«Не смей его защищать, тварь!» — орала моя мать на сиделку, которую я же ей и нанял. Я ворвался в квартиру после 20 лет отсутствия и подумал, что у неё от старости поехала крыша. Но когда я понял, почему на самом деле она так ненавидит свою помощницу, у меня земля ушла из-под ног. Дело было не в старческом маразме, а в её страшном поступке двадцатилетней давности, из-за которого я тогда потерял всё и всех, кого любил.
***
— Вон отсюда, воровка! Чтобы духу твоего здесь не было! — пронзительный, срывающийся на визг голос матери ударил по ушам, едва я переступил порог.
Я замер с дорогим кожаным портфелем в руке, чувствуя себя чужеродным элементом в этой затхлой атмосфере старой «двушки». Запах валокордина, пыли и чего-то кислого, присущий всем квартирам, где доживают свой век старики. Я не был здесь... сколько? Лет пятнадцать, не меньше. А теперь, стоя в коридоре, я смотрел на разворачивающуюся сцену, и внутри всё сжималось от дурного предчувствия.
Моя мать, Антонина Петровна, маленькая, высохшая женщина с седыми, растрепавшимися волосами, стояла посреди комнаты. Её рука с костлявым пальцем указывала на дверь. Лицо, покрытое сеткой морщин, исказила гримаса такой лютой ненависти, что я её не узнавал.
— Антонина Петровна, да что вы такое говорите? Успокойтесь, вам нельзя так волноваться! — отвечала ей женщина лет пятидесяти, которую я видел впервые. Усталое, но приятное лицо, простая одежда, сжатые в узел на затылке волосы. Помощница, Светлана, как мне её представили по телефону в агентстве. — Я ничего у вас не брала. Вы же сами всё путаете.
— Путаю? Это я путаю?! — взвизгнула мать. — Ты мне зубы не заговаривай! Думаешь, я не вижу, как ты своими глазищами завидущими всё обшариваешь? Пригрелась тут, думаешь, сын мой богатенький не заметит пропажи? Да он тебя в порошок сотрёт!
Я шагнул вперёд. На меня обернулись два взгляда. В глазах матери мелькнуло удивление, сменившееся торжествующей злобой. В глазах помощницы — растерянность и тень унижения.
— Мама? Что здесь происходит? — мой голос прозвучал слишком громко, слишком властно для этой маленькой комнаты.
— Игорек! Сынок! — мать бросилась ко мне, но это была не радостная встреча. Она вцепилась в рукав моего пиджака, словно ища защиты. — Наконец-то ты приехал! Выгони её! Она меня обворовывает! Изводит, сынок, жизни мне не даёт! Говорит, что я из ума выжила!
Я перевёл тяжёлый взгляд на Светлану. Та стояла, опустив руки, и смотрела на меня с какой-то горькой мольбой.
— Игорь Владиславович, это неправда, — тихо сказала она. — Клянусь вам. Ваша мама просто... она не всегда понимает, что происходит. У неё был сегодня племянник ваш, Трофим...
— Молчать! — снова закричала мать, дёргая меня за рукав. — Не смей приплетать сюда родню! Ты хочешь меня со всеми рассорить! Игорек, не верь ей! Ты наняла её, чтобы за мной ухаживала, а она тут командует! Чужих людей в дом водит, а родных выгоняет!
Внутри меня всё похолодело. Вот оно. То, чего я боялся. Старость, деменция, паранойя. Мать явно была не в себе, а эта женщина, пользуясь её состоянием, крутила свои дела. Классическая история, о которых я читал десятки раз. Сердце заныло от смеси жалости к матери и брезгливости к этой ситуации. Я нанял лучшую сиделку из проверенного агентства, платил огромные деньги, чтобы быть спокойным. И вот результат.
— Собирайте ваши вещи, — ледяным тоном произнёс я, глядя на Светлану. — Расчёт получите в агентстве. У вас полчаса.
Женщина вздрогнула, будто от пощёчины. В её глазах блеснули слёзы.
— Но... Игорь Владиславович... выслушайте...
— Я всё слышал, — отрезал я. — Моя мать сказала достаточно. Я не потерплю, чтобы её унижали в собственном доме. Вон.
Светлана сглотнула, поджала губы, кивнула и молча пошла в маленькую комнатку, которую ей, видимо, выделили. Мать смотрела ей вслед с победным видом. Потом повернулась ко мне, и её лицо разгладилось.
— Вот и правильно, сынок. Давно надо было гнать её в шею. Пойдём на кухню, я тебе чай поставлю. Совсем ты исхудал, один в своей Москве...
Она суетилась, гремела посудой, а я стоял посреди комнаты и чувствовал, как меня накрывает волна отчаяния. Моя мать, некогда гордая и властная женщина, превратилась в капризного, подозрительного старика. И теперь вся ответственность за неё лежала на мне. Я смотрел на старый диван, на выцветшие обои, на портрет отца на стене, и понимал, что я вернулся в тот самый ад, из которого сбежал двадцать лет назад. Только теперь он стал ещё страшнее.
***
Пока мать гремела на кухне чайником, я прошёл в комнату, где собиралась Светлана. Дверь была приоткрыта. Женщина быстро и беззвучно складывала в старенькую сумку свои нехитрые пожитки: пару кофт, халат, книгу. Она не плакала, но её спина была напряжена до предела.
— Я могу задать вам один вопрос? — спросил я, останавливаясь в дверях.
Она обернулась. Лицо было бледным.
— Задавайте, Игорь Владиславович. Хуже уже не будет.
— Моя мать обвинила вас в воровстве. Что конкретно, по её мнению, вы украли?
Светлана горько усмехнулась. Она достала из кармана кофты свой телефон — старенький, потёртый смартфон. Покопавшись в нём пару секунд, она протянула его мне.
— Вот. Вот «воровство».
Я взял телефон. На экране была открыта переписка в мессенджере с контактом «Трофим». Я пробежал глазами последние сообщения.
«Светлана, ну ты войди в положение! Тёте Тоне сто тысяч — это копейки! А мне машину из ремонта забирать. Займи у неё, я через месяц отдам, клянусь!»
И ответ Светланы, написанный полчаса назад: «Трофим, я уже говорила. Денег я брать не буду. Антонина Петровна сама не решает такие вопросы. Все финансовые дела — только через её сына. Если вам нужно, звоните Игорю Владиславовичу».
Следующее сообщение от Трофима было полно ругательств в адрес Светланы.
Я поднял на неё глаза, ничего не понимая.
— Так скандал был из-за этого? Из-за того, что вы не дали ему денег?
— Да, — кивнула Светлана. — Он пришёл, начал плакаться вашей маме. Она уже готова была бежать в банкомат, снимать деньги. Я просто встала в дверях и сказала, что никуда она не пойдёт. Сказала, что позвоню вам. Трофим разозлился, наговорил мне гадостей и ушёл. А Антонина Петровна... она после этого как с цепи сорвалась. Стала кричать, что я лезу не в своё дело, что я хочу её со всей роднёй рассорить, чтобы самой завладеть её квартирой. А потом и про воровство придумала. Это уже не в первый раз.
Я молчал, переваривая информацию. Это меняло всё. Если женщина говорила правду, то она не просто выполняла свои обязанности — она защищала активы моей матери. От нашей же родни. Я вспомнил Трофима — вечно безденежного и скользкого двоюродного племянника, который всегда умел втереться в доверие к старикам.
— А почему она кричала, что вы её обворовываете? При чём тут это? — спросил я.
— Потому что это самое простое обвинение, Игорь Владиславович, — тихо ответила Светлана. — Ей нужно было выставить меня виноватой, когда пришёл Трофим, а я не дала ему денег. Она не могла сказать: «Она не даёт мне разбазаривать деньги, которые даёт мне мой сын!» Вместо этого она кричит: «Она воровка!». Это понятнее. И больнее бьёт.
Что-то в её словах, в её спокойном, усталом тоне заставило меня поверить ей. Это было слишком логично. Слишком похоже на мою мать — даже на ту, которую я помнил двадцать лет назад. Она всегда умела вывернуть ситуацию так, чтобы остаться правой.
— Сынок, ты где? Чай стынет! — раздался с кухни её голос.
Я вернул Светлане телефон.
— Подождите. Не уходите пока. Останьтесь в этой комнате и никуда не выходите.
Она посмотрела на меня с удивлением и надеждой. Я ничего не ответил и пошёл на кухню. На столе стояли две чашки и тарелка с наспех порезанным сыром.
— Мам, — начал я, садясь за стол. — Давай поговорим. Что именно украла у тебя Светлана?
Мать отвернулась к окну.
— Ой, да что теперь говорить... . Главное, ты её выгнал.
— Нет, я хочу знать. Это была какая-то вещь? Или деньги?
— Да какая разница, Игорь! — она начала раздражаться. — Она лезла не в своё дело! Командовала! Трофим, кровиночка моя, зашёл проведать, а она его выставила!
— Она выставила его, потому что он просил у тебя сто тысяч, — спокойно сказал я.
Мать резко обернулась. На её лице промелькнул испуг.
— Она тебе наябедничала?! Вот же змея! Всё-таки успела!
— Она не ябедничала, мам. Она просто защищала твои же деньги. Мои деньги, которыми я оплачиваю её работу и твою жизнь. Так почему ты на неё набросилась? Почему обвинила в воровстве?
И тут она сказала фразу, которая окончательно сбила меня с толку.
— Потому что она не имеет права тебя защищать! Никто не имеет!
Она произнесла это с такой яростью, с такой испепеляющей ненавистью, что я опешил. Защищать меня? При чём тут я? Речь шла о её деньгах, о её покое. Я смотрел на перекошенное злобой лицо матери и впервые за этот вечер понял: дело не в деменции. Дело было в чём-то другом. В чём-то старом, страшном и совершенно мне непонятном.
***
— Что значит «не имеет права меня защищать»? — переспросил я, пытаясь заглянуть матери в глаза. Но она отводила взгляд.
— То и значит! — огрызнулась она. — Ты сам разберёшься со своими делами. Не нужна мне тут никакая защитница. Наняли её суп варить и полы мыть, а она возомнила о себе невесть что! Ценные указания даёт, кого в дом пускать, а кого нет.
— Мам, давай по фактам, — я постарался говорить максимально спокойно, как на сложных переговорах. — Трофим — паразит. Он всю жизнь тянул деньги из бабушки, теперь принялся за тебя. Светлана поступила абсолютно правильно, не дав ему ни копейки и сославшись на меня. Она сохранила твои сбережения. Ты должна быть ей благодарна.
— Благодарна? Да за что?! — она снова повысила голос. — За то, что она выставляет меня перед роднёй беспомощной дурой, которая без указки сына шагу ступить не может? Я в своём уме, Игорь, и сама решу, кому и сколько давать!
Её аргументы были слабыми, и она это понимала. Гордость — да. Обида на то, что сиделка взяла на себя слишком много — возможно. Но это не объясняло той животной ярости, которую я видел в её глазах. Ненависть была направлена не на сам поступок Светланы, а на что-то другое. На сам факт того, что кто-то посмел действовать от моего имени, в моих интересах.
— Хорошо, — сказал я, поднимаясь. — Я поговорю с ней ещё раз.
Я вернулся в комнату. Светлана сидела на кровати, сложив руки на коленях. Сумка стояла рядом.
— Светлана... извините. Похоже, я поторопился с выводами, — сказал я, чувствуя себя неловко. — Не могли бы вы остаться? Хотя бы на пару дней, пока я здесь. Я удвою оплату за это время. Мне нужно разобраться в ситуации.
Она подняла на меня уставшие глаза.
— Игорь Владиславович, я не знаю... Антонина Петровна меня со свету сживёт. Вы же видели.
— Я буду здесь. Она вас не тронет. Пожалуйста. Мне кажется, здесь происходит что-то, чего я не понимаю. И только вы можете мне помочь.
Она долго молчала, взвешивая что-то. Потом медленно кивнула.
— Хорошо. Я останусь. Но только пока вы здесь.
Я почувствовал облегчение. Я закрыл за собой дверь и вернулся на кухню. Мать мыла чашки с таким ожесточением, будто пыталась содрать с них эмаль.
— Светлана остаётся, — объявил я.
Она замерла, потом медленно повернулась.
— Что?
— Она остаётся. Я попросил её. И пока я здесь, командовать буду я. Никаких криков и обвинений. Ты поняла меня, мама?
На её лице отразилась целая гамма чувств: шок, негодование, бессильная злоба и — что меня поразило больше всего — страх. Неприкрытый, животный страх. Она смотрела на меня так, будто я только что привёл в дом её злейшего врага.
— Как хочешь, — процедила она сквозь зубы. — Это твой дом, твои деньги. Делай, что хочешь.
Она развернулась и с грохотом поставила чашку на полку. Весь оставшийся вечер она не сказала мне ни слова. Ходила по квартире тенью, демонстративно не замечая ни меня, ни Светлану. Атмосфера в доме стала такой гнетущей, что воздух, казалось, можно было резать ножом.
Ночью я не мог уснуть. Я лежал на старом продавленном диване в гостиной, слушал, как тикают настенные часы, и пытался сложить пазл. Мать боится Светлану. Но не потому, что та воровка. А потому, что та "меня защищает". И это вызывает у неё не просто раздражение, а панический ужас. Почему?
Я начал вспоминать прошлое. Наше общение с матерью всегда было сложным. Она была властной, контролирующей, всегда знала, «как лучше». Любая моя девушка подвергалась безжалостной критике. Любой мой друг считался «неподходящей компанией». Она словно пыталась выстроить вокруг меня стену, отгородив от всего мира. Я сопротивлялся, мы ссорились. А потом... потом случился тот самый скандал. Последний. После которого я собрал вещи и уехал, поклявшись никогда не возвращаться.
Я лежал в темноте и чувствовал, как холодные щупальца прошлого тянутся ко мне. Эта внезапная ярость матери, её странные слова, её страх перед сиделкой — всё это было как-то связано. Я ещё не знал как, но чувствовал, что трещина, появившаяся сегодня в стене её молчания, может привести меня к разгадке тайны двадцатилетней давности. И от этого становилось жутко.
***
На следующее утро я проснулся от запаха свежесваренного кофе и сырников. На кухне тихо хозяйничала Светлана. Мать сидела в своей комнате, закрыв дверь.
— Доброе утро, Игорь Владиславович, — сдержанно улыбнулась Светлана. — Завтракать будете?
— Да, спасибо. И давайте без «Владиславовича», просто Игорь.
Мы сели за стол. Некоторое время ели молча. Напряжение никуда не делось.
— Светлана, расскажите мне, — наконец начал я. — Что ещё здесь происходило? Кроме Трофима, были другие... инциденты?
Она поставила чашку, и её лицо стало серьёзным.
— Ох, Игорь... Если бы только Трофим. Ваша мама — человек доверчивый, несмотря на свой характер. А вокруг стариков всегда вьются стервятники.
И она начала рассказывать. За те полгода, что она здесь работала, она "отвадила" как минимум пятерых. Сначала были какие-то «представители пенсионного фонда», которые предлагали «переоформить накопительную часть пенсии на сверхвыгодных условиях». Светлана просто попросила у них документы и пригрозила полицией — их как ветром сдуло. Антонина Петровна тогда кричала, что она упустила «шанс всей жизни».
Потом объявилась троюродная сестра из Саратова, которую никто не видел лет тридцать. Плакалась, что у неё сгорел дом, и просила «в долг до лета» триста тысяч. Светлана нашла в «Одноклассниках» страницу её дочери, которая как раз хвасталась фотографиями с отдыха в Турции. Когда она показала это Антонине Петровне, та снова устроила скандал, обвинив Светлану в том, что она «лезет в чужую жизнь» и «не доверяет родным».
Был ещё «социальный работник», предлагавший заменить все окна в квартире с 80% скидкой «только для ветеранов труда». И «сосед снизу», который якобы затопил её и требовал денег на ремонт, хотя у матери в ванной было сухо.
Каждый раз сценарий был один и тот же. Светлана вмешивалась, проверяла информацию, вежливо, но твёрдо выпроваживала мошенников. И каждый раз, когда ей это удавалось, она говорила одну и ту же фразу: «Антонина Петровна, я за вас отвечаю перед вашим сыном. Игорь Владиславович не одобрит такие траты».
— Понимаете, — говорила Светлана, глядя на меня. — Я должна была на кого-то ссылаться. Если бы я просто говорила «я не разрешаю», она бы меня и дня не продержала. А ссылка на вас, на ваш авторитет, работала. Она злилась, кричала, но в глубине души понимала, что вы бы действительно были против.
Я слушал, и у меня волосы на голове шевелились. Получается, эта тихая, скромная женщина была настоящим ангелом-хранителем моих финансов и материнского спокойствия. Она в одиночку вела войну с целой армией паразитов. А в ответ получала только ненависть и обвинения.
— Но почему? — я не выдержал. — Почему она так злилась? Я понимаю, гордость, нежелание чувствовать себя беспомощной. Но такая ярость...
Светлана вздохнула.
— Сначала я тоже думала, что дело в гордости. А потом... потом я начала замечать странные вещи. Иногда, когда она думает, что её никто не слышит, она разговаривает сама с собой. Или с портретом вашего отца. И она часто... она часто говорит о вас.
— Что говорит?
— Разное. Что вы её бросили. Что вы неблагодарный. А однажды... — она замялась, словно не решаясь продолжать.
— Говорите, Светлана. Всё, как есть.
— Однажды она была чем-то очень расстроена. Ходила по комнате и бормотала: «Всё из-за этой Ленки... Лучше бы он меня ненавидел, чем с ней остался. Правильно я сделала, правильно... Нечего было ему жизнь портить». А потом она увидела, что я стою в дверях. И так на меня посмотрела... С таким страхом и ненавистью. Будто я её самую страшную тайну подслушала. Именно после этого её отношение ко мне резко ухудшилось. Любой мой поступок в вашу «защиту» она стала воспринимать как личную угрозу.
Ленка.
Это имя ударило меня под дых, вышибая воздух из лёгких. Лена. Моя первая и, наверное, единственная настоящая любовь. Причина, по которой я уехал из этого города двадцать лет назад.
Я сидел за кухонным столом в квартире своего детства и чувствовал, как ледяная пустота заполняет грудь. Пазл начал складываться. И картина, которая вырисовывалась, была чудовищной.
***
Имя «Лена», произнесённое Светланой, стало ключом, который отпер заржавевший замок в моей памяти. Весь оставшийся день я ходил как в тумане, а перед глазами всплывали картины двадцатилетней давности.
Мне двадцать пять, я молодой, амбициозный программист в местном НИИ. И я по уши влюблён. Лена была художницей, свободной, яркой, не похожей ни на кого. Мы собирались пожениться. Я был абсолютно счастлив.
Моя мать Лену невзлюбила с первого взгляда. «Ни кола ни двора, ветер в голове, тебе нужна серьёзная девушка, а не эта богема», — шипела она мне каждый вечер. Я не слушал. Я любил Лену и был уверен, что мать со временем смирится.
А потом всё рухнуло. Буквально в один день.
Я пришёл домой, а мать встретила меня с трагическим лицом. Сказала, что Лена заходила, пока меня не было. И якобы призналась, что встречается со мной только из-за прописки и перспектив, а на самом деле у неё есть другой, в Москве. «Она смеялась мне в лицо, Игорь! Говорила, что ты наивный дурачок!» — рыдала мать.
Я не поверил. Бросился к Лене. А она встретила меня ледяным взглядом. Сказала, что всё кончено. Что она поняла, что мы не пара. На мои вопросы про другого мужчину она не отвечала, только повторяла: «Уходи, Игорь, так будет лучше для нас обоих». Её лицо было бледным, в глазах стояли слёзы, но она была непреклонна.
В тот же вечер я собрал вещи. Я кричал на мать, что ненавижу её, что она разрушила мою жизнь. Она плакала и говорила, что спасла меня от предательницы. Я уехал в Москву с одной сумкой и разбитым сердцем. И больше никогда не пытался связаться ни с Леной, ни с матерью.
И вот сейчас, сидя в этой квартире, я прокручивал те события снова и снова. И видел их совсем в другом свете.
«Правильно я сделала... Нечего было ему жизнь портить».
Что, если... Что, если мать солгала мне тогда? Что, если она пошла к Лене и солгала ей тоже? Сказала что-нибудь ужасное? Например, что я её бросил? Или что у меня есть другая? Зная характер матери, её одержимость контролем, её патологическую ревность ко всем, кто приближался ко мне — это было более чем вероятно. Она не спасла меня. Она разрушила всё. Намеренно.
Эта мысль была такой чудовищной, что я сначала отказывался в неё верить. Это же мать. Она не могла так поступить.
Но потом я посмотрел на неё. Она сидела в кресле, уставившись в телевизор, но я видел, что она не смотрит его. Она вся сжалась, чувствуя моё внимание, и в её позе была не старческая немощь, а напряжённая оборона. Она знала, что я что-то понял.
Вечером, когда Светлана ушла в свою комнату, я сел напротив матери.
— Мам. Нам нужно поговорить. Про Лену.
Она вздрогнула так, будто её ударили.
— Какая ещё Лена? Не помню никакой Лены, — пробормотала она, не отрывая взгляда от экрана.
— Ты всё прекрасно помнишь. Что ты сказала ей в тот день, мама?
— Я сказала ей правду! Что она вертихвостка и охотница за деньгами!
— Это неправда, и ты это знала. Что. Ты. Ей. Сказала? — я произнёс каждое слово отдельно, с нажимом.
Она резко повернула ко мне голову. В её глазах снова плескалась та самая ярость, смешанная со страхом.
— А тебе не всё ли равно, что я ей сказала?! Двадцать лет прошло! Ты сбежал, бросил меня одну! Как твой отец! Тоже нашёл себе другую и сбежал! Вы все одинаковые, бежите от проблем!
Её слова про отца были ударом ниже пояса. Он ушёл от нас, когда мне было десять. Но сейчас я понял, что она не просто оскорбляла меня. Она проговорилась. Она видела в Лене угрозу, такую же, какая когда-то увела у неё мужа. И она решила устранить эту угрозу любым способом.
— Я понял, — тихо сказал я. Холод расползался по моим венам. — Я всё понял. Ты её оговорила. Ты солгала и ей, и мне.
— Я делала это для тебя! — взвизгнула она, вскакивая с кресла. — Чтобы спасти тебя от неё!
— Ты не спасала меня, мама. Ты калечила мою жизнь. Тогда и сейчас.
И тут до меня дошло. Её панический страх перед Светланой. Светлана подслушала её бормотание про Лену. Она стала носителем секрета. А потом она начала "защищать" от мошенников, действуя от моего имени, как мой доверенный представитель. В больном сознании матери эти два факта слились в один. Светлана — человек, который знает её страшную тайну, и при этом действует как мой союзник. Она — живое воплощение угрозы. Угрозы разоблачения. Поэтому её нужно было уничтожить. Оклеветать, выгнать, смешать с грязью. Чтобы её словам никто никогда не поверил.
Я смотрел на свою мать, и вместо жалости к больной старушке чувствовал только ледяную пустоту. Двадцать лет я жил с мыслью, что меня предала любимая женщина. А на самом деле меня предала собственная мать.
***
— Ты всё врёшь! Это она тебе напела! Эта гадюка! — мать металась по комнате, как зверь в клетке. Её лицо было багровым, руки тряслись.
— Светлана ничего мне не «пела», — мой голос был спокойным, но внутри всё кипело. — Она просто передала твои же слова, которые ты бормотала себе под нос. «Правильно я сделала, всё из-за этой Ленки». Так что ты сделала, мама? Рассказывай. Я хочу услышать это от тебя. Всю правду. Сейчас.
Она остановилась и уставилась на меня. В её глазах мелькнул тот самый страх, который я видел вчера. Страх загнанного в угол манипулятора, чьи трюки перестали работать.
— Я... я ничего не делала, — пролепетала она, но её голос дрогнул.
— Тогда я расскажу тебе, как всё было, а ты меня поправишь, если я ошибусь, — я встал, возвышаясь над ней. — Ты пришла к Лене. Ты поняла, что с её появлением ты перестанешь быть для меня главной. Ты не могла этого допустить. Ты не могла позволить, чтобы другая женщина стала для меня важнее, чем ты. Как когда-то другая женщина стала важнее для отца. И ты солгала ей.
Мать молчала, тяжело дыша.
— Что ты ей сказала? — я сделал шаг к ней. — Что я нашёл себе другую, более выгодную партию в Москве? Что я использовал её, а теперь бросаю? Что я болен и не хочу портить ей жизнь? Что из этого, мама? Какой ложью ты разрушила две жизни?
Она отшатнулась, наткнулась на кресло и рухнула в него.
— Я сказала... я сказала, что ты смеялся над ней, — выдавила она, и её голос превратился в шёпот. — Сказала, что ты поспорил с друзьями, что затащишь в постель «нищую художницу». Что ты хвастался, как она верит каждому твоему слову.
Я замер. Это было... ещё хуже, чем я мог себе представить. Это было не просто ложью. Это было подло, жестоко и унизительно. Это было рассчитано так, чтобы убить не просто любовь, а самоуважение человека. Теперь я понимал, почему Лена тогда не стала ничего объяснять. После таких слов ей было бы невыносимо даже смотреть в мою сторону.
— А мне ты сказала, что это она смеялась надо мной, — закончил я за неё. — Гениально. Просто гениально. Ты столкнула нас лбами и была уверена, что мы никогда не заговорим друг с другом, чтобы выяснить правду. Гордость не позволит.
Мать закрыла лицо руками, и её плечи затряслись в беззвучных рыданиях. Но это не вызывало во мне ни капли сочувствия.
— Зачем? — выдохнул я. — Просто ответь, зачем?
— Я любила тебя! — её голос прорвался сквозь рыдания, искажённый и уродливый. — Я хотела для тебя лучшего! Она была тебе не пара! Пустышка! Она бы разрушила твою жизнь, твою карьеру! Я спасала тебя!
— Ты не спасала меня! — закричал я, уже не в силах сдерживаться. Вся боль, вся обида двадцати лет вырвалась наружу. — Ты украла у меня жизнь! Украла моё счастье! Я мог бы быть женат, у меня могли бы быть дети! Я уехал, потому что думал, что меня предали! Я двадцать лет ненавидел женщину, которая, возможно, любила меня! И всё это время ты смотрела, как я мучаюсь, и молчала!
Дверь в комнату Светланы тихонько приоткрылась. Она стояла на пороге, бледная как полотно, и смотрела на нас. Она всё слышала. Мать увидела её, и её лицо исказилось.
— Вон! — прохрипела она, указывая на Светлану дрожащим пальцем. — Вон отсюда! Я же говорила... говорила тебе... не смей его защищать!
И в этом крике я услышал всё. «Не смей его защищать» означало «не смей становиться его союзником». «Не смей его защищать» означало «не смей открывать ему глаза на правду». «Не смей его защищать» означало «не смей рушить ту стену лжи, которую я строила двадцать лет, чтобы удержать его рядом, пусть даже в ненависти и на расстоянии».
Всё встало на свои места. Вся эта дикая, иррациональная ненависть к сиделке была лишь страхом разоблачения. Светлана, сама того не ведая, стала катализатором, который взорвал бомбу, заложенную двадцать лет назад.
Я посмотрел на рыдающую в кресле мать, на испуганную Светлану в дверях, и почувствовал оглушающую пустоту. Моя старая обида была не на мать. Она была на ложь. На жизнь, которую у меня отняли. И теперь, когда правда вскрылась, я не знал, что с ней делать.
***
Наступила оглушительная тишина, прерываемая только всхлипами матери. Я стоял посреди комнаты, чувствуя себя выпотрошенным. Двадцать лет я нёс в себе эту боль. Двадцать лет считал себя жертвой предательства. А оказалось, что я был всего лишь пешкой в жестокой игре собственной матери.
Я медленно подошёл к Светлане.
— Извините, что вам пришлось это услышать.
Она только покачала головой, в её глазах стояли слёзы сочувствия. Не к матери. Ко мне.
Я повернулся к матери. Она перестала плакать и смотрела на меня исподлобья, с затаённой надеждой и страхом. Ждала приговора. Что я сделаю? Уйду? Снова брошу её, на этот раз навсегда?
Часть меня хотела именно этого. Развернуться, уехать и никогда больше не видеть эту женщину. Вычеркнуть её из своей жизни, как она вычеркнула из моей Лену.
Но, глядя на её сгорбленную фигуру, на трясущиеся руки, я видел не только монстра-манипулятора. Я видел несчастную, одинокую, патологически боящуюся одиночества женщину, которая наломала дров из-за своих собственных демонов. Её поступок был чудовищен. Но оставить её сейчас одну, в таком состоянии, означало бы уподобиться ей.
Я принял решение.
— Светлана, — сказал я ровным, деловым тоном. — С завтрашнего дня ваши обязанности меняются. Вы больше не просто сиделка. Вы — управляющая этим домом. Ваша зарплата увеличивается втрое. Вы отвечаете за все расходы, покупки, визиты врачей. Все финансовые вопросы — только через вас. Карта для расходов будет у вас. Никакие «племянники» и «соцработники» порог этого дома переступать не должны. Вы согласны?
Светлана смотрела на меня, ошеломлённая.
— Игорь... я... да. Конечно.
— Вот и отлично.
Я подошёл к матери. Она смотрела на меня, не веря своим ушам. Она думала, я выгоню Светлану. А я, наоборот, давал ей полную власть.
— А ты, мама, — сказал я, и мой голос стал жёстким. — Ты будешь слушать Светлану. Ты будешь принимать лекарства, которые она даёт. И ты больше никогда, слышишь, никогда не повысишь на неё голос и не посмеешь её в чём-то обвинить. Потому что теперь она здесь — мои глаза и уши. Если до меня дойдёт хоть одна жалоба на твоё поведение, я заберу тебя отсюда и помещу в лучший частный пансионат. Там о тебе позаботятся профессионалы. Но ты больше никогда не будешь в своём доме. Ты меня поняла?
Она молча кивнула, глядя в пол. Вся её спесь, вся её ярость исчезли. Осталась только серая, безмерная усталость. Она проиграла.
— Я не прощаю тебя, мама, — сказал я тихо, чтобы слышала только она. — Может быть, я прощу когда-нибудь. А может, и нет. Но я не брошу тебя. Ты моя мать. И я выполню свой долг. Но наших прежних отношений больше нет. С этого дня мы будем учиться говорить друг другу правду. Или не будем говорить вообще.
Я остался ещё на два дня. За это время я оформил на Светлану все доверенности, завёл отдельный счёт, объяснил ей все нюансы. Мать была тихой и послушной. Она словно сломалась. Но я знал, что это затишье. Борьба внутри неё будет продолжаться ещё долго.
Перед отъездом, стоя в коридоре с портфелем в руке, я вдруг принял ещё одно решение.
— Светлана, у меня к вам будет последняя, нестандартная просьба.
— Слушаю, Игорь.
— Попробуйте найти женщину. Её зовут Елена Воронцова. Или, может, у неё сейчас другая фамилия. Ей должно быть около сорока пяти лет. Двадцать лет назад она жила на улице Мира, дом 12. Она художница. Просто узнайте, где она, как она. Ничего ей не говорите обо мне. Просто найдите.
Светлана посмотрела на меня с пониманием.
— Я постараюсь, Игорь. Я всё сделаю.
Я кивнул, в последний раз окинул взглядом затхлую квартиру, которая хранила столько боли, и вышел за дверь.
Я не знал, найду ли я в себе силы встретиться с Леной. Не знал, смогу ли когда-нибудь до конца простить мать. Старая обида не исчезла. Она была как глубокий шрам, который всегда будет напоминать о себе. Но впервые за двадцать лет я почувствовал, что у меня появился шанс. Шанс переписать финал этой истории. Шанс на новое начало. И я был намерен им воспользоваться.
«Если вам понравилось — подпишитесь. Впереди ещё больше неожиданных историй.»