Фаня позвонила мне, как обычно не вовремя. Я стояла на балконе, на табуретке, на самом краешке, и пыталась стянуть шваброй паутину, что нелегально натянул какой–то нахал–паук на нашем с Санькой новеньком балконе. У нас тогда вообще все было новенькое – балкон, обои, стол на кухне, на заказ сделанный, под мои запросы,«господи–господи!», новенькая мебель, телевизор… Ну, в общем, ремонт удался. Муж, Сашка, нервно считал купюры и проверял свои банковские счета, а я неутомимо носилась по магазинам и сидела ночами в интернете, тратя уйму гигабайтов на наше «счастливое завтра». Деньги и гигабайты скоро закончились, но я похлопала печального мужа по плечу и попросила не расстраиваться. Вот напечатают скоро мою книгу, раскупят ее читатели, как горячие пирожки, и вот тогда…
— Тогда меня уже не будет, Любаш… — посмотрев на меня грустными глазами отживающего свой век сенбернара, протянул Санька.
— Почему? — Я замерла с вазочкой в руках, красивой, из цветного стекла. Её на моих глазах выдул из бесформенной массы мастер, когда мы с Фаней ходили на стекольный завод «полюбоваться». Нас пустили, личности–то известные! — Ты болен? Учти, на лечение я деньги найду. Так что там у тебя? Проста тит? Это ерунда, Саша! Это сейчас у всех! — Я ободряюще похлопала его по плечу, хотя в болезнях совершенно не разбиралась, а уж тем более в таких «деликатных».
— Да если бы! — дернулся он. — Я уже по уши в кредитах, Любаня! Пока твою книгу продадут, меня уже закопают!
Клянусь, его глаза наполнились слезами, эти грустные сенбернарничьи глаза. За них его и полюбила.
— Ну я откопаю, делов–то! Господи! Ладно, не дрейфь! — поцеловала я мужа в лобик. — Мы тебя спасем. А пока помоги–ка мне прогнать вон того паука, а я с Фанькой поговорю, чего она там звонила…
Фаня, по паспорту Катя Самохина, была моей коллегой «по цеху», тоже писала. Мы вместе окончили факультет журналистики, потолкались в газетах и журналах, потом ушли на полную самоокупаемость, сделались писателями. Я писала про жизнь, она — про любовь и фантастику.
Фаней ее звала бабушка, мир ее праху, Нина Федоровна. Ох, ребята, какие она пекла пирожки, какие вареники лепила и какие песни пела, когда откупоривала очередную наливочку… Это была сказка. Так вот, по каким–то непонятным причинам Катька была для нее «Фаней». Ну и для нас всех тоже.
Я набрала ее номер, прислушалась.
По первому «Алё!», по его оттенку, можно было сразу понять, что стряслось. Если «алё» звучало басом, воинственно, значит Фаня творит, вся «на здесь», а где–то там, в пампасах, мчит на спине трехглавого кита в костюме амазонки или сражается с вепрями в темном лесу. И тогда стоило быстро прервать созвон, дабы не отвлекать.
Иногда «алё» звучало строго и равнодушно. Это значит, что Фаня ждет ответа из издательства, в сотый раз уже проверила почту, и там ничего нет. В этих случаях следовало пригласить Катьку на кофе, выгулять, успокоить и сказать, что всё будет хорошо.
— …Точно? А вдруг им не понравится? Вдруг скажут, что чушь?! — судорожно ворошила свои неуемные рыжие кудри Фаня, хмурилась, шевелила кончиком аккуратного носика. А я вам клянусь, она это умела – шевелить кончиком.
Катя–Фаня – очень неуверенный в себе человек, знаете ли…
— Они скажут, что напечатают всё, что ты написала, я в тебя верю! — обычно отвечала я, и мы шли покупать очередную плюшку «Московскую», всю в сахаре и с румяными складочками…
Но в этот раз «алё» прозвучало с другим оттенком. Это был вздох, протяжный, как волк воет на луну. Значит, у Фани творческий кризис, и она перестала верить в свои фантастические миры.
— Любаша… Да… Привет… — прошелестело в трубке.
— Привет, Фаня! Тебе нужен паук? Саша, погоди, надо его в банку! Фане нужен паук! — закричала я болтающемуся на табуретке мужу. Тот покачнулся, побледнел. Ну а что, 12 этаж, страшно, конечно…
— Не нужен мне никакой паук! Что ты говоришь ерунду?! Вот вечно ты не о том! Я в кризисе, Люба! В глубочайшем кризисе! Прошло уже три дня, а я не написала ни строчки. Меня всё раздражает, я погружаюсь в депрессию! А ты о каких–то пауках… — простонала Фаня.
— Что, прямо три дня? — уточнила я, плеснула себе в стакан «Тархуна», залихватски поправила сделанную из газеты шапочку. — Ни одной строчки? И внутри пустота, как будто пропылесосили? — Фанечка всхлипнула. — И ничего не радует? — Опять горестный всхлип.
И тогда я уверилась, что у Катьки точно кризис. Ко мне он тоже приходит, очень вредный тип, затхлый такой, унылый. Почему–то мне кажется, что он похож на плавающий в огромной пятилитровой банке гриб, который Сашка держит за домашнего питомца и всё норовит напоить меня этой целебной водичкой. Гриб чаще всего лежит на дне без признаков жизни, а я посматриваю на него, пока стучу по клавишам ноутбука. Вечером со своей важной и нужной работы приходит Саня и разговаривает с нашим кормильцем. Гриб как будто взбулькивает немного, улыбается склизкой шляпкой…
Так вот он, этот кормилец, и есть «кризис», как я его вижу.
— Фанечка, детка, я приеду! Я вот прямо сейчас приеду, слышишь?! Мы победим! Мы не сдадимся! — Я уже кинула на пол газетную шапку, кое–как влезла в новенький свитшот, поискала ключи от машины и выскочила за дверь.
Потом, правда вернулась, прогнала с балкона мужа, велела ждать.
— Чего ждать–то? — удивился он.
— Меня ждать. Паук с тобой паутиной не поделится, если ты падать решишь. И вообще, жди. Отдохни. Там, в холодильнике, голубцы.
И я убежала. А Саша блаженно вздохнул, потому что голубцы он очень любил…
Я подкатила на своих старых «Жигулях» к Фанькиному дому и удивилась.
Моя подруга, в резиновых сапогах и тренировочном костюме, стареньком, как будто еще с бабушкиного плеча, шерстяном, голубого цвета, стояла у своего внедорожника и запихивала что–то в багажник. Из того вываливались вещи, торчали какие–то странные приспособления, то ли удочки, то ли черенки грабелек, то ли еще что–то.
— Кать, ты куда? На высадку деревьев в честь сорокалетия парка? — попыталась пошутить я, но под строгим взглядом тут же смутилась.
— Я уезжаю, Люба. И не смей меня останавливать. Я должна найти себя, понимаешь? Должна подумать… — торжественно заявила Фаня, скорбно вздохнула.
— Любочка! Здравствуй! — выскочила из подъезда Катина мама, Арина Сергеевна. — Да хоть ты ее вразуми! Ведь застудится, там же шаром покати, там же кто жил–то?! — причитала она, хватала меня за руки, подталкивала к Фаньке.
— Добрый, тетя Аря. Я, признаться, не очень понимаю, куда Катерина собралась… — протянула я.
— Я, Любаня, собралась к корням, туда, где начался наш род! — пафосно воскликнула моя талантливая подруга.
— В Рай? — глупо пошутила я. — Там вся эта свистопляска и началась…
— Нет, Люба! Она собралась на дачу! В дом, где доживала свой век баба Нина, — пояснила мне тетя Арина. — Ты же помнишь, что последние годы она была, мягко говоря, странной… Жила там уединенно, никого не пускала, лекарства принимать отказывалась…
Я кивнула. Те несколько лет добровольного затворничества бабы Нины были тяжелыми. Мы все за нее переживали, но сделать ничего не могли. Привозили еду, старались как–то помочь, но Нина Федоровна прогоняла нас, как будто не узнавала. Неужели таков конец всех творческих людей?! Баба Нина тоже писала в зрелые годы, в основном короткие рассказы, публиковала их в журналах, очень этим гордилась…
— Теть Арина, вы не волнуйтесь. Я поеду вместе с Фаней, всё будет хорошо! — уверенно закивала я, хотя все эти дачи не очень любила. Свежи еще были воспоминания о колорадских жуках, комарах и слепнях, так и липнущих к моему потному тельцу.
Несколько лет мои родители «увлекались земледелием», решив, что мать–земля должна кормить нас досыта. Мичуринцев из нас не получилось, дачу продали, а воспоминания остались.
— Я поеду одна! — бултыхнула по воздуху Фаня рыжими кудряшками. — Я должна побыть наедине с собой, как же вы не понимаете?! Что вы все ко мне лезете? Мама, убери ты свои лоточки! Я должна сама всё… Я сама…
Арина Сергеевна молча протянула мне провизию, я забрала, поискала, куда поставить, но в багажнике места уже не было.
— Тетя Арина, ну мы тогда поехали, да? — миролюбиво погладила я женщину по спине. — Вы идите домой, не волнуйтесь. Кризис – дело такое, кусачее…
Арина Сергеевна безнадежно вздохнула, махнула рукой, потом перекрестила нас и долго махала рукой, пока Фаня выезжала со двора. Я притулилась рядом с ней, тихо–тихо, с вареным рисом и котлетами в веселых, с цветочками, контейнерах.
Фаня как будто даже не замечала меня, рулила так остервенело, как будто от этого зависит наша жизнь. Потом нахмурилась, повела носом, учуяв, что сок от котлет протек на мои руки.
— Люба! Ты как здесь? Я же просила оставить меня в покое! — строго спросила она.
А я и сама не знала, «как я здесь». Я, кажется, хорошо, только вот балетки и новенький свитшот меня смущали, ну да ничего, авось у бабы Нины остались телогрейки и треники, чтобы мне хоть как–то вписаться в пейзаж…
— У тебя же аллергия на крапиву, — опять бросила на меня взгляд моя бедная Фаня.
Она была права. От крапивы я распухаю, бугрюсь и краснею так, что всем становится страшно.
— Я справлюсь, Фаня. Мы справимся… — проблеяла я.
Подруга кивнула. А потом ее прорвало. Она говорила, что спит без снов, что в голове одни опилки, что фантазия ее покинула и теперь придется искать себе другую работу, она даже всплакнула пару раз, но мчавшиеся мимо фуры с высокомерно задравшими нос дальнобойщиками заставили Катю собраться и рулить.
— У нас все получится. Ты просто заработалась, выгорела, так бывает, — тихо сообщила я. — Саша говорит, что надо просто сменить деятельность. Бог мой, Саша!..
Я набрала ему, сказала, что еду с Фаней на дачу прогонять кризис.
Саша, золотой мой муж, лишних вопросов задавать не стал, поинтересовался только, когда меня ждать, и взяли ли мы красного или белого.
— Фаня, мы взяли… — заикнулась я, но подруга как–то сурово на меня рыкнула. — Саш, у нас всё будет хорошо. Наверное…
И мы умчались в закат…
На дачу мы приехали ближе к девяти. Фаня громыхнула створками ворот, загнала машину на заросший бурьяном участок, вылезла, отмахиваясь от попадающих в глаза веток.
— Любань, давай за мной. У нас тут два года жили то ли строители, то ли бездельники, я не вникала, потом вообще заброшенным дом стоял. Под ноги смотри! — и сунула мне в руки фонарь. Всё–таки Фаня у нас предусмотрительная! — Всё мама постаралась! Бабушка бы никогда чужих не пустила…
Арина Сергеевна свекровь не то, чтобы не любила, но между ними была прохлада. И то, что Фаня любила эту бабушку как будто больше Арининой матери, только подливало масла в огонь. То ли назло усопшей, то ли из–за денег Арина Сергеевна сдала дачу, чем злила дочь ужасно.
— Смотри! Дверь хоть не сломана, уже хорошо! Котлеты не забудь, сейчас разогреем! — оживилась от созерцания сумерек и обступивших крыльцо зарослей Фаня. Кажется, кризис–то не такой уж и серьезный!
Я притащила котлеты, вареный рис и, кажется, шарлотку, встала за Катиной спиной, наблюдая, как она открывает дверь.
Потолкавшись в прихожей, споткнувшись о сваленную прямо посередине обувь и какие–то палки, мы прошли в комнату. Темень! Ставни закрыты, сыро и пахнет плесенью.
Катя протянула руку и щелкнула выключателем. Господи… Да тут как будто ночевал табор! Старые тряпки валяются на полу, под самым потолком натянуты веревки, а на них кто–то повесил сушиться носки, да так и забыл. На подоконниках и полках какие–то огрызки и объедки, уже окаменевшие, а на кухне…
Фанин кризис немного отступил, уступив место ужасу. Он был в ее глазах, в задрожавших губах, в указующем на «всё это» пальце.
Я, признаться, тоже была слегка выбита из колеи, хотя только что вынырнула из ремонта, и у нас в квартире тоже жили рабочие, но…
— Фанечка, милая, мы исправим! Ты слышишь? Мы все наладим! — пристроила я котлеты, развернула подругу к себе, обняла, не давая увидеть прожжённые занавески и испорченный бабушкин портрет. Баба Нина на нем была когда–то такая красивая…
— Чего мы наладим?! Что мы исправим? Они даже кресло ее сломали, Люба! А ведь в этом кресле…
И мы разом застонали, вспомнив, как баба Нина, сидя в этом скрипучем креслице, прививала нам любовь к писательскому творчеству, читала наизусть «великих», вспоминала спектакли, на которых была, а мы слушали, затаив дыхание, переглядывались и улыбались.
— Ну и всё! — рубанула вдруг я рукой воздух. Получилось эффектно. Недавно в этой руке я держала перфоратор, потому что Саша отказался вешать полку над моим столом, и я вешала ее сама. Рука у меня вообще была тяжелая, да и я вся крупная, чего уж там говорить.
Фаня отшатнулась.
— Чего «всё»? Подожжем? — испуганно спросила она.
— Ты совсем что ли? — покрутила я пальцем у виска. — Порядок будем наводить, время–то не детское, игрушки уже спят, а у нас конь не валялся.
И мы принялись расчищать место для коня, себя и наших воспоминаний.
Это было трудно.
Нет, мы не избалованные, но всё же холодная вода жгла руки, болтаться по темноте в саду, натыкаясь на мокрые ветки разросшихся кустов, свет то и дело мигал, а где новая лампочка, если эта перегорит, мы не знали. Да и вообще…
Пришли на кухню, ужаснулись. Плита, духовка, тарелки, чашки, разномастные, подаренные бабе Нине и привезенные ею из речных путешествий – всё грязное. Вскипятили воду, Фаня велела притащить из машины «всё, что там есть для уборки».
Поковырявшись, я нашла жидкость для стекол, канистру «незамерзайки», салфеточки для обивки. Из скомканных собирающейся отбывать свой творческий кризис Фани вещей выкатилась какая–то банка, крем–не крем, бог её знает. Я захватила и ее, поспешила назад.
Пару раз звонил Саша. Он был настроен романтично, но я его сюсюканий не разделяла, приняла воинствующий вид, повязала на голову бандану с черепами, невесть как оказавшуюся в кармане моих джинсов, рыкнула Саньке, чтобы не беспокоил, что я его люблю, но сейчас «вообще не к месту всё это». Он понял.
Свалив все на продавленную тахту, я принялась разбирать добычу, подбежала Фаня, быстро оглядела наше нехитрое добро, выхватила ту банку и умчалась на кухню. Пыхтела там, ругалась витиевато, нет, не матами, как–то по–своему, по–писательски, по–фантастическому.
Я даже кинулась записывать ее перлы, но потом к нам пришли.
Их было двое. У одного ружье, второй в длинном брезентовом плаще с капюшоном. А кто его знает, что в карманах этого плаща?! Вдруг нож или газовый баллончик!..
Я уронила на пол карандаш, ойкнула. Бандана предательски сползла на левый глаз.
— А ну выходите по одному! Руки вверх и на крыльцо! — рявкнуло лицо в капюшоне.
Я заметалась, подняла вверх руки, уже приготовилась выходить, но тут из кухоньки выглянула Фаня, красная, злая, уставшая, вся «в кризисе».
— Я сейчас вам выйду! Я вам так выйду, что мало не покажется! Это частная собственность, пошли прочь отсюда! Ружье у него, гляньте! Ну стреляй, касатик! Давай! Мне уже терять нечего! У меня вся жизнь под откос!
И гордо загородила меня своей худенькой спиной.
«Боже, как она прекрасна! Как хороша!» — пронеслось у меня в голове. Погибнуть такой красивой – это искусство!
И я запустила в незваных гостей валяющейся на комоде скалкой. Скалка звонко отскочила от ружьишка, ударила одного по ногам, второй же отступил сам.
Дальше Фаня бросила в мужиков ту самую банку, она треснула, крышка отвалилась, на пол высыпалось немного розоватой то ли пасты, как замазывали в нашем детстве окна, то ли еще чего.
Всё почему–то замерли, рассматривая живописно лежащую на полу синюю банку, а потом Фаня выругалась.
— Хорошую вещь из–за вас испортила! Дядя Ваня, ты что ли?! Ну ты совсем с ума сошел?! Машина стоит, двери не сломаны, так чего с ружьем–то?! — закричала она. Буйная копна рыжих волос гривой обрамляла ее лицо.
Клянусь, в них, этих кудряшках, бегали искры!
— Катька? Да ну… — махнул плащ рукой, скинул капюшон. — Приехала?..
— Приехала. А чего вы лезете?! — всхлипнула Фаня.
Все кинулись ее утешать, даже тот, второй, с ружьем.
— Это кто? — отскочила Катя.
— Племянник мой, Женька. Приехал вот из экспедиции, гостит. Мы услышали, что шурует кто–то, прибежали. А вы чего, девчонки, насовсем? — спросил дядя Ваня.
Я помнила его смутно, он угощал нас рыбой, учил играть в шашки и курил «Беломор».
— Как пойдет, — прервала затянувшееся молчание я, шагнула вперед. — Ну раз все мы тут собрались, то предлагаю побыстрее убраться и сесть есть котлеты. Я, признаться, сегодня только завтракала…
Мужчинам не пришлось объяснять два раза, они скинули плащи и куртки, засучили рукава, стали помогать.
С кухни донесся приятный аромат, я сунулась туда. Фаня, бережно собрав синюю банку, вынимала из нее ту самую розовато–фуксейную пасту, намазывала покрытую ужасным налетом раковину, растирала губкой, потом подождала немного, смыла. Стальная бабушкина раковина
улыбнулась нам нашими же отражениями.
— Так, теперь плита! — хихикнула Катя.
Она даже стала что–то напевать, крутясь на кухне в бабушкином фартуке.
— Перчатки, может? — спохватилась я. — Всё же руки – это тоже наш рабочий инструмент!
— Не надо. От этой штучки ничего не будет. Нет в ней ни хлора, ни других неприятностей. А запах…
Мы втянули приятный, немного цветочный аромат, засмеялись. Я сорвала бандану, сунула ее обратно в карман и принялась отмывать плиту. Жирные пятна, копоть и грязь отчистились, даже не пришлось попотеть.
— Слушай, что за чудеса?! У меня так не получалось, когда строители мне всю плиту запачкали дома! — нахмурилась я. — Сашка какое–то ядреное средство покупал, без перчаток не смогла с ним работать…
— Чудо–паста, — подняла вверх указательный палец Фаня. — Смотри, запоминай: «BRANDFREE». Цена, кстати, демократичная.
— А можно, я ею машину почищу? — оживилась я. Недавно я заляпала свои «Жигульки» чем–то химическим.
— Нет, лакированное нельзя, тут мелкие гранулы всё–таки. Поцарапаешь. А вот ванную, плитку, духовки, микроволновку, решетки от гриля, полки в холодильнике можно. Жир, плесень в ванной, налет – я ею всё отчищаю. Даже руки отмыла от масла, когда колесо сама меняла. А, еще подошвы можно чистить. Я, помнишь, себе белые кроссовки купила? Ну конечно, вляпалась. Так вот, отчистила их легко!.. Надо только подождать немного, чтобы начало работать, а потом смыть. У BRANDFREE вообще хорошие вещи есть, потом посмотри в интернете. Но Эта паста, действительно, чудо!
Фаня всё говорила и говорила, мы тонули в легком цветочном аромате её Чудо–пасты, кухонька потихоньку преображалась. Отмыли чашки, подносы, решеточку для гриля. Устали, конечно.
Дядя Ваня и Женька шуровали в комнате.
— Извините, хозяйки, с паласами что делаем? Выкидываем? — сунулся в кухню Евгений с полосатой «дорожкой» в руках, запыхавшийся, уставший.
Фаня обернулась, Женя уставился на нее долгим, пристальным взглядом.
— А вы же Екатерина Антоновская, да? — очень тихо спросил он.
— Да, — захлопала Катька ресницами.
— Моя мама вас читает…
— Да что вы! А я думала, что никому не нужна… А она, правда, читает? — пролепетала моя рыжая кумушка. — И ей нравится?
— Правда… Нравится, Катя…
… Потом мы все наконец сели есть котлеты и пить чай, вокруг было не то, чтобы совсем чисто, до этого еще идти и идти, но всё же у меня уже возникло ощущение, что баба Нина снова с нами, в своей избенке, даже, кажется, кресло скрипнуло под ее уставшим телом…
Я посмотрела на Фаню и поняла, что кризис миновал, ее сердце снова бьется жизнерадостно, а глаза блестят именно так, как и положено у писателей–фантастов, – немного загадочно.
Ну, или я просто немного опьянела от вина дяди Вани, самодельного, очень вкусного. В любом случае, хорошо, что мы приехали, что Фаня и я любим бабу Нину, и что она когда–то научила нас писать…
…Через два месяца Катя сдала очередную рукопись в редакцию и укатила с Женей в горы. Они надеются встретить там Снежного человека, чтобы Фане было, о чем писать.
Удачи, ребята! Ну а мы с Сашкой в счастливом ожидании. В нашей истории скоро появится еще один герой. Или героиня. Как пойдет…
Ссылка на Чудо–пасту от BRANDFREE ЗДЕСЬ
Реклама. ООО "Эпеко", ИНН 5752084510, erid: 2W5zFGc3fSY