Анастасия Дмитриевна стояла на коленях у грядки с огурцами, выдергивая сорняки с методичной, почти маниакальной точностью.
Ее морщинистые руки двигались автоматически. Каждый вырванный пырей она с силой отряхивала о край таза, будто желая не просто очистить корни от земли, а выбить из него саму душу.
Солнце клонилось к закату, окрашивая огород в золотисто-медовые тона, но женщина не замечала ни красоты вечера, ни усталости в спине.
Из дома вышла дочь Лариса. Девушка несла два пустых ведра для очередного сбора урожая: огурцов, помидоров, перцев.
Ее лицо, обычно живое и улыбчивое, сейчас было немного напряженным и усталым.
— Мама, Кирилл скоро приедет, — сказала она, постаравшись, чтобы голос звучал нейтрально. — Может, хоть поужинаем вместе? Свежий салатик сделаем, с тех же огурцов.
Анастасия Дмитриевна резко выпрямила спину, но даже не обернулась на голос дочери.
— Какие салаты? Ничего нельзя трогать! Я все это буду консервировать! Есть надумала?! Видишь, сколько их еще полоть? Ведра поставь и иди полей капусту. Там земля сухая.
Лариса вздохнула, поставила ведра и побрела к бочке с водой. Ее лето всегда было расписано по маминому плану: прополоть грядки, полить, подвязать кустики и собрать урожай.
С детства Лариса знала, что такое мозоли на руках от тяпки и ноющая боль в пояснице.
Но раньше был и прок от этого труда: съесть прямо на грядке теплый помидор, набрать вишни в подол фартука и устроить пир на дереве.
Теперь же все изменилось. С тех пор как отец ушел из семьи пять лет назад, Анастасия Дмитриевна словно окаменела.
Ее любовь к земле превратилась в одержимость, а щедрый огород — в неприкосновенный запас, который нельзя было тратить впустую.
Все должно было быть учтено, переработано и отправлено в погреб. Батареи банок с соленьями, вареньями, компотами и салатами росли как грибы после дождя, заполняя стеллажи до самого потолка.
Поесть свежего, просто так, означало украсть у зимы, проявить для себя непозволительную слабость.
Во двор, лязгая цепью, въехал старенький велосипед. Это был Кирилл, младший брат Ларисы.
Он студент и приезжал только на выходные из города, всегда голодный и веселый.
— Привет, сестренка! — крикнул Кирилл, оставляя велосипед у забора. — Что-то я проголодался в дороге. Есть что пожевать? Малины хоть немного-то осталось?
Лариса мотнула головой в сторону матери, стоявшей спиной к ним, и сделала предупреждающее лицо.
Однако было уже поздно. Анастасия Дмитриевна повернулась. Лицо ее было строгим.
— Малина вся на варенье. Собрала вчера. В погребе банка с компотом прошлогодняя, если хочешь.
— Мам, да я просто горсточку… — начал Кирилл, но, увидев ее взгляд, замолчал.
Он вздохнул и пошел в дом переодеваться. Лариса закончила полив и подошла к огуречной грядке.
— Мам, давай я дособираю. Иди отдохни.
— Ты не так их собираешь. Потом все перебирать придется. Иди, картошку почисти на завтра. Ровно половину ковшика, не больше.
Лариса сжала кулаки. Горячая, несправедливая обида подкатила к горлу.
— Почему? Почему нельзя просто взять и съесть то, что мы сами вырастили? Мы же не просим чего-то дорогого, мам! Просто свежий огурец, помидор...
— Вырастили? — Анастасия Дмитриевна выпрямилась во весь свой невысокий рост, и ее глаза вспыхнули холодным огнем. — Это я вырастила. Это мой труд, мои нервы, мои слезы на этой земле. А вы только по моей указке тут ковыряетесь. И знать не знаете, чего это стоит! Чтобы зимой не голодать, надо летом пахать, а вам лишь бы поесть да погулять.
— Мы не голодаем, мам! Это же уже не необходимость, это… мания какая-то!
— Молчать! — голос матери задрожал. — Не смей так говорить. Ты ничего не понимаешь. Иди чистить картошку.
Лариса, с трудом сдерживая слезы, повернулась и ушла в дом. Она ненавидела эти ссоры, она ненавидела этот огород, который из места детской радости превратился в каторгу, в символ материнской неуемной жадности.
Вечером за ужином царило напряженное молчание. Ели картошку в мундире с селедкой из магазина.
Анастасия Дмитриевна сидела прямая и неприступная, словно вырезанная из дерева.
Кирилл, пытаясь разрядить обстановку, рассказывал о городских новостях, но его слова повисали в воздухе, никем не подхваченные.
— Ладно, я поехал к ребятам, — сказал он, доев свою порцию.
— Деньги есть? — сухо спросила мать.
— Есть.
— Чтобы к одиннадцати был дома. Завтра в шесть подъем - сорняки в смородине полоть.
Кирилл кивнул и вышел, с облегчением закрыв за собой дверь. Лариса молча помыла посуду.
Мать уже спустилась в погреб, чтобы переставить банки с только что закатанным крыжовниковым вареньем.
Девушка вышла на крыльцо. Было тихо и тепло. Воздух пах остывшей землей, полынью и медом.
Лариса посмотрела на темные прямоугольники грядок и почувствовала к ним ненависть.
На следующее утро работа закипела с первыми лучами солнца. Нужно было собрать урожай помидоров.
Анастасия Дмитриевна, как главнокомандующий, указывала, какие именно плоды срывать, а каким еще нужно "доходить" на кусту.
Лариса и Кирилл, молчаливые и сонные, двигались между рядами, наполняя тяжелые корзины упругими, благоухающими томатами.
К полудню корзин было уже штук десять. Солнце палило немилосердно. Кирилл вытер пот со лба.
— Мам, я смотаюсь в магазин, хлеба куплю и воды газированной. Можно?
— Деньги на тумбочке. И без сладостей, — бросила она, не отрываясь от сортировки помидоров на те, что в закрутку, и те, что на томатный сок.
Кирилл ушел. Лариса присела на скамеечку в тени старой яблони. Руки и спина горели огнем.
Она посмотрела, как мать, согнувшись в три погибели, перебирает урожай, и ее сердце сжалось от смеси жалости и злости.
Вдруг она заметила, что Анастасия Дмитриевна замерла. Ее плечи дернулись раз, другой, и она тихо, по-старушечьи, всхлипнула.
Лариса замерла. Она не видела слез матери с тех самых пор, как от них ушел отец.
— Мама? — тихо позвала девушка, подходя поближе. — Мама, что случилось?
Анастасия Дмитриевна не ответила. Она присела на землю, поджав под себя ноги, в ее загрубевших, рабочих руках лежал крупный, идеально спелый помидор.
Она сжимала его так, будто это было единственное, что удерживало ее на этом свете.
По ее щекам, изборожденным глубокими морщинами, покатились редкие, тяжелые слезы.
— Мамочка… — Лариса опустилась перед ней на колени, позабыв про всю свою обиду. — Что ты?
— Пропал… — прошептала женщина, не глядя на дочь. — Весь урожай огурцов… в погребе… закисли. Все банки. Понюхала сегодня утром… все...
— Как закисли? Но ты же все стерилизовала… — Лариса не сразу поняла.
— Уксуса, должно быть, мало положила… Экономила… Господи, весь труд… все зря… Зря руки марала, спину гнула… — она проговорила тихо и безнадежно, и ее голос был совершенно чужим, сломанным.
И в этот момент Лариса увидела не властную, неутомимую тираншу, а сломленную жизнью женщину, которая в одиночку тащила на себе все, которая до последней капли крови боялась голода, нужды, нестабильности.
— Мам, — мягко сказала Лариса. — Ничего страшного. Мы сделаем новые. Мы с Кириллом поможем. Мы…
— Все зря, — повторила мать, и ее плечи снова затряслись. — Все к черту. Всю жизнь к черту…
Лариса не знала, что делать. Она обняла мать за плечи, почувствовав, как та напряглась, а затем обмякла в ее объятиях.
В этот момент вернулся Кирилл с булкой хлеба и бутылками с водой. Увидев картину, он остолбенел.
— Что… что случилось?
Лариса жестом подозвала его и тихо объяснила. Кирилл, всегда легкомысленный, вдруг стал серьезным и присел рядом, на корточки.
— Мам, ну и что? С кем не бывает. Мы сейчас эти помидоры быстренько, и сделаем новый рассол, все что надо. Я же тут, я помогу...
Анастасия Дмитриевна медленно подняла на него глаза.
— Зачем вам все это… — прошептала она. — Я вас замучила…
— Да брось ты, — Кирилл неловко потрепал ее по плечу. — Мы же семья. Правда, Лариса?
Лариса кивнула, и в ее душе что-то перевернулось. Обида ушла, уступив место острому, почти физическому чувству жалости и понимания.
— Знаешь что, мам, — сказала она твердо. — Мы сегодня не работаем больше.
— Как это? — машинально спросила Анастасия Дмитриевна. — Надо…
— Ничего не надо. Сегодня мы устраиваем праздник урожая. Прямо сейчас.
Она встала, взяла самую большую миску и прошлась вдоль грядки с помидорами.
Лариса срывала самые красивые, самые алые плоды, самые ароматные пучки зелени, несколько хрустящих перцев.
Кирилл, поняв замысел, сорвал несколько головок молодого лука и побежал в дом за солью и хлебом.
Анастасия Дмитриевна посмотрела на них, не в силах ничего сказать. Через десять минут на старом деревянном столе под яблоней появилось угощение: огромная миска салата из порезанных крупными дольками помидоров, огурцов и перца, густо посыпанная укропом и зеленым луком, ломти черного хлеба, соль в солонке и сметана.
— Мам, иди сюда, — позвала Лариса.
Анастасия Дмитриевна медленно поднялась, отряхнула платье и подошла к столу.
Она посмотрела на еду с таким видом, будто перед ней стояла не миска салата, а нечто запретное и пугающее.
— Возьми, мам, — Лариса протянула ей ломоть хлеба с уложенным сверху сочным помидором, посыпанным солью. — Это самый лучший помидор. Ты его вырастила.
Рука Анастасии Дмитриевны задрожали. Она медленно взяла простое угощение. и посмотрела на него, потом - на детей.
— Спасибо, — прошептала тихо женщина, что дети едва расслышали ее слова. — Вкусно.
С того дня она больше старалась не жадничать и позволять детям и себе есть сначала свежие овощи, а только потом консервировать и варить варенье.