Ключ в замке гаража повернулся с тугим, ржавым скрежетом. Этот звук был для меня запретным.
Вадим всегда говорил: «Не смей туда входить. Никогда». Десять лет я и не смела.
Он оберегал это пространство с такой яростной ревностью, что я давно перестала спрашивать, почему.
Это была его «мужская территория», его «пещера». Так я думала.
Но сегодня утром девятилетний Лешка простудился, а единственный работающий увлажнитель воздуха стоял на полке в «святилище» мужа.
Дверь поддалась, и я шагнула внутрь, ожидая увидеть запах бензина, старых шин и горы его рыбацкого хлама.
Вместо этого в нос ударил приторный, удушающий аромат дешевых духов, въевшегося табачного дыма и чужого, несвежего жилья.
Вдоль стены, где должны были стоять стеллажи с инструментами, ютились три узкие кровати, застеленные разным, потрепанным бельем.
На одной — выцветший розовый плюшевый плед, на другой — казенное серое одеяло со штампом, на третьей — просто грязный матрас.
На полу валялись женские тапочки, на гвозде висел кричаще-яркий халат. На маленьком столике стояла пепельница, полная окурков, и несколько пустых чашек. Это не было похоже на склад. Это было похоже на ночлежку.
— Какого черта ты здесь делаешь?
Голос Вадима за спиной был тихим, но от этого только более страшным. Я обернулась.
Он стоял, блокируя выход, и в его глазах не было ни раскаяния, ни страха. Только холодное, собственническое раздражение.
— Я за увлажнителем. Леша…
— Я сказал тебе не входить, — он сделал шаг ко мне, и я инстинктивно отступила назад, вглубь этого странного, чужого пространства.
Мой взгляд упал на детский рисунок, приклеенный скотчем к обшарпанной стене. Солнце, кривой домик, и три фигурки. Мужчина, женщина и ребенок. Но женщиной на рисунке была не я.
— Кто они, Вадим? — мой голос прозвучал глухо, будто не мой.
— Люди, которым я помогаю, — он усмехнулся кривой, неприятной усмешкой. — Благотворительность, Кира. Ты слишком правильная, чтобы это понять. Даю им кров.
Благотворительность. В нашем гараже. Он не просто считал меня идиоткой. Он наслаждался этим.
— Почему здесь женские вещи? Три кровати?
— Они приходят и уходят. У всех трудные судьбы. Я не могу просто выгнать их на улицу, — он говорил так спокойно, так уверенно, будто и правда был святым филантропом.
Я посмотрела на него. На моего мужа, с которым мы прожили двенадцать лет. И поняла, что совсем его не знаю. Этот человек создал параллельную вселенную в двадцати метрах от нашей спальни, от детской комнаты.
Он подошел ближе, хотел обнять, источая фальшивое спокойствие.
— Иди в дом, милая. Забудь, что видела. Это моя территория.
И в этот момент я все поняла.
Я открыла гараж мужа и увидела то, из-за чего мы экстренно убежали с детьми в другой город. Это не было изменой в привычном смысле. Это было что-то гораздо более жуткое, системное и грязное.
Я молча кивнула.
Покорно вышла из гаража, позволяя ему закрыть за мной дверь на тот самый ключ.
Он улыбнулся, довольный, что буря так легко миновала.
А я, не оборачиваясь, пошла к дому, на ходу доставая телефон.
— Леша, Маша, быстро одевайтесь! — крикнула я, едва открыв дверь. — Едем к бабушке с дедушкой, в гости, прямо сейчас!
Пятилетняя Маша выбежала из комнаты с куклой в руках.
— А папа?
— Папа очень занят, — я застегивала ее сандалии дрожащими руками. — Он догонит нас позже.
Я схватила их маленькие ладошки, в другую руку — свою сумку. Больше ничего.
Когда мы выезжали со двора, я бросила последний взгляд на гараж. На эту уродливую опухоль на теле моей жизни.
Уже на трассе я набрала номер отца.
— Пап, привет. Нам с детьми нужно пожить у вас. Да, что-то случилось.
В трубке на том конце повисло напряженное молчание.
— Он тебя тронул? — голос отца стал жестким, как наждак.
— Нет. Хуже.
Дом родителей встретил нас запахом маминых булочек и тяжелым взглядом отца. Геннадий Борисович Сомов не задавал лишних вопросов. Он просто смотрел, и под этим взглядом хотелось рассказать все без утайки.
Пока мама уводила детей на кухню, отвлекая их какао и разговорами, отец налил мне воды.
— Рассказывай.
И я рассказала. Про гараж, кровати, запах, про его спокойное объяснение про «благотворительность».
Отец слушал молча, не перебивая, только желваки на его скулах ходили ходуном. Когда я закончила, он коротко кивнул.
— Я все понял. Ты правильно сделала, что уехала.
В этот момент зазвонил мой телефон. На экране высветилось «Муж». Я вздрогнула, но отец жестом показал дать ему трубку.
— Да, Вадим, — сказал он в телефон ровным, бесцветным голосом.
Пауза. Я слышала, как из трубки доносится быстрый, возмущенный голос мужа.
— Успокойся. Она у меня. Дети тоже.
Снова пауза. Отец прошелся по комнате.
— Нет, она не вернется. Ты, я смотрю, совсем берега попутал. Благотворительность? Ты мою дочь за дуру держишь?
Отец остановился у окна.
— Значит так. У тебя есть двадцать четыре часа, чтобы твоих… подопечных и след простыл. И чтобы ты сам испарился. Вещи свои можешь забрать. Хотя я бы на твоем месте поторопился.
Он повесил трубку, не дослушав ответ.
— Он приедет, — выдохнула я. — Он просто так не отстанет.
— Не приедет, — отрезал отец. — Он трус. А теперь иди к маме и детям. Я разберусь.
Но Вадим не был трусом. Он был хищником. Через час он прислал мне сообщение. Всего одно фото.
На фотографии была моя студенческая работа, курсовая по экономике. С темой, которую я почти забыла. И с подписью научного руководителя, которого я никогда в жизни не видела.
Под фото была короткая приписка: «Кирочка, твой папа всегда так хорошо о тебе заботился. Не заставляй его волноваться еще больше. Возвращайся домой, обсудим все как взрослые люди».
Холод прошел по моей спине. Это была угроза.
Он шантажировал не меня. Он шантажировал моего отца, используя мою давнюю ошибку, о которой, как я думала, никто не знал.
Вадим все эти годы держал этот козырь в рукаве. Он всегда слишком интересовался связями отца, его прошлым, задавал «невинные» вопросы о его работе. Я списывала это на честолюбие. Оказалось — он собирал оружие.
Я показала телефон отцу. Он долго смотрел на экран, и его лицо стало серым.
— Вот оно что… — тихо произнес он. — Значит, не просто притон. Он копал под нас. Давно.
В этот вечер в дом отца приехал незнакомый мне человек в строгом костюме. Они долго о чем-то говорили с отцом в кабинете.
Я слышала обрывки фраз: «серьезные риски», «репутационные потери», «нужно действовать неофициально».
Когда он ушел, отец позвал меня.
— Кира, ситуация серьезнее, чем я думал. Этот гараж… это не просто любовницы. По предварительным данным, одна из девушек, что там жила, числится в розыске как пропавшая без вести.
Слова отца повисли в воздухе. Пропавшая без вести. Это уже не семейная драма, не измена. Это уголовщина.
Мой мир, который и так трещал по швам, рухнул окончательно.
Я смотрела на отца, на его уставшее, постаревшее за один вечер лицо, и понимала, что шантаж Вадима с курсовой — это теперь меньшее из зол.
Речь шла о репутации, возможно, о свободе отца, но гараж… гараж таил в себе нечто смертельно опасное.
— Что нам делать? — прошептала я.
— Ничего. Сиди здесь и не высовывайся. С Вадимом будут говорить другие люди.
Но Вадим не стал ждать «других людей». На следующий день он нанес удар, который я не могла предвидеть.
Мне позвонила классная руководительница Лешки.
— Кира Андреевна, здравствуйте. У нас тут небольшое недоразумение. Какая-то женщина пыталась забрать Лешу после уроков. Сказала, что она ваша подруга, от папы.
Кровь отхлынула от моего лица.
— Как она выглядела?
— Ну… молодая, в яркой куртке. Мы, конечно, ребенка ей не отдали, у нас строгие правила. Но она очень настаивала, говорила, что вы в курсе.
Я с трудом дослушала ее, бормоча слова благодарности. Повесила трубку.
Он перешел черту. Он использовал моих детей. Это было послание мне. «Я могу дотянуться до них в любой момент».
Страх за отца, за его карьеру, за прошлое — все это отошло на второй план. Остался только животный, первобытный ужас за детей.
В этот момент что-то внутри меня изменилось. Та Кира, которая боялась скандалов, которая всегда старалась быть удобной и правильной, умерла.
Я подошла к отцу, который говорил по телефону в своем кабинете. Я не постучала. Просто вошла и положила перед ним свой телефон с открытым списком контактов.
— Папа, — мой голос был спокоен, и от этого спокойствия отец вздрогнул и прервал разговор. — Ты не сможешь решить эту проблему своими методами. Он будет играть грязно. Он будет использовать детей.
— Кира, я контролирую ситуацию…
— Нет, — твердо сказала я. — Ты не контролируешь. Ты пытаешься защитить свое прошлое. А я должна защитить их будущее.
Я нашла в списке контакт «Вадим Работа». Это был номер его начальника, вице-президента крупной строительной корпорации. Человека, перед которым Вадим лебезил и которого панически боялся.
— Что ты делаешь? — спросил отец.
— То, что должна была сделать давно. Перестаю быть хорошей девочкой.
Мой палец завис над кнопкой вызова. В голове всплыло воспоминание. Год назад, поздний вечер, Вадим просил помочь ему разобрать какие-то бумаги для налоговой.
Я, сонная, механически перебирала чеки и накладные. И увидела несколько счетов от фирмы «Ромашка-Строй».
Я еще посмеялась над названием. «Что за ромашки в серьезном строительстве?».
Вадим тогда снисходительно улыбнулся и, гордый своей гениальностью, объяснил, что это «техническая фирма» для «оптимизации расходов», оформленная на его покойную бабушку.
Он был уверен, что я ничего не поняла. Он недооценил мою память.
— Алло, Петр Сергеевич? Здравствуйте. Меня зовут Кира Сомова, я жена Вадима. Простите за беспокойство, но у меня для вас очень, очень плохие новости, касающиеся вашего объекта в Заречье.
На том конце провода повисла пауза. Отец, стоявший рядом, замер.
— Я вас слушаю, Кира… Андреевна, — медленно произнес вице-президент, и я поняла, что у меня есть ровно тридцать секунд, чтобы он мне поверил.
Я не кричала и не плакала. Ледяным, ровным голосом я назвала ему номер счета и название фирмы «Ромашка-Строй».
Я перечислила поставщиков, у которых закупались самые дешевые материалы, в то время как по документам проходили элитные.
Я говорила, а сама слышала, как на том конце кто-то задышал чаще.
— Откуда у вас эта информация? — спросил Петр Сергеевич уже совсем другим, жестким тоном.
— Мой муж — очень хвастливый человек, когда выпьет. А я, как оказалось, очень злопамятная жена. Проверьте его банковские ячейки. И да, еще одно. Он больше не работает в вашей компании. По семейным обстоятельствам.
Я нажала отбой. Отец смотрел на меня так, будто видел впервые.
— Кира…
— Все хорошо, пап. Я просто защищаю своих детей.
Первый звонок от Вадима раздался через пятнадцать минут. Я сбросила. Второй. Третий.
Затем посыпались сообщения, полные ярости и угроз. Я читала их без эмоций. «Ты пожалеешь», «Я уничтожу тебя», «Ты не понимаешь, с кем связалась».
А потом тон сменился. «Кирочка, вернись, мы все обсудим», «Я люблю тебя, это была ошибка», «Не ломай нам жизнь из-за ерунды».
Я заблокировала его номер.
Эффект домино начался. Внутренняя служба безопасности компании Петра Сергеевича отреагировала мгновенно.
К вечеру у нашего загородного дома стояла неброская машина. Люди в штатском оцепили гараж лентой. Отцовские связи сработали, но уже в другом ключе — не чтобы замять, а чтобы раскрутить дело до конца.
Оказалось, что «пропавшая без вести» девушка была не просто постоялицей. Она была свидетельницей по делу о преступлениях.
Вадим не просто давал им кров. Он прятал их, контролировал, использовал их. Мой муж, тихий и заботливый отец моих детей, был монстром.
Через два дня его арестовали. Не за махинации на работе — это было уже мелочью. Его взяли как соучастника в деле о похищении и незаконном удержании людей.
Шантаж с курсовой рассыпался в прах. Никому не было дела до студенческой ошибки двадцатилетней давности на фоне того, в чем обвиняли Вадима.
Я видела его в последний раз по телевизору, в коротком сюжете в вечерних новостях.
Его выводили из здания суда в наручниках. Он выглядел растерянным, жалким.
Он искал глазами в толпе кого-то, и на секунду мне показалось, что он смотрит прямо на меня через экран. Но в его взгляде больше не было власти. Только страх.
Мы с детьми так и остались жить у родителей. Я подала на развод и сменила фамилию — себе и им. Вернула девичью.
Иногда по ночам я просыпаюсь и думаю о том гараже. О том, что бы было, если бы у Лешки не поднялась температура. Если бы я не решилась нарушить запрет.
Я не чувствую себя свободной или счастливой. Я чувствую себя человеком, который выжил в авиакатастрофе.
Вокруг — обломки прошлой жизни, и нужно заново учиться дышать и ходить. Но главное — я знаю, что поступила правильно.
Не ради себя. Ради тех, чьи маленькие ладошки я сжимала, уезжая в никуда. Это был не выбор между плохим и хорошим.
Это был выбор между жизнью и медленным гниением заживо рядом с чудовищем. И я свой выбор сделала.
Прошло два года.
Мы переехали. Не в другой город, а просто в другой район, подальше от родительской опеки. Сняли небольшую, но светлую квартиру на последнем этаже. Лешка пошел в новую школу, Маша — в сад.
Я устроилась работать в небольшую юридическую фирму помощником. Бумажная, рутинная работа, которая, как ни странно, успокаивала.
Она была понятной. В ней были правила и законы, которые работали. В отличие от моей прошлой жизни.
Вадиму дали двадцать два года. Суд был закрытым. Подробностей я не знала, да и не хотела.
Мне хватило того, что всплыло в самом начале. Отец сказал только, что та девушка, свидетельница, нашлась живой.
Ее показания стали ключевыми. Это было единственное, что приносило мне что-то вроде облегчения.
Мой отец так и не оправился до конца. Нет, его карьера не пострадала, скандал удалось погасить.
Но что-то в нем сломалось. Он стал молчаливым, замкнутым.
Наша с ним тайна про курсовую больше не имела значения, но на ее место пришла другая, куда более страшная: он, человек, который привык все контролировать, не смог защитить свою дочь от монстра, которого сам же когда-то одобрил.
Наша близость стала другой — более честной, но и более печальной.
Однажды, забирая Машу из сада, я столкнулась с ней. С одной из тех, кто жил в гараже. Я узнала ее по фотографии из материалов дела.
Худенькая, бледная девушка с огромными, испуганными глазами. Она работала нянечкой в Машиной группе.
Она тоже меня узнала. Замерла с полотенцем в руках, вжалась в стену.
— Здравствуйте, — прошептала она.
— Здравствуйте, — ответила я, стараясь, чтобы мой голос не дрожал.
Мы постояли так несколько секунд.
— Спасибо вам, — вдруг сказала она. — Если бы не вы… он говорил, что мы никому не нужны. Что он наша единственная защита. Мы верили.
Я ничего не ответила. Просто кивнула, взяла Машу за руку и ушла.
Что я могла ей сказать? Что я двенадцать лет спала с этим человеком в одной постели и ничего не видела?
Что его «защита» была клеткой, из которой не было выхода?
Я больше не делю мир на черное и белое. Я знаю, что зло может носить самое обычное, самое родное лицо. Оно может приносить тебе завтрак в постель и читать детям сказки на ночь. И от этого оно становится только страшнее.
Иногда Лешка, которому уже одиннадцать, спрашивает про отца. Я не вру ему. Я говорю, что папа совершил очень плохие поступки и теперь несет за них ответственность.
Я не знаю, как это отразится на нем в будущем. Я просто стараюсь быть рядом.
Я не ищу новых отношений. Мысль о том, чтобы снова кому-то довериться, кажется мне дикой.
Моя жизнь теперь — это работа, дети, редкие встречи с подругами. Она тихая. И в этой тишине я по крупицам собираю себя заново.
Я больше не «хорошая девочка».
Я женщина, которая однажды заглянула в бездну и смогла отшатнуться, утащив за собой своих детей. И эта бездна навсегда осталась частью меня. Я просто научилась с ней жить.
Напишите, что вы думаете об этой истории! Мне будет очень приятно!
Если вам понравилось, поставьте лайк и подпишитесь на канал. С вами был Джесси Джеймс.