Тишина в кухне была густой, тягучей и звонкой. Звенели осколки дорогой фарфоровой вазы, разбросанные по кафельному полу. Они лежали там, где упали час назад, — никто не спешил их убирать. Это был не просто хлам, это был памятник их последней ссоры. Подарок на десятую годовщину свадьбы. «Как два лебедя», — сказала тогда Ольга, рассматривая изящный рисунок. Теперь лебеди были обезглавлены.
Марк сидел за столом, уставившись в экран ноутбука. Он делал вид, что проверяет рабочие письма, но Ольга знала — он просто прятался. Его пальцы изредка, с раздражением, стучали по клавишам. Он ждал, что она первая не выдержит, первой нарушит этот гнетущий режим молчания, начнет убирать, заплачет или накричит. Как всегда.
Но сегодня Ольга не кричала. Она стояла у раковины, опершись о столешницу белыми от напряжения пальцами, и смотрела в черное окно, где отражалась эта сюрреалистичная картина: ее лицо, его спина и груда осколков между ними. Причина ссоры была до идиотизма банальной. Он снова забыл забрать Алису с тренировки. «Завис на созвоне, сам понимаешь», — бросил он ей в ответ на паническое сообщение. Сам понимаешь. Эта коронная фраза. Он был уверен, что весь мир должен его понимать. Простить опоздание на ужин. Простить сорванные выходные. Простить то, что она уже год разговаривала не с мужем, а с высокооплачиваемым постояльцем, который снисходительно бросал ей подачки в виде дорогих подарков.
Она медленно обернулась. Спина Марка оставалась непроницаемой, бронированной.
— Все, — тихо сказала Ольга. Голос звучал хрипло, будто простужена, но она не была простужена. Это сдавливало горло годами копившееся отчаяние. — С меня хватит.
Он не обернулся. Только плечи чуть подались вперед, выдавая напряжение.
— Я не собираюсь больше это терпеть, — продолжила она, и голос ее окреп. — Твое равнодушие. Твое пренебрежение. Твое… высокомерие. Я устала быть воздухом.
Марк наконец оторвался от экрана, медленно, с театральным спокойствием повернулся к ней на стуле. Его лицо было маской холодной насмешки.
— Оль, хватит истерики. Вазу склеим. Дочке новую куртку купим, какую захочет. Успокойся уже.
Это «успокойся» стало последней каплей. Оно переполнило чашу, которую она годы таскала в себе, сгорбившись под ее тяжестью.
— Я подаю на развод, — выдохнула она, и в этих словах не было ни истерики, ни угрозы. Был ледяной, выверенный до миллиметра приговор.
Тишина повисла на секунду. Марксмотрел на нее, и его маска начала трещать по швам. Уголок губ дрогнул. Он не ожидал такого тона. Он ждал крика, слез, битья посуды — чего-то привычного, чего можно было бы легко обесценить и поставить на место. А это… это было пугающе спокойно.
И тогда он включил свою последнюю, коронную программу — программу уничижения. Он откинулся на спинку стула, и по его лицу поползла ухмылка, фальшивая и кривая.
— Опять блефуешь, — фыркнул он, делая вид, что снова смотрит на экран. — Ну иди, подавай. Потом сама приползешь. Я тебя на руках принесу, как тогда из родильного.
Он произнес это — свой главный козырь, их общую боль и его главную победу. Он ждал, что она сломается. Раскроется. Бросится к нему с рыданиями: «Прости, я не думала!»
Но Ольга не пошевелилась. Она лишь посмотрела на него долгим, абсолютно пустым взглядом, в котором не осталось ни любви, ни ненависти, только бесконечная усталость. Потом развернулась и, не сказав больше ни слова, вышла из кухни. Ее шаги в прихожей были тихими и решительными.
Марк сидел и слушал, как в спальне щелкнул замок. Ухмылка медленно сползла с его лица, обнажив недоумение, а за ним — первую, крошечную трещинку страха.
Спальня была чужим пространством. Здесь все дышало им: его дорогие часы на тумбочке, его крем для бритья в ванной, его уверенность, пропитавшая стены. Ольга не могла здесь оставаться. Она прошла в комнату Алисы, залитую холодным лунным светом. Белые стены, плакаты с группами, до которых ей не было дела, аккуратный стол. Здесь пахло детством, невинностью, всем тем, что она пыталась защитить все эти годы.
Алиса ночевала у подруги. Слава Богу. Не видела этого цирка.
Ольга присела на край кровати, и тишина ударила по ушам. Она ждала, что он войдет, начнет ломиться в дверь, кричать. Но за дверью была мертвая тишина. Его тактика — игнорировать, пока проблема не рассосется сама. Он был уверен, что она одумается. Утром приготовит ему кофе, и все будет как всегда.
Но утро не наступит. Не для них.
Она встала, движения ее были медленными, будто сквозь густую смолу, и подошла к шкафу. Достала с верхней полки старый, пыльный чемодан на колесиках. Шум расстегиваемой молнии прозвучал как выстрел в тишине.
Она стала складывать вещи. Не свои лучшие платья, не туфли на каблуках. Она брала самое простое, самое привычное — мягкие свитера, джинсы, футболки. Каждая вещь была частью пазла под названием «жизнь после». Руки дрожали. В горле стоял ком. Но слез не было. Слезы закончились месяц назад, полгода, год? Она не помнила.
Она открыла ящик комода, чтобы взять нижнее белье, и ее взгляд упал на маленькую резную шкатулку. Подарок Марка из командировки в Стамбул, сто лет назад. Она открыла ее. Внутри лежала куча милых пустяков: первый снимок УЗИ Алисы, засохший цветок, билеты в кино на тот самый фильм. И под всем этим — фотография.
Она вытащила ее. Молодые, загорелые, мокрые от морских брызг. Он обнимает ее так крепко, что, кажется, никогда не отпустит. Они смеются, и в их глазах — все будущее мира. Она перевернула снимок. Его почерк, тогда еще не такой уверенный, более романтичный: «Моему всему. 15.08.2007».
Сердце сжалось так больно, что она ахнула. «Моему всему». Куда это все делось? Когда его «все» превратилось в «обузу»? Когда его гордость за нее сменилась снисходительной ухмылкой? После рождения Алисы? После его головокружительного взлета по карьерной лестнице? Он рос, а ее заставлял сидеть в ящике с надписью «удобная жена».
Она почти сдалась. Почти. Готова была захлопнуть чемодан, пойти на кухню и сказать: «Ладно, давай попробуем еще раз». Как делала всегда.
Но потом в памяти всплыло его лицо. Не то, с фотографии, а сегодняшнее. Холодное, надменное, с кривой ухмылкой. «Иди подавай. Приползешь».
Нет.
Она резко сунула фотографию в карман джинсов, не глядя, и резко дернула молнию чемодана. Звук был финальным, как щелчок предохранителя.
Она достала телефон. Рука больше не дрожала. Набрала номер сестры.
— Света, это я, — голос прозвучал ровно и чужо. — Я у него. Окончательно. Можно к тебе на ночь?
В трубке повисло короткое, шокированное молчание.
— Боже, Оль… Конечно, конечно, приезжай! Что случилось?
— Расскажу потом.
Она положила трубку, взялась за ручку чемодана и выкатила его из комнаты. В коридоре она остановилась, прислушалась. Из-за двери кухни доносился приглушенный звук телевизора. Он смотрел футбол. У него был свой ритуал — пиво и спорт после ссоры. Все по плану. Ее уход был просто частью спектакля, антрактом.
Ольга тихо, на цыпочках, прошла к входной двери, надела пальто, не взяв любимый шарф — он был его подарком. Открыла дверь.
Морозный воздух ударил в лицо, ослепительный и свободный. Она сделала шаг из их теплой, мертвой крепости на темную лестничную площадку. И тихо прикрыла дверь, не хлопнув.
Последнее, что она услышала, уходя, — ликующий крик комментатора из-за двери. У его команды забили гол.
Утро ворвалось в квартиру настырным зимним солнцем, высвечивая пылинки, танцующие в воздухе над осколками вазы. Они все еще лежали на полу — немое свидетельство вчерашней войны. Марк вышел на кухню, стараясь не смотреть на них. В квартире царила непривычная, гробовая тишина. Не слышно было запаха кофе, не щелкала задвижками дубовая дверь в прихожей, за которой Ольга обычно возилась с сумками перед походом в цветочный.
Он подошел к кофемашине — дорогой, навороченной, его очередной подарок-откуп. Насупился, изучая панель управления. Ольга всегда готовила кофе. У нее это получалось идеально. Он нажал наугад несколько кнопок. Аппарат угрожающе захрипел и выплюнул в чашку струйку темной жижи. Марк брезгливо поморщился.
Его ритуал был разрушен. Каждое утро он заносил на кухню чашку с готовым кофе — ее любимую, с логотипом какого-то парижского бульвара — и ставил перед ней на стол со словами: «Королеве — лучшее». Это была их маленькая, давно окостеневшая шутка. Сегодня чашка стояла чистая, нетерпеливая, укоризненно пустая.
Он сел за стол, отпил глоток своей бурды, и кислый вкус совпал с настроением. Где она? В спальне? Дуется? Он прислушался. Ни звука. Впервые за долгие годы его «успокойся» и «перебесится» не сработало мгновенно. В голове предательски прозвучала ее фраза, произнесенная ледяным, не ее тоном: «Я подаю на развод».
Его телефон завибрировал, заставляя вздрогнуть. На экране — ухмыляющаяся рожа младшего брата Игоря.
— Ну что, глава семейства, как успехи? Баба оттаяла? — сразу с порога протрубил Игорь. Его всегдашняя бесцеремонность действовала на нервы, но сейчас была кстати — возвращала в привычную реальность, где женщины были проблемой, которую нужно решать, как баг в программе.
— Да все нормально, — буркнул Марк, стараясь, чтобы в голосе звучала привычная уверенность. — Истерика. Пройдет.
— Конечно, пройдет! — Игорь фыркнул. — Скажи, что купишь новую шубу. Или в Париж свозишь. Они это любят. На что еще им наши деньги?
— Да нет… Ольга не из таких, — неожиданно для себя возразил Марк. — Она всерьез что-то затеяла. Ушла.
В трубке повисло короткое, ошарашенное молчание.
— Куда ушла? К мамке? К подружке? — Игорь не верил. — Да брось ты! Она никуда не денется. Тем более с ребенком. У нее же вся жизнь — это ты да дом. Просто решила потянуть за поводья, показать, кто в доме главная. Ты не ведись.
Марк смотрел в окно на заснеженные крыши. Слова брата были такими же правильными и такими же пустыми, как его утренний кофе. «Она никуда не денется». Эта мантра всегда работала. Она работала с его матерью, которая уходила к соседке раз в месяц, и отец всегда говорил: «Никуда она не денется, на шее повиснет». И она возвращалась.
Но Ольга была другой. Он вдруг с болезненной ясностью вспомнил ее лицо вчера. Не искаженное злобой, не заплаканное. А пустое. Обескровленное. Как у человека, который уже все для себя решил.
— Ладно, не переживай, — голос Игоря вернул его к реальности. — Вечером заеду, бутылочку коньяка привезу. Развеешься. Сама приползет, извиняться будет, увидишь.
Они закончили разговор. Марк отпил еще глоток холодного кофе. Рука сама потянулась к телефону, чтобы набрать ее номер. Он хотел сказать… Что? «Где ты?» «Когда вернешься?» «Хватит дурака валять».
Он набрал номер. В трубке прозвучали длинные гудки. Раз, другой, третий. Потом щелчок и автоматический голос: «Абонент временно недоступен».
Он не поверил. Позвонил еще раз. Тот же результат.
Внутри все похолодело. Она никогда не выключала телефон. Никогда. Из-за Алисы, из-за работы, из-за него.
Он резко швырнул телефон на диван. Он отскакивал от мягкой ткани и падал на ковер. Глухо, как тело.
— Идиотка! — прошипел Марк в тишину пустой квартиры. — Сама же и намучаешься!
Но его голос прозвучал неубедительно, и ухмылка не получилась. Он остался один на один с тишиной, осколками на полу и нарастающим, липким, незнакомым чувством страха.
Квартира Светланы пахло корицей и уютом, которого так не хватало в стерильной чистоте их дома. Ольга сидела на кухне, сжимая в ладонях теплую кружку с чаем, но согреться не могла. Внутри была вечная мерзлота. Она пересказала сестре все, опустив лишь самую унизительную фразу Марка про родильное отделение. Некоторые вещи были слишком личными даже для сестры.
Светлана слушала, хмурясь, и время от времени качала головой.
— Оль, милая, я тебя понимаю. Очень понимаю. Но может, ты сгоряча? Развод — это так… окончательно. Может, просто поживешь тут недельку, отдохнешь друг от друга? Остынете оба. Марк в целом-то хороший человек, не пьет, не бьет, ребенка любит, деньги в дом несет. Просто зазвездился мужчина, бывает.
Ольга смотрела в чай, словно в гадальную кружку.
— Хорошие люди, Свет, не ломают других изнутри по кусочкам, — тихо сказала она. — Я стала его тенью. Приложением к его успеху. Удобным аксессуаром. Он любит не меня, а свое представление о жене. И это представление с каждым годом все уже и теснее. Я в него больше не помещаюсь.
— Но ведь были же хорошие времена! — воскликнула Светлана. — Помнишь, как он за тобой ухаживал? На машине под окна приезжал с цветами! Ради тебя с прежней работы уволился, когда ты в декрет ушла, чтобы больше зарабатывать! Это что, тоже не любовь?
— Это было, — кивнула Ольга. — Но это прошло. Любовь — это не памятник, который однажды поставили и забыли. Ее нужно строить каждый день заново. А он не строит. Он только требует, чтобы я поддерживала в порядке фасад его идеальной жизни.
В этот момент в прихожей щелкнул замок. Легкие, быстрые шаги. В кухню впорхнула Алиса, румяная от мороза, с огромным рюкзаком за спиной.
— Мам! Ты тут что делаешь? — удивилась она, увидев мать. Ее взгляд скользнул по лицу Ольги, и детская непосредственность мгновенно сменилась настороженностью. Она все почувствовала. Дети всегда чувствуют.
— Я… погощу у тети немного, — неуверенно начала Ольга.
Алиса сбросила рюкзак, подошла к столу. Смотрела то на мать, то на тетю.
— Вы с папой опять поссорились? — спросила она прямо. В ее голосе не было удивления, была усталая обида. Обида за те годы, которые она прожила в атмосфере тихой холодной войны.
Ольга кивнула, не в силах лгать.
— На этот раз серьезно, рыбка.
— Опять из-за того, что он меня не забрал? — нахмурилась Алиса. — Да я уже большая, я сама прекрасно доехала!
— Нет, не только из-за этого. Все гораздо сложнее.
Девочка помолчала, обдумывая что-то. Потом ее лицо исказилось от внутренней борьбы. Она явно хотела сказать что-то важное, но боялась.
— Алис, что такое? — мягко спросила Светлана.
Алиса взглянула на мать, и в ее глазах стояли слезы.
— Мам… Я же не хочу вас с папой ссорить еще сильнее. Но… я не могу молчать. Я все знаю.
Ольгу будто током ударило.
— Что ты знаешь?
— Про папину ассистентку. Про эту… Лену.
В воздухе повисло острое, режущее молчание. Ольга застыла, не в силах пошевелиться. Сердце ушло в пятки и замерло там.
— Какую Лену? — голос ее был чужим, глухим.
— Ту, что с ним на всех корпоративах. Я видела их в торговом центре месяц назад. Я с Катей гуляла, а они… они были вместе. Он купил ей те сережки. Золотые, с бирюзой. Ты как раз такие хотела, я помню, ты показывала в журнале.
Каждое слово падало как молоток, забивая гвозди в крышку гроба их брака. Ольга чувствовала, как белеет лицо, как холодеют кончики пальцев. Все вдруг встало на свои места. Его поздние «совещания», его отстраненность, его вечное раздражение. Классика.
— Ты уверена? — еле выдохнула она.
— Абсолютно, — Алиса кивнула, и по ее щекам покатились слезы. — Я даже хотела подойти, но мне стало так стыдно и противно, что я убежала. Он нам с тобой врет, мама. Он обманщик.
Ольга медленно поднялась с стула. Теперь в ней не было ни усталости, ни растерянности. Была только ледяная, всесокрушающая ясность. Все его упреки, его насмешки, его попытки выставить ее виноватой — это была всего лишь проекция. Он сам чувствовал свою вину и пытался ее задавить, унижая ее.
Она подошла к дочери, обняла ее крепко-крепко, чувствуя, как та мелко дрожит.
— Все хорошо, рыбка. Ты все правильно сделала, что сказала. Спасибо тебе.
Она посмотрела на сестру. В глазах Светланы читался ужас и полная растерянность.
— Вот видишь, — тихо сказала Ольга. — Теперь ты понимаешь, почему я не могу просто «остыть»? Мой брак — не просто рутина. Он — ложь. И я не намерена быть в ней вечной статисткой.
Она отпустила дочь, взяла свою сумку и пошла в гостиную, к выходу.
— Куда ты? — испуганно спросила Светлана.
— У меня, — ответила Ольга, не оборачиваясь, и в ее голосе впервые зазвучала сталь, — сегодня очень важное дело. Первое за долгие годы дело лично для меня.
Марк метался по пустой квартире, как тигр в клетке. Звонки Ольге упорно не доходили. Мысли путались, сбиваясь в комок тревоги и злости. Он пытался работать, но строки кода расплывались перед глазами, превращаясь в ее пустой, отрешенный взгляд. Он в ярости швырнул ноутбук на диван.
Ему нужно было говорить. Не с Игорем, который видел во всем лишь банальный бытовой сценарий. Ему нужен был кто-то, кто знал их обоих. Кто знал их историю.
Он набрал номер Сергея. Старый друг, с институтских времен. Они с женой были той самой парой, на которую можно было равняться.
— Серега, привет, — голос Марка срывался, выдавая напряжение. — Ты свободен? Можно я подъеду?
— Марк? Что-то случилось? — Сергей сразу насторожился.
— Да. Ольга ушла.
Через полчаса Марк уже сидел в уютной гостиной Сергея, сжимая в руках тяжелую хрустальную стопку с коньяком. Он не пил, просто смотрел на играющий в жидкости золотистый свет.
— Она сказала, что подает на развод, — начал Марк, не поднимая глаз. — Из-за какого-то дурацкого пустяка. Я забыл Алису с тренировки. Ну бывает! Я же не специально. У меня работа!
Сергей молча слушал, внимательно глядя на друга.
— И что, она сразу заявила про развод? Без разговоров?
— Мы постоянно говорим! Вернее, она говорит, а я… — Марк замолчал, понимая, как это звучит. — Я устаю, Сереж. Прихожу домой, а меня там ждут претензии. Мне кажется, я уже просто фон, добытчик, функция. А не мужчина.
— А ты кто для нее? — мягко спросил Сергей.
Марк поднял на него глаза, растерянный.
— Я ее муж!
— Муж — это не просто штамп в паспорте, Марк. Это глагол. Это действие. А ты последнее время что делал для нее? Как для женщины? Не как для хозяйки квартиры.
Марк отпил глоток коньяка. Жжение в горле было кстати.
— Я все для нее делаю! Квартиру, машину, деньги! Она ни в чем не нуждается!
— Нуждается, — тихо сказал Сергей. — И ты это прекрасно понимаешь.
Марк закрыл глаза. Маска самоуверенного циника треснула и посыпалась, обнажая изможденное, испуганное лицо.
— Я испугался, Серега, — выдохнул он, и это признание далось ему невероятно тяжело. — Я стал таким занозливым и злым, потому что испугался.
— Чего?
— Что она поймет, какой я на самом деле пустой и неуверенный. Что я ее не достоин. Вот честно. Она такая… чистая. А я… Я же из той семьи, ты знаешь. Где отец пил, а мать вечно «приползала» обратно. Это въелось в меня, как ржавчина. Я ненавидел это, а теперь сам стал таким же. И я так старался казаться крутым, успешным, непробиваемым… А она видела меня насквозь. И мне от этого было еще страшнее. Вот и кричал громче, чтобы заглушить свой собственный страх.
Он замолчал, снова налил коньяку. Рука дрожала.
— А потом была эта командировка в Питер в ноябре, — тихо продолжил он, уставившись в стопку. — Со мной была новая ассистентка, Лена. Молодая, яркая. Она откровенно кокетничала, льстила, ловила каждый мой взгляд. И я… Я клюнул. Мне было приятно. Чувствовать себя не уставшим мужем, а объектом восхищения.
Сергей не перебивал, и его молчание было лучшим из возможных реакций.
— В последний вечер мы пошли ужинать. Выпили. Говорили о всякой ерунде. Потом она пригласила к себе в номер «обсудить презентацию». Я понимал, на что это похоже. Я пошел. — Марк с силой сжал стопку, будто пытаясь ее раздавить. — Мы были в ее номере. Она подошла близко. А я… Я представил глаза Ольги. Не осуждающие, нет. А просто… уставшие. И мне стало так стыдно и мерзко до тошноты, что я развернулся и ушел. Вышел на улицу, и меня трясло. Как школьника.
Он поднял на Сергея мокрые от стыда глаза.
— И эти сережки… Ольга хотела такие. Я купил их ей. В тот же день. А Лена просто помогла выбрать, у нее вкус неплохой. Я хотел отдать их Ольге, как извинение, как попытку начать все заново… Но так и не отдал. Потом увидел ее равнодушие и подумал: «А зачем? Все равно не оценит». Я идиот, Серега. Полный идиот.
Он опустил голову на руки. Плечи его тряслись.
— Она все поняла. Должно быть, почувствовала. И теперь она ушла по-настоящему. И я знаю, что заслужил это. Но я не знаю, что делать. Я не могу ее потерять.
Сергей тяжело вздохнул.
— Перестань, наконец, быть крепостью, которую нужно штурмовать. Крепости одиноки. Стань человеком. Покажи ей, что ты умеешь быть слабым. Что ты можешь ошибаться и просить прощения. Не за подарки, а за боль, которую причинил.
— Но она даже не берет трубку! — с отчаянием воскликнул Марк.
— Тогда найди другой способ. Но сначала разберись с собой. Пойми, кого ты хочешь вернуть — свою жену или свое спокойное, удобное эго?
Ольга вышла из здания суда. В руке она сжимала синюю папку с документами. Подача заявления оказалась проще, чем она думала: несколько бланков, подпись, печать. Теперь нужно было только ждать. В воздухе висела колючая изморозь, пробирающая до костей. Она застегнула пальто на все пуговицы, но это не помогло. Внутри была такая же ледяная пустота.
Она шла по скользкому тротуару, не видя ничего вокруг. В голове прокручивался монолог: как сказать Алисе, как делить имущество, где искать новую работу. Мысли были тяжелыми, свинцовыми, и каждая отзывалась тупой болью в висках.
В кармане завибрировал телефон. Незнакомый номер. Обычно она не отвечала на такие, но сейчас, сама не зная почему, сняла трубку.
— Алло?
— Здравствуйте, это городская больница №15, — произнес женский, официально-сочувствующий голос. — С вами говорит дежурный врач реанимационного отделения. Беспокоит ли вас Марк Дмитриевич?
Мир вокруг замедлился и поплыл. Звуки улицы — гул машин, голоса прохожих — отступили, слились в монотонный шум. Ольга прислонилась к холодной стене здания, боясь, что ноги подкосятся.
— Да… это я. Его жена. Что с ним? — ее собственный голос прозвучал откуда-то издалека.
— Не пугайтесь, жизни ничего не угрожает. Марк Дмитриевич попал в ДТП. Легкое сотрясение, ушибы, испуг. Он уже в палате, пришел в себя.
Ольга закрыла глаза, пытаясь перевести дыхание. Сотрясение. Ушибы. Не смертельно.
— Как это произошло?
— По словам самого пациента, он отвлекся за рулем, не справился с управлением на скользкой дороге и совершил столкновение с отбойником. Обошлось без жертв, ему сильно повезло. Он настоятельно просил нам вас найти. В его документах вы значитесь как контактное лицо.
— Я… я еду, — автоматически сказала Ольга. — Скажите ему… скажите, что я уже в пути.
Она бросила трубку, рука дрожала. Все ее решимость, вся холодная ярость и ощущение правоты мгновенно испарились, сменились всепоглощающим, животным страхом. Он мог умереть. И их последним разговором была бы эта ужасная сцена на кухне.
Она поймала первую же свободную машину и, борясь с подступающей тошнотой, продиктовала адрес больницы.
В приемном отделении пахло хлоркой и лекарствами. Еще пахло страхом. Ей указали палату на втором этаже. Ноги были ватными, сердце колотилось где-то в горле.
Она приоткрыла дверь. Он лежал на белой больничной койке, бледный, с фиксирующей повязкой на голове и ссадиной на щеке. Глаза были закрыты. Он показался таким уязвимым, таким сломанным. Совсем не тем непробиваемым титаном, который ухмылялся ей всего сутки назад.
Она сделала шаг внутрь. Скрипнул пол. Он открыл глаза. Взгляд был мутным, не сразу сфокусировался на ней. А когда узнал, в них мелькнуло не облегчение, а стыд и испуг.
— Оль… — его голос был хриплым, слабым. — Что ты здесь делаешь? Кто тебе сказал?
— Мне позвонили из больницы, — тихо сказала она, останавливаясь у кровати. — Я… я была рядом.
Он попытался приподняться, но застонал и опустился на подушку.
— Прости, — выдохнул он, глядя в потолок. — Я не хотел, чтобы ты узнала вот так. Это так… глупо. Я просто не смотрел на дорогу.
— На что же ты смотрел? — спросила она, и в голосе невольно прозвучал тот самый осуждающий тон, от которого она сама хотела уйти.
Он помолчал, потом медленно, с усилием повернул голову к тумбочке. На ней лежали его личные вещи в прозрачном пакете: телефон, ключи, бумажник. И поверх всего — сложенный в несколько раз лист бумаги и распечатка с ярким логотипом авиакомпании.
— Дай, — попросил он.
Ольга машинально подала ему пакет. Он с трудом достал оттуда бумаги и протянул ей.
Она развернула лист. Это было заявление на внеплановый отпуск без содержания. Подписанное сегодняшним числом. А на распечатке были два билета. Москва — Анталья. На послезавтрашний день.
Она смотрела на билеты, не понимая. Потом подняла на него глаза.
— Что это?
— Я хотел все исправить, — прошептал он, и его глаза наполнились влагой. Впервые за много лет. — Вспомнить, кто мы такие. Без работы, без телефонов, только море и мы. Как тогда. Я уже все отменил, конечно… Просто хотел все исправить.
Больничная палата замерла в напряженном ожидании. Воздух был густым, насыщенным болью, стыдом и невысказанными словами, которые копились годами. Ольга стояла, сжимая в руках злополучные билеты. Бумага была шершавой и холодной.
— Исправить? — ее голос прозвучал тихо, но отчетливо, будто сквозь туман. — Ты хотел исправить все за три дня в Турции? Как поломку в машине?
Марк смотрел на нее, не отрываясь, и в его глазах не было ни прежней насмешки, ни уверенности. Только голая, беззащитная правда.
— Нет. Я хотел… начать. Попросить у тебя прощения. Не оправдываться, не давать пустых обещаний. А просто встать на колени и сказать: «Прости. Я был слепым идиотом». Но я не знал, как это сделать здесь. Мне казалось, нужно все сломать, чтобы построить заново. Уехать туда, где мы были счастливы.
Ольга медленно опустилась на стул у кровати. Силы покидали ее.
— А что здесь мешало? Эта квартира? Эта жизнь? Или я сама стала настолько невыносимой?
— Я! — он сказал это с такой силой, что вздрогнул от собственного голоса и схватился за голову. — Мешал я! Свой собственный страх. Понимаешь, Оль… Я ведь из той семьи, где любовь измерялась криками и побоями. Где потом мама всегда «приползала» обратно, потому что идти было некуда. И я… я боялся до дрожи стать таким же, как отец. А стал, наверное, еще хуже. Он был откровенным скотом, а я прикрывался деньгами и статусом. Я думал, если я буду идеальным снаружи — хорошая работа, дорогие подарки, — то никто не увидит, какой я пустой и неуверенный внутри. А ты видела. И я злился на тебя за это. Злился, что ты не играешь в мою игру.
Он замолкал, переводя дыхание. Говорить было явно больно.
— Эта ассистентка… Лена. Мне льстило ее внимание. Мне хотелось чувствовать себя снова молодым, желанным, а не уставшим мужем, который вечно кому-то что-то должен. Но в тот вечер в номере… Я смотрел на нее и понимал, что это — побег. Трусость. А я уже устал быть трусом. Я сбежал оттуда, потому что представил твои глаза. Не злые, нет. Усталые. И мне стало так стыдно, что я готов был провалиться сквозь землю. Эти сережки… Я купил их тебе. В тот же вечер. В знак того, что я выбираю тебя. Выбираю нас. Но потом… увидел, как ты на меня смотришь, и мне стало страшно. Я спрятал их. Решил, что все равно не поймешь.
Ольга слушала, не перебивая. Ледяная глыба внутри начала давать трещины. Она видела, как ему больно. Как тяжело дается каждое слово. Это был не тот гладкий, самоуверенный Марк. Это был раненый человек.
— А я… — начала она, и голос ее дрогнул. — Я просто хотела, чтобы ты меня видел. Не успешную хозяйку, не идеальную мать. А просто меня. Чтобы ты спрашивал, как прошел мой день, и слушал ответ. Чтобы иногда брал за руку просто так. А не тогда, когда хочешь что-то получить. Я так устала быть невидимкой в твоей жизни, Марк. Мне казалось, ты меня просто ненавидишь.
— Я ненавидел себя, — тихо сказал он. — А тебя… Я просто забыл, как тебя любить. Забыл, что это тоже работа. Самая важная.
Он потянулся к ней, его пальцы дрожали. Она не отняла свою руку.
— Я не прошу прощения сразу. Я его не заслужил. Я заслужил эти бумаги, — он кивнул на синюю папку, лежавшую на стуле. — И я приму любое твое решение. Но дай мне шанс… Дай нам шанс попробовать все заново. Не сразу, не завтра. Медленно, по камешку. Я научусь. Я буду учиться каждый день. Слушать тебя. Видеть тебя. Я обещаю.Ольга смотрела на их сплетенные пальцы. На его бледное, искаженное болью и искренностью лицо. Она верила ему. Впервые за долгие годы она видела не крепость, а человека. Слабого, заблудившегося, но готового к диалогу.
— Я не знаю, смогу ли я сразу забыть всю боль, — честно сказала она. — Это займет время.
— У нас есть время, — он крепче сжал ее пальцы. — Вся жизнь.
На следующий день его выписали. Они вышли из больницы вместе. Морозный воздух ужалил щеки. Марк, еще бледный и нетвердо стоящий на ногах, сделал шаг, неуклюже попытался взять ее на руки, как когда-то давно, шутя.
— Ну что, жена, принести тебя? Как из родильного?
Ольга улыбнулась сквозь навернувшиеся слезы, мягко освободилась из его объятий.
— Дурак, — сказала она ласково. — Давай для начала просто дойдем до машины. Вместе.
И они пошли. Медленно, осторожно, он опираясь на ее плечо. Они не знали, что будет завтра. Они не давали друг другу обещаний. Они просто шли рядом. И этот путь, длиною в несколько метров, был их первым, самым трудным и самым важным шагом. Вместе.