Йомсборг — легендарная крепость воинов-профессионалов, где закон суровее меча. В её стены приходит берсерк Арнгрим, ищущий место и судьбу. Испытание холмгангом, штурм крепости на Одере, первые поединки и братство с йомсвикингом Эйриком — начало истории, где кровь и честь переплетаются, как узоры на рунных камнях.
Часть I. Камни Варина и железо закона
Море шло на север, как стадо тяжелых быков, и вал за валом оставлял на песке серую пену. Ранним утром, когда туман висит невысоко и звуки кажутся тяжелее собственного веса, длинный корабль ткнулся носом в камни Варина. На высоком берегу, отвесном и лысом, чернели стены, где из гладкого булыжника и тесаных плит были сложены ворота.
Так выглядел Йомсборг, о котором слагали песни: твердыня на краю земли, где закон крепче железа.
Первым с палубы соскочил высокий человек в медвежьей шкуре. Шкура была старая, сбитая и съеденная солью, но на плечах держалась так, словно сама приросла к коже. Волосы у него были светлые, почти белые, в глазах — мутная сталь, которой не нужно слово. Его звали Арнгрим Ульвссон, сын северного ветра и холода. Он не любил говорить о земле, откуда пришел, и если с него спадал сон, то руки сами искали рукоять топора, как ребёнок ищет губами материнскую грудь.
Обернувшись, берсерк окинул взглядом другого — худого, поджарого, темноволосого; его лицо казалось спокойным и как будто сдержанным, будто в нем спрятали ненужный огонь. На нём был длинный кольчужный панцирь, шлем с кольчужной бармицей, щит с белым вепрем.
Этот вепрь был известен многим в портах Балтики, и те, кто видел его, знали — перед ними йомсвикинг. Звали его Эйрик Хальвданссон. В Йомсборге говорили, что он не повышает голос до тех пор, пока сам не увидит кровь на досках.
— Ты успел привыкнуть к ветру на южном берегу, — сказал Эйрик, пропуская Арнгрима вперед. — В Йомсборге ветры разговаривают с камнем. Слово здесь имеет вес, который трудно унести.
— Камни везде ценят молчание, — ответил Арнгрим и кинул на плечо длинный топор с клинком в ширину ладони.
Они шли мимо рядов щитов, подвешенных к стенам, мимо железных котлов, где булькала каша, мимо рунных плит, указывающих, кто и за что здесь лёг в землю. У ворот стояли дозорные, не глядевшие в глаза новопришедшим.
В Йомсборге было так: смотри на щит, на клинок, на шаг, который человек делает. Глаза расскажут лишнее.
Зал собраний напоминал нутро китовой пасти. Вдоль стен — лавки, над очагом — дым, под крышей — тёмные балки, куда часто смотрели те, кто собирался принять решение. В центре — высокий человек в белом плаще. Белый — цвет гордости, цвет закона. Это был Сигвальди, один из тех, кто держал ключи от Йомсборга.
— Я слышал, — сказал он, — что ты пришёл с северного берега, где снег вступает в поединок с солнцем два раза в год. И слышал также, что когда ты вступаешь в бой, у тебя нет пути назад.
— У меня нет дороги к тем, кто сжёг мой дом, — ответил Арнгрим.
— В Йомсборге нет мести, есть долг. Сначала долг, потом слава, потом память, — произнес Сигвальди. — Ты не из братства. Берсерков у нас не любят. Но их мечи и топоры берут охотно, если они умеют резать ровно. Я спрошу у закона. Закон должен говорить.
Он сделал жест пальцами, и на середину зала вышел человек — широкоплечий, с лисьей физиономией, чьи губы улыбались без участия глаз. Щит его был окрашен в красное, на нем чернел зверь с длинным хвостом.
— Это Халльстейн, — негромко сказал Эйрик. — Он любит, когда закон смотрит в сторону. А если закон не смотрит, он любит толкнуть плечом, чтобы закон упал.
Сигвальди поднял ладонь.
— Здесь спор. Одни говорят, что берсерк — это зверь, который срывает строй и ведёт к гибели. Другие говорят, что зверь под уздой идет вперёд и пожирает врага за нас. Закон говорит об испытании. Холмганг как молот, что проверяет железо. Халльстейн выйдет. Арнгрим выйдет. Йомсборг увидит.
Круг был очерчен веревкой, натянутой на вбитые в пол колья. В круг не входили случайные тени — там было место только двум. Шаги Халльстейна были тяжелыми, он выбрал среднего размера меч и круглый щит, оббитый по канту железом. Арнгрим снял медвежью шкуру, оставив на теле только грубую шерстяную рубаху, и взял топор, как берут ковш с водой — привычно, двумя руками. Эйрик молчал, он не любил говорить перед началом боя. Если нужен совет, он дойдет до тебя поздно, как северный свет до чужого берега.
Колья оцепенело смотрели на двоих навершиями в виде резных шаров, как глаза рыб. Первый удар пришёл от Халльстейна — щит вперед, нога подставлена, меч ныряет в сторону, как по волнам дельфин. Арнгрим шагнул на полступни назад, и железо прошло перед ним, как чужая мысль. Щёлкнула кромка топора по ободу щита, и от него отлетела железная стружка. Халльстейн толкнул плечом, и они сцепились коротко, почти дружелюбно.
В этот момент Арнгрим услышал, как в груди его поднимается тот самый зверь, из-за которого его не любят, и которому он обязан собственным именем.
Врезавшись плечом, он заставил Халльстейна сделать шаг с разворотом. Топор коротко вздохнул, как рыба на воздухе, и опустился на кромку щита, ломая дерево. Халльстейн попытался проскользнуть под руку и ткнуть мечом в мягкость под ребрами, но медвежья ладонь встретила его запястье, провернула, и меч ударился о камень.
Топор опустился еще раз, теперь боком. Щит разлетелся в щепу. Третий удар упал на край шлема, и Халльстейн осел, чувствуя, что мир — это только железо и горячая влага на губах.
— Хватит, — сказал Сигвальди, и в его голосе была простая усталость человека, который видел слишком много побед и поражений. — Закон принял решение. Арнгрим, ты не брат нашего ордена, но ты щит у края нашего строя. Ты идешь под началом Эйрика. Он отвечает за тебя. Если зверь в тебе сожрёт наш порядок, мы скормим зверю твое сердце.
Эйрик кивнул, будто соглашался с тем, что уже давно решил принять.
— Слушай меня, — тихо сказал он Арнгриму вечером, когда ветер шептал в зубья крепостной стены. — В бой ты идешь, как лесной огонь. Я не собираюсь его тушить. Я собираюсь строить вокруг него полосы выжженной земли. Когда я скажу стоять — стой. Когда я скажу резать — режь. Иди за свистком, а не за криком крови.
— Я слышу кровь лучше, чем свисток, — ответил Арнгрим.
— Научись слышать оба звука, — сказал Эйрик.
Через неделю от Йомсборга потянулась флотилия. Драккары шли в линию, разрезая волну, как ножи кочевника режут кожу. На носах стояли резные головы — волки, драконы, змеи. Ветер был попутный, паруса натянулись и загуляли тенями, как облака. Цель была близкая и простая: крепость на Одере, где сидели те, кто требовал дань проход, разоряли купцов и сажали на кол головы и браслеты тех, кто отказывался платить. Йомсборг любил, чтобы рядом с ним было тихо.
С земли крепость казалась ростом с человека, если он будет стоять на плечах другого. Плотный палисад башенками по бокам, откуда можно было стрелять из луков, дворы, в центре — дом вождя с круглыми деревянными масками на карнизах. Люди за стеной знали, кто идет, и потому под стеной пахло смолой и мокрой кожей. Защитники поставили котлы на стены и бросили острые камни в кучи песка вдоль рва. Но когда Йомсборг приходил, он приходил не за спором.
Штурм начался под крики и дым. Щиты поднялись крышами, копья пошли вперёд, как пятнистый косяк трески. В бреши — лестницы, под воротами — бревно с головой барана, окованной железом, которое тащили шестеро. Эйрик держал свой отряд на правом фланге. Он посылал вперед тройки, каждая тройка — щит, копье, топор. Арнгрим стоял в третьей тройке, щит у него был прямоугольный, высокий, как дверь. Под ногами хлюпала грязь, по щиту гремели стрелы. Он шел размеренно, как идет человек по ограждённой тропе, где на обеих сторонах болото.
Потом кто-то открыл котёл, и кипяток, пахнущий смолой и травой, хлынул вниз, как дождь. Люди завыли, кто-то осел на колени, и Эйрик поднял руку, свистнул, и линии расступились, открывая место тем, кто нёс бревно. Камни летели, как слова, сказанные в пьяной драке. Таран врезался в окованную медью дверь, и дверь вздохнула, но не поддалась.
— Вторая, — спокойно сказал Эйрик. — Арнгрим, готовься.
В этот момент поверх палисада вышел человек в шлеме с гребнем из лошадиных волос. У него был двуручный меч с широким, как язык, лезвием. Он выкрикнул что-то на своем языке, плеснул через край котла кипятком и поставил ногу на зубец. Чужой вождь сделал то, что всегда делали люди его породы: показал себя, чтобы вдохнуть в своих отвагу.
— Мой, — сказал Арнгрим, и глаза его качнулись, как дверь от толчка.
— Мой приказ, — ответил Эйрик коротко. — Лестницу, три человека, щиты. Поднимешься первым, я сразу за тобой. Береги дыхание.
Лестница вжалась в бревна. Арнгрим пошёл наверх, как по летним настилам на болотах — почти на цыпочках, чтобы не раскачивать. Кипяток обжёг плечо, но на теле у него было немало рубцов и шрамов, среди которых можно было поселить ласточку. Наверху чужой вождь подождал — справедливо, по-воински.
Арнгрим выполз на зубец, встречный удар разрезал воздух — тяжелый, честный, без хитрости. Он ушел в сторону, подставил на удар ребро щита и впустил силу в дерево. Потом подошёл близко, будто хотел сказать что-то на ухо, и снизу вверх, кромкой топора, прошёл под кромку чужого панциря, ниже левой груди. Человек с двуручником вздохнул, как старый мех, и осел, вцепившись пальцами в кожаный ремень на собственной груди.
Поединок на стене никому не показался долгим, но тем, кто был рядом, он запомнился простотой. Когда видишь простые вещи, начинаешь их уважать.
Когда ворота качнулись, внутрь вошли первым делом дым и крик. Йомсвикинги держались плотно, как клубки дубовой стружки, что можно сжечь только в печи.
Стена щитов!
Противники пытались кусать по бокам, но щиты, топоры и частокол копий — делали свое дело. Арнгрим, вошедший в теснину, будто потерял слух. Его душой овладела тень зверя, глаза заслал кровавый туман войны, и мир стал узким и ярким, как рана.
То был час, когда берсерк перестает быть человеком; но Эйрик был рядом — его голос резал воздух острее клинка.
— Лево, — говорил он, — стой; право — режь; вперёд — два шага; отставить.— И — свистел в свисток, сделанный из раковины: один, два, четыре раза.
Там, где стоял Эйрик, люди оставались живыми чуть чаще и чуть дольше, чем это обещала судьба. Он видел, где мокро, где под ногой скользит глина, где можно поставить ногу без страха. Он знал, когда тяжелая ладья идет на отмель, и где взять шест, чтобы ее столкнуть.
К полудню крепость была взята. Внутри пахло кислым хлебом, дымом и пеплом. Эйрик стоял среди аляповатых масок на карнизах и слушал, как на дворе кого-то добивают — те, кто любит добивать, делают это без шума.
— Ты держался, — сказал он Арнгриму.
— Это ты держал меня, — ответил Арнгрим.
Они сидели на бревне и делили кусок мяса. У Эйрика по шее тонкой струйкой текла кровь от пореза о кромку щита. Арнгрим протянул ему кусок чистой ткани. Эйрик промокнул кровь и улыбнулся так, как умеют улыбаться те, кто не считает улыбку оружием.
— Ты похож на реку весной, — сказал он. — Смотри выше по течению, там лёд уже тронулся. Если не видеть берега, легко сойти в разлив. Я не собираюсь тебя строить, как плотину. Я проведу тебя по воде. А ты будь моим тяжелым камнем.
— Тогда стань моим берегом, — ответил Арнгрим, и они обменялись клятвой — мужской: стоять плечом к плечу, делить опасность и добычу, не оставлять друг друга в плену.
В Йомсборге клятвы любили, но не все клятвы им нравились. Закон не одобрял братания с теми, кто не принял устав. Сигвальди слушал их через людей, потому что никому нельзя отдавать сердце без поводка. Но он понимал, что тяжелые камни держат берег лучше, чем мягкая глина.
Весна прошла под знаком мелких походов, сборов и коротких ночей. Эйрик обучал Арнгрима искусству спуска натянутой струны — идти вперёд, оставаясь в строю. Они тренировались на площадке над обрывом, где ветер становился частью человека. Арнгрим учился шагу по щиту, а Эйрик — бесшумному движению большого топора.
Каждый из них поглощал чужое ремесло, как третью лёгкую трапезу после двух тяжелых.
Север тревожился. Из Дании пришли вести с гулкими именами: конунги ломали копья, ярлы ссорились с богами, корабли исчезали на дорогах между шхерами. Говорили, что Хакон, ярл из Ладе, держит Норвегию за горло, как держат собаку, сорвавшуюся с цепи. Говорили, что Сигвальди призывает братство выйти в море и показать богу морей, на чьей стороне весы...