не для этого замуж выходила» — упало между ними, как тяжёлый занавес, окончательно разделив сцену на два враждебных лагеря. Егор перестал видеть в ней обманутого ребёнка. Он увидел взрослую, совершенно чужую женщину, которая только что озвучила условия своего контракта. Контракта, о существовании которого он даже не подозревал.
Кривая усмешка на его лице стала шире, обнажая зубы.
— Так вот оно что, — протянул он медленно, смакуя каждое слово. — Теперь всё становится на свои места. И эти милые улыбки гостям на свадьбе, и твои слова о том, как мы будем строить наше будущее. Ты не будущее строила, Лиля. Ты обналичивала подарочные конверты.
— Перестань говорить гадости! — её голос стал выше, в нём зазвенели визгливые, истеричные нотки. — Ты просто не можешь смириться с тем, что я позволила себе быть счастливой! Тебе проще, когда всё серое, унылое, по плану. Шины, лодка, дача… Какая тоска! Я хочу жить, а не существовать! А ты предлагаешь мне прозябать в твоём мирке из практичных, скучных вещей!
Она с вызовом вскинула подбородок. Жемчужно-серое манто, её боевое знамя, мягко колыхнулось на плечах. Она выглядела в нём нелепо и в то же время грозно — как дикарка, нацепившая на себя атрибуты цивилизации, не понимая их истинной цены.
— Мой мирок? — переспросил Егор, и в его голосе прозвучала неподдельная, ледяная ярость. — В моём мирке, Лиля, люди сначала думают о безопасности, а потом о понтах. В моём мирке партнёры советуются друг с другом, прежде чем спустить на ветер общие деньги. В моём мирке «семья» — это когда ты думаешь не только о том, как порадовать себя, любимую. А в твоём мире что? Блестящие шмотки и красивые фотографии? Это всё, что у тебя в голове?
Он шагнул вглубь комнаты, и пространство между ними сократилось до критического минимума. Теперь они стояли почти вплотную, и воздух трещал от напряжения.
— Да, это! — выкрикнула она ему прямо в лицо. — Да, я хочу красивые вещи! И хочу, чтобы мой мужчина мог мне их дать, а не ныл из-за каких-то покрышек! Ты просто жадный, Егор! Жадный и скучный! Ты никогда не понимал, что мне нужно! Ты думал, я буду в восторге от твоих дурацких планов на рыбалку? Мне это неинтересно! Мне скучно с тобой и твоими идеями!
Это было прямое попадание. Обвинение в скупости и скуке было для него хуже, чем обвинение в растрате. Он всегда считал свою практичность и надёжность главным достоинством. А она только что назвала его достоинства главным недостатком.
— Ах вот как, — выдохнул он. — Значит, тебе нужен был не я. Тебе был нужен спонсор. Кошелёк, который будет оплачивать твои капризы. И ты думала, что свадебные деньги — это твой первый транш? Умно. Очень умно. Только ты просчиталась. Я не кошелёк. Я был твоим мужем. Был.
— А ты! — не унималась она, её глаза метали молнии. — Тебе нужна была не жена! Тебе нужен был бесплатный повар, домработница и товарищ по походам в одном флаконе! Которая будет стирать твои носки после рыбалки и восхищаться, какой ты добытчик! Только я на эту роль не подписывалась! Можешь найти себе другую дурочку, которая будет разделять твои убогие мечты о палатках!
Они стояли друг напротив друга, задыхаясь от взаимной ненависти. Спорить было больше не о чем. Все маски были сброшены. Дело было не в шубе и не в лодке. Дело было в том, что они были людьми из разных вселенных, которые по ошибке столкнулись на одной орбите. И теперь эта орбита неминуемо вела к разрушению. Егор молча смотрел на неё, на этот блестящий мех, на искажённое злобой красивое лицо, и понимал, что перед ним стоит абсолютно чужой человек. И этот человек только что вынес приговор их браку. Окончательный и обжалованию не подлежащий.
Они замолчали. Не потому, что сказать было нечего, а потому, что слова потеряли всякий смысл. Они уже выплеснули друг на друга весь яд, который копился под тонкой плёнкой недавнего семейного счастья. Теперь в спальне, среди запахов новой мебели и дорогого меха, стояли два совершенно чужих человека, каждый из которых только что с отвращением заглянул в душу другого и ужаснулся увиденному.
Егор отступил на шаг. Его лицо стало непроницаемым, как камень. Ярость, кипевшая в нём мгновение назад, схлынула, оставив после себя выжженную, холодную пустоту. Он смотрел на Лилю, на её красивое, искажённое гневом лицо, на это жемчужно-серое манто, и вдруг понял, что спорить с ней — всё равно что пытаться объяснить законы физики дикому зверьку, который только что утащил блестящую безделушку. Бессмысленно и унизительно. Она не поймёт. Она живёт в другой системе координат, где её «хочу» — это высший закон вселенной.
Лиля, не дождавшись ответа, восприняла его молчание как свою победу. Она победно выпрямилась, одёрнув мех на плечах. Она доказала ему, что имеет право. Имеет право на радость, на красоту, на лучшую жизнь, чем та, что он ей предлагал со своими палатками и резиновыми лодками.
Егор молча развернулся и вышел из спальни. Лиля проводила его торжествующим взглядом. Она думала, он пошёл остывать. Думала, что он, как обычно, походит по квартире, подышит, а потом вернётся, и они начнут мучительный процесс примирения. Но он не вернулся.
Вместо этого он прошёл в прихожую. Она услышала, как щёлкнул замок его барсетки. Потом он снова вошёл в спальню. В руке он держал свой бумажник. Он не смотрел на неё. Его взгляд был сосредоточен на собственных руках. Медленно, с какой-то ритуальной точностью, он открыл кошелёк, достал оттуда свою банковскую карту. Чёрный пластик с серебристыми цифрами.
А потом он сделал то, чего она никак не ожидала. Он шагнул к их огромной кровати, покрытой шёлковым покрывалом, и с силой бросил карту на неё. Маленький кусок пластика подпрыгнул на мягкой поверхности и замер.
— Вот, — его голос был ровным и глухим, как удар молотка по дереву. Он говорил, глядя не на неё, а на карту. — Можешь потратить остатки. Это будет мой последний вклад в твою красивую жизнь. Дальше радуй себя сама.
Лиля замерла. До неё начал доходить смысл происходящего. Это был не спектакль. Это не было попыткой её напугать. Это был конец. Настоящий.
Она посмотрела на карту, лежащую на кровати, потом на него. Его лицо было абсолютно спокойным. Это было спокойствие хирурга, который только что ампутировал безнадёжно поражённую гангреной конечность. Без сожаления, без эмоций. Просто констатация факта.
— Что это значит? — спросила она, но её голос больше не звенел. Он стал тонким и неуверенным.
Егор, наконец, поднял на неё глаза. В них не было ни ненависти, ни обиды. Только холодное, бескрайнее безразличие.
— Это значит, что я ухожу, — сказал он просто. — А ты остаёшься. Здесь. Со своей шубой, со своей красивой жизнью и с последствиями своего выбора.
Он развернулся и пошёл к выходу из спальни. Он не оглянулся. Он не сказал больше ни слова. Она слышала его шаги в коридоре — твёрдые, уверенные. Слышала, как он надевает куртку. Как щёлкнул замок входной двери. А потом наступила тишина.
Лиля осталась одна посреди спальни. На ней было дорогое меховое манто. На кровати лежала банковская карта. Вокруг пахло новой мебелью и только что купленным счастьем. Но впервые за весь вечер она почувствовала, как по её спине пробежал ледяной холод. И этот холод не имел никакого отношения к зимней погоде за окном…