Эпилог. 66 дней до жизни
Июнь, 1965 год. Усманский бор, Воронежская область.
Лес не просто встретил Дмитрия — он обнял его.
Обнял той самой густой, звенящей тишиной, которую помнишь только в детстве. Когда деревья кажутся добрыми великанами, а трава — бескрайним зелёным морем. Воздух здесь был таким чистым и плотным, что его хотелось пить, как парное молоко.
Пахло нагретой на июньском солнце сосновой смолой, влажным мхом и сладкой земляникой, что стыдливо прятала красные бока в густой траве.
Лёгкий, шаловливый ветерок запутался в высоких кронах. Этот мерный, убаюкивающий шелест напоминал спокойное дыхание спящего исполина.
По знакомой с малых лет тропе, не спеша, ступал Дмитрий Иванович Яблочкин.
Кряжистый, седовласый мужчина пятидесяти пяти лет, он казался частью этого пейзажа, словно старый, могучий дуб. Только походка выдавала в нём человека, прошедшего сквозь жернова истории. При каждом шаге лесник едва заметно припадал на левую ногу — давала о себе знать старая фронтовая «подруга», рана, что всегда начинала ныть перед дождём.
Над правым виском, теряясь в благородном серебре волос, белел тонкий длинный шрам. Словно кто-то расписался на его судьбе каллиграфическим почерком войны.
Дмитрий опирался на суковатую, отполированную ладонями палку. Глаза опытного хозяина тайги цепко, но с неизбывной любовью скользили по владениям.
Вот здесь, на рассвете, прошла лосиха — след на влажной земле ещё не просох. А вон там, на сухой осине, потрудился «лесной доктор» — дятел, оставив россыпь свежих щепок. Взгляд зацепился за молодой дубок: листья чуть поникли.
«Пить хочет, бедолага. Дождя бы...» — с хозяйской заботой подумал он.
— Пап, ну ты чего? Подожди! — благостную тишину разрезал звонкий, ломающийся голос.
Дмитрий Иванович остановился, опираясь на посох, и медленно обернулся. Губы сами собой растянулись в тёплой, светлой улыбке.
Его догонял сын. Пятнадцатилетний Иван вымахал высоким и нескладным, как все подростки в эту пору. Руки длинные, плечи ещё узкие, но в развороте уже угадывается будущая мужская сила. В руке парень сжимал плетёную корзину, где теснились крепкие, красношляпые подосиновики — один к одному, как солдаты в строю.
— Куда ты так летишь, стрекоза? — усмехнулся отец.
— Я за тобой еле успеваю! — выдохнул Иван, поравнявшись с ним. — Ты вроде и не идёшь быстро, а будто плывёшь. Шаг — и уже далеко.
Фронтовик поправил на плече ремень старенькой, но ухоженной двустволки.
— А в лесу, Ваня, спешка — первое дело для дурака, — наставительно, но мягко произнёс он. — Лес суеты не любит. Он уважает тех, кто умеет слушать. И слышать.
Они двинулись дальше, плечом к плечу. Отец и сын. Прошлое и будущее.
Несколько минут шли молча, только хрустели сухие ветки под сапогами да где-то вдалеке куковала кукушка, щедро отсчитывая кому-то долгие годы.
— Пап... — Иван замялся, но всё же решился. — Я давно спросить хотел. Бабка Анисья в селе болтала, что тебя в войну лес спас. Это правда? Что он тебя укрыл, спрятал?
Дмитрий замер. Вопрос сына словно ударил под дых.
Он посмотрел на Ивана. На его чистое, открытое лицо, на ясные глаза, в которых отражалось мирное небо и верхушки сосен. В этих глазах не было и тени того липкого, животного ужаса, через который пришлось проползти их поколению.
Мужчина перевёл взгляд на солнечную поляну. Но на секунду яркий свет померк.
Перед глазами встал другой лес. Чёрный. Мокрый. Пропитанный едким запахом гари, болотной гнили и тяжёлым духом крови. Лес, где за каждым стволом таилась не жизнь, а смерть. Где тишина звенела не покоем, а напряжением перед выстрелом.
Дмитрий тряхнул головой, сбрасывая страшное наваждение. Морок рассеялся.
— Нет, сынок, — голос прозвучал глуше, чем обычно. — Неправду бабка говорит. Лес меня не спасал.
Он сделал паузу, подбирая слова, чтобы сын понял главное.
— Он меня убить хотел. Там, на войне, лес — это не друг. Он морозил меня до костей, морил голодом, путал следы в буреломах. Он был таким же беспощадным врагом, как и те, кто пришёл на нашу землю с оружием. Для чужака лес — могила.
Иван смотрел на отца широко раскрытыми глазами, забыв про корзину.
— Но как же... Как ты тогда выжил?
Тяжёлая, мозолистая ладонь отца легла на мальчишеское плечо. В этом жесте была и поддержка, и передача силы.
— А выжил я, Ваня, не благодаря лесу. А потому, что я его знал. Я не был чужаком. Я говорил на его языке.
Дмитрий прищурился, глядя на верхушки сосен, вспоминая своего наставника.
— Твой дед, мой батя, научил меня этой грамоте ещё до школы. Какой корешок выкопать, чтобы с голоду не пухнуть, а какой — верная отрава. Какую траву к ране приложить, чтоб кровь унять. Как по мху на коре путь найти, когда небо заволокло дымом и солнца не видать сутками.
Лесник вздохнул полной грудью, вдыхая аромат хвои.
— Лес — это великая сила, сын. Он равнодушен. Он может дать жизнь, а может и забрать. Всё зависит от того, что у тебя внутри. С чем ты к нему пришёл — со страхом или с уважением? С любовью или со злом?
— Я был лесником даже в окопах, — продолжил Дмитрий. — Я оставался частью этого мира, пока другие сходили с ума от страха перед чащобой. Я был здесь своим.
Они вышли на их любимую поляну. Когда-то, целую жизнь назад, Дмитрий сидел здесь со своим отцом. Теперь на том же поваленном временем стволе сидел его сын.
Устроившись на тёплом дереве, Дмитрий развязал холщовый мешок. Достал нехитрую снедь: краюху домашнего хлеба, спичечный коробок с крупной солью и пару сваренных вкрутую яиц.
Разломил хлеб. Запахло печью и родным домом.
Они ели молча. Простая еда здесь, под куполом синего неба, казалась вкуснее самых изысканных блюд на свете. В каждом кусочке был вкус мира.
— Пап, — Иван прожевал кусок и кивнул на висок отца. — А шрамы... они болят?
Дмитрий машинально коснулся белой полоски кожи.
— Бывает, — честно ответил он. — На погоду крутит. Но знаешь, Вань... Это хорошая боль.
— Почему хорошая?
— Потому что она напоминает: я живой. Я дышу, я вижу тебя, я ем этот хлеб. Многим моим товарищам уже ничего не болит. Никогда.
Он посмотрел на сына.
Крепкий, здоровый парень. Ему предстоит жить. Строить, любить, нянчить своих детей. Жить в мире, за который была заплачена такая чудовищная, непомерная цена.
Сердце фронтовика затопило тихим, спокойным счастьем.
Не только знание леса спасло его тогда.
«Я знал, зачем мне нужно ползти, грызть землю, терпеть», — подумал Дмитрий, глядя на профиль сына.
Он выжил, потому что знал: его ждёт Анастасия. Его жена. Его надежда. Человека ведь не ноги по земле носят, его ведёт любовь. Он должен был вернуться в этот самый лес, чтобы сегодня сидеть здесь с сыном.
Круг замкнулся.
Отец научил его лесу, чтобы он мог выжить в аду. А он, пройдя через смерть, вернулся, чтобы передать это знание сыну — для жизни. Жизнь продолжалась. И в этом синеглазом мальчишке была его, Дмитрия, главная победа.
— Ну всё, лесовик, — Дмитрий хлопнул себя по коленям и легко, по-молодецки поднялся. — Посидели, и будя. Пора и честь знать.
Он ласково взъерошил светлые волосы Ивана жёсткой пятернёй.
— Пойдём домой. Мать, небось, уже пироги из печи достала, стынут. А она ждать не любит, сама знаешь, ругаться будет, если к ужину опоздаем!
Они зашагали по тропинке, уходя всё глубже в зелёный, пронизанный золотыми лучами заходящего солнца бор. Вечер опускался на землю, укутывая деревья благословенной прохладой. Солнце золотило верхушки вековых сосен, словно надевая на них короны.
Дмитрий Яблочкин шёл по своему лесу. Рядом шёл его сын. А впереди, там, где вился дымок из трубы, ждала любимая женщина.
Война кончилась.
И он, наконец-то, был дома.
🧔Дорогие читатели!
Мы в неоплатном долгу перед защитниками нашей Родины. Сегодня у нас есть возможность отблагодарить не только словом, но и делом. Вы можете оказать реальную помощь ветеранам через благотворительный фонд "Память поколений". Давайте покажем им, что их подвиг не забыт.