Арбузы, арбузы.
Как будто сама земля раскрылась и показала своё сердце — сочное, алое, усыпанное чёрными зёрнышками, как будто звёздами. Арбузы. Не цветы, не птицы— нет. Арбузы. Лето. Жара. Сладость, которая льётся по губам, по подбородку, по пальцам, которую не стыдно ронять.
Фрида писала их, лёжа. Не встать. Не сесть. Только рука, дрожащая, но всё ещё повинующаяся душе. Каждый мазок — как шаг по раскалённому песку. Каждый оттенок — вызов. Каждая капля краски — улыбка сквозь слёзы.
Она только что стояла на выставке — *своей* выставке — в Мехико. Впервые. На носилках. Под аплодисменты, под солнце, под взгляды, которые наконец увидели её — не жену, не калеку, не экзотику — а *художника*.
И вот она снова в постели. Боль, а она берёт кисть. И пишет жизнь.
На арбузе — надпись: *«Viva la vida»*.
*Да здравствует жизнь*.
Не «прощай», не «хватит», не «больше не могу».
— Да здравствует.
И пусть последним словом будет не стон, а смех.
Пусть последним цветом будет не чёрный, а алый — цвет сердца, цвет крови, цвет спелого арбуза, разрезанного пополам на белой тарелке под жарким мексиканским небом.
Арбузы, арбузы.
Да здравствует жизнь.