Жара в Кызыле в тот майский день 2007 года была плотной, как ватный халат. Воздух над асфальтом колыхался, раскаленный солнцем, которое не щадило ни белоснежные майки прохожих, ни выцветшие крыши панельных пятиэтажек. Я шел по своему маршруту, думая о предстоящей сессии и о тысяче рублей, которая одиноко лежала в моем кармане — скромный бюджет на предстоящий месяц.
Возле одного из дворов по улице Ленина, у контейнерной площадки, копошилась фигура. Мужик в выцветшей телогрейке, несмотря на зной, с азартом археолога ворошил содержимое мусорного бака. Его движения были резкими, отточенными — видно было, что это не случайный поиск, а привычный ритуал.
Что-то во мне ёкнуло — жалость, любопытство, может, просто молодёжная порывистость. Я подошёл ближе. Скрип гравия под ногами заставил его резко обернуться. Его лицо, испещренное морщинами и небритостью, исказилось мгновенной, животной подозрительностью. Глаза, маленькие и глубоко посаженные, метнули на меня испуганный и злой взгляд.
— Чүү херек? — просипел он, сжимая в руке полупустую пластиковую бутылку. — Ынай бар. Я ничего не брал. Хоойлуга удур чүү-даа чок.
— Чок, чок — начал я.
— Из ментовки, да? — перебил он, нервно озираясь. — Специальный? Прикинулся прохожим? Я говорю, я ничего не нарушаю! Ищу бутылки, это не запрещено!
Его паранойя была таким же частым его спутником, как и телогрейка. Я понял, что обычные слова здесь не сработают.
— Я не из милиции, — сказал я как можно спокойнее, показывая пустые ладони. — Просто иду мимо. Просто человек. Студент.
Он несколько секунд вглядывался в меня, пытаясь поймать обман. Постепенно напряжение в его плечах спало, сменившись усталой апатией. Он махнул рукой и снова повернулся к баку, будто я стал невидимкой.
И тут я задал вопрос, который родился сам собой, глупо и наивно:
- Почему ты здесь копаешься? И… о чем ты жалеешь больше всего на свете?
Он замер. Спина его, сгорбленная над ржавым железом, вдруг выпрямилась. Он медленно обернулся. Теперь в его глазах не было ни злобы, ни страха. Только бесконечная, всепоглощающая усталость, такая глубокая, что в нее можно было провалиться.
Он молчал, и я уже готов был извиниться за бестактность. Но он заговорил. Тихим, хриплым голосом, который, казалось, скрипел, как ржавая дверь.
— Сестра у меня была… Улуг угбам. Звали её… ладно, неважно. — Он отвел взгляд куда-то в сторону, в прошлое. — А у неё парень был. Тварь. Харяң оран чок-ла хол көдүрер турган кижи. А она мне жаловалась, а я… а я что? Я был сопляк, думал, сами разберутся. Говорил ей: «Брось его да и всё». Как будто это так просто.
Он замолчал, сглотнув ком в горле.
— А потом… позвонила тётя, соседка ихняя. Сказала, что сестра в реанимации. Он её так отделал, что… — он закрыл глаза, — что она не очнулась. Совсем. Ушла туда, куда нам дороги нет. Дываажаң оранын дыва. Она заслужила.
Он посмотрел на меня прямо, и в его взгляде была такая бездонная мука, что мне стало физически холодно под палящим солнцем.
— Мы с ней из дурдома…тьфу ты, из детдома! Родителей не помнили. Она мне и мама, и сестра, и вся родня. И я её бросил. Не заступился. Не приехал, не отлупил эту мразоту. Просто советовал «бросить». Вот о чем я жалею. Больше не о чем. Я самый худший человек на свете, я это знаю. И этот удар… — он постучал себя в грудь сжатым кулаком, — я его принял. Ношу. Так мне и надо.
В его словах не было и тени вранья или фантазии. Это была горькая, обжигающая правда его жизни. Этот мусорный бак, эта телогрейка, этот позор — всё это было для него наказанием, которое он сам себе назначил.
Я не думал. Рука сама полезла в карман. Я вытащил тот самый единственный, смятый тысячерублевый билет и сунул ему в руку, испачканную в пыли и ещё чем-то.
— Ма... мону апаарың бе?
Он удивленно посмотрел на купюру, потом на меня.
— Чүге? - спросил он, - мне не надо.
- Просто возьми - сказал я.
Он не благодарил. Он кивнул, сжал деньги в кулаке, и по его щеке прокатилась единственная скупая слеза. Он был благодарен от всей души, но слов для этого не было. Только этот кивок. Этот взгляд. Этот молчаливый договор между двумя людьми на краю чужой жизни.
Потом годы замели этот случай глубоко в память, как пыль забивает старые письма на антресолях. Жизнь шла своим чередом, с её заботами, радостями и печалями. И я забыл.
До вчерашнего дня - 26 августа 2025 года.
Площадь Арата сияла под ярким солнцем, но это был уже другой Кызыл — ухоженный, уверенный. Я прогуливался недалеко от белоснежного Дома Правительства Республики Тыва, и мой взгляд зацепился за пару, выходящую из парадных дверей Мэрии города Кызыла.
Пожилой мужчина, прямой и галантный, в отлично сидящем тёмно-зелёном костюме. Его седые волосы были аккуратно зачесаны, а в руке он держал дорогой портфель. Рядом, смеясь чему-то, шла юная девушка, его внучка. В её глазах читалась безграничная любовь и уважение к деду. Он что-то говорил ей, и его лицо, мудрое и спокойное, озаряла легкая улыбка. В этом человеке чувствовалась важность, достоинство, принятие жизни.
И я узнал его. Не сразу. Спустя мгновение. Это были те самые глаза. Глаза, в которых когда-то жили только боль и паранойя. Теперь в них был свет.
Что-то во мне сжалось. Сердце застучало чаще. Я сделал шаг навстречу, поймал его взгляд и улыбнулся.
— Экии! Мени сактыр ирги силер бе? - спросил я.
Он вежливо, но с легким недоумением посмотрел на меня. В его взгляде не было ни капли узнавания. Тот день, тот парень, та тысяча рублей — всё это стерлось, ушло в небытие, как страшный сон, который не вспоминается на яву.
— Простите, молодой человек, вы, наверное, кого-то путаете, — сказал он мягким, уверенным голосом. Внучка вопросительно посмотрела на меня.
И я понял. Это было прекрасно. Это было именно то, чего я не знал, что хотел увидеть. Он не просто выкарабкался. Он выздоровел настолько, что смог забыть самое дно своей жизни. Он отстроил себя заново, и в этой новой жизни не было места тому несчастному, разбитому человеку у мусорного бака.
— Да, извините, — улыбнулся я. — Кажется, ошибся. Хорошего вам дня.
Он кивнул с чистой, незамутненной вежливостью и пошел дальше, опираясь на руку внучки.
У меня в кармане заиграла музыка фирменного звонка компании «Huawei». Это была моя жена. Она уточняла когда я обратно отправлюсь домой в Сарыг-Сеп. Ответив ей я посмотрел в силуэт удаляющей пары дедушки и внучки.
Я просто смотрел ему вслед и не мог сдержать улыбки. Внутри пело что-то светлое и радостное. Удачи тебе,мужик. В этой жизни. Ты молодец. Ты более чем молодец. Ты выстоял. И я, случайный свидетель твоего падения, стал случайным свидетелем твоего возрождения. И этого было более чем достаточно.