Шум праздника был идеальным. Не оглушительным, но плотным, бархатным гулким, сотканным из звона хрусталя, смешанного с приглушенным смехом и негромкой музыкой. Воздух в зале ресторана «Белый лебедь» был густым и сладким от аромата дорогих духов, закусок и цветов. Сотни свечей отражались в темных витринных окнах, за которыми уже опустился вечерний Петербург, превращая зал в золотой аквариум, парящий в темноте.
Алиса поймала себя на том, что замерла у края танцпола, стараясь вдохнуть поглубже, запечатлеть в памяти каждую мелочь. Ее свадьба. Ее платье, тяжелое от кружев и бисера. Ее Артем, сейчас что-то оживленно рассказывающий друзьям, с бокалом в руке и счастливым блеском в глазах. Она ловила его взгляд, и он, будто почувствовав это, оборачивался и улыбался — теплой, немного смущенной улыбкой, от которой щемило под сердцем.
Их счастье было таким хрупким, таким новым, что она почти боялась к нему прикасаться. Особенно здесь, в этом храме безупречного вкуса и статуса, который создала вокруг себя Элеонора Викторовна, мать Артема.
Сама виновница торжества, если считать истинной причиной торжества не брак, а его демонстрацию, парила между столиков. Элеонора Викторовна. Не Элеонора, и уж тем более не Лена. Всегда полное имя и отчество, как титул. Женщина в строгом платье цвета слоновой кости, которое кричало о своей цене шепотом идеальных линий. Ее осанка, ее взгляд, ее легкий кивок — все было частью тщательно отрепетированного спектакля, где она была и режиссером, и главной героиней.
И вот кульминация. Элеонора Викторовна легонько стукнула ножом по бокалу. Звон затих, все взгляды обратились к ней. Она улыбнулась — не широко, а так, как положено улыбаться даме ее круга, — и подняла бокал.
— Дорогие гости, Артем, Алиса, — ее голос был поставленным, глубоким, без единой случайной нотки. — Сегодня мы празднуем не просто соединение двух любящих сердец. Мы празднуем продолжение. Продолжение традиций, семьи, нашего рода. Я бесконечно счастлива, что мой сын сделал такой безупречный выбор. Алиса, дорогая, добро пожаловать в нашу семью. Я всегда знала, что Артем найдет себе не просто жену, а настоящую спутницу, которая будет соответствовать…
Она искала слово, и зал замер.
— …которая будет соответствовать высокому положению нашей семьи. Вы будете дополнять друг друга. Любите друг друга, берегите наш очаг. За вас!
Зазвучали одобрительные возгласы, гости подхватили тост. Артем смотрел на мать с обожанием и гордостью. Алиса же почувствовала легкий укол. «Соответствовать». «Наш очаг». Слова были правильные, красивые, но от них веяло холодком. Как будто ее не принимали в семью, а зачисляли на службу с испытательным сроком.
Тост закончился. Элеонора окинула взглядом зал, и ее идеально подведенные глаза выхватили деталь, недостойную картины. На спинке стула рядом лежала ее накидка — шелковая, воздушная.
В это же время мимо проходила официантка с подносом. Женщина лет пятидесяти с пятидесяти, с усталым, но добрым лицом, в строгой униформе. Элеонора Викторовна повелительным жестом подозвала ее.
— Галочка, — голос ее потерял бархатные тона и стал ровным, рабочим, — собери, пожалуйста, мою шаль со стульев и аккуратно отнеси в гардероб. И проследи, чтобы гостям не задерживали с доливкой шампанского.
Взгляд, которым она сопроводила просьбу, был красноречивее любых слов. Это был не взгляд на человека. Это был взгляд на функцию, на деталь интерьера, созданную для обслуживания. «Галочка» автоматически съежилась, кивнула и потянулась к шали.
И именно в этот момент что-то в Алисе перевернулось. Вся накопившаяся робость, все желание «соответствовать» исчезли, смытые волной жгучего стыда за эту женщину и жгучего неприятия к той, что так безупречно ее унизила.
Тихий шелест шелковой шали в руках официантки прозвучал для Алисы громче, чем только что прозвучавший тост. Она видела, как спина женщины, которую свекровь назвала Галочкой, напряглась под грубой тканью униформы. Видела, как ее пальцы, красные и чуть распухшие от работы, бережно, почти с благоговением, сняли с бархатной обивки стула тот самый легкий, как пух, кусок шифона.
Это была последняя капля. Та самая, что переливается через край после долгих месяцев, наполненных снисходительными замечаниями о ее «милых» родителях, о том, что «в вашей семье, конечно, такие традиции не приняты», о тысяче мелких уколов, искусно приправленных сладкой улыбкой.
Алиса сделала шаг вперед. Ее свадебное платье внезапно показалось ей невероятно тяжелым, сковывающим движения.
— Элеонора Викторовна, — ее голос прозвучал чуть хрипло, и она сгладила горло, стараясь говорить ровно, вежливо. — Позвольте, я сама. Не стоит беспокоить… staff.
Она хотела сказать «девушку», но язык не повернулся — женщина была явно старше ее. Хотела сказать «сотрудницу», но слово застряло в горле. Элеонора обернулась. Ее взгляд, только что теплый и обращенный к гостям, теперь стал изучающим и холодным, как скальпель.
— Не волнуйся, дорогая, — она произнесла это так, словно успокаивала неразумного ребенка. Ее улыбка не дрогнула, но и не достигла глаз. — Галочка у нас своя, давно работает. Она отлично знает свои обязанности. Правда, Галочка?
Официантка, уже державшая шаль, замерла в неловкой позе, caught between two fires. Ее глаза метнулись от лица Элеоноры к лицу Алисы, и в них читалась привычная покорность, смешанная со страхом.
Именно это «своя» и «обязанности» добило Алису. Это было хуже, чем откровенное хамство. Это была демонстрация власти, привычное, вековое право хозяина на служанку. Воздух вокруг загустел, несколько ближайших гостей замерли с бокалами в руках, чувствуя нарастающее напряжение.
Алиса выпрямилась во весь свой рост. Она не кричала. Она сказала это тихо, четко, вкладывая в каждое слово всю накопившуюся боль, всю ярость за себя, за эту безликую Галочку, за всех, кого эта женщина считала «обслуживающим персоналом» в своей жизни.
Она посмотрела прямо в холодные глаза Элеоноры Викторовны, и в наступившей внезапной тишине ее слова прозвучали как выстрел:
— Кем, Прислугой? У твой матери на вечеринке?
Тишина стала абсолютной, звенящей. Музыка смолкла, будто кто-то выдернул шнур из розетки. Застыли официанты с подносами. Замерли гости, застывшие с кусочками канапе на полпути ко рту. Даже воздух, казалось, перестал двигаться.
Все смотрели на них. На Алису, бледную, с горящими щеками, но с непоколебимым взглядом. И на Элеонору Викторовну, на чьем идеальном макияже проступили первые трещины. Ее улыбка медленно сползла с лица, как маска, обнажая нечто каменное и невероятно опасное.
Звенящая тишина длилась, казалось, вечность. Были слышны лишь сдавленные вздохи и нервное позвякивание чьего-то браслета. Все замерли, как в плохом спектакле, ожидая, что же произойдет дальше.
И спектакль начался. Но это был уже не тот изящный, светский водевиль, что шел минуту назад. Маска безупречной светской львицы с лица Элеоноры Викторовны сползла безвозвратно, обнажив другое — холодное, яростное, хищное. Она не кричала. Ее голос стал тише, но каждое слово в этой гробовой тишине било точно в цель, как отточенная сталь.
Она медленно, смеривающим взглядом окинула Алису с головы до ног, и ее губы искривила гримаса брезгливости.
— Ты позволяешь себе указывать мне? Мне? — она сделала паузу, давая этим словам просочиться в сознание каждого. — В моем кругу? В месте, которое ты, надеюсь, когда-нибудь научишься называть своим, но в чем я уже начала сомневаться?
Она сделала шаг вперед, и Алиса инстинктивно отступила. Не от страха, а от почти физического ощущения исходящей от свекрови ненависти.
— Ты думаешь, что это платье от кутюр, — Элеонора указала на наряд Алисы изящным движением руки, — и это кольцо, которое могло бы прокормить твою семью лет десять, делают тебя равной нам? Ты ошибаешься. Они лишь маскируют отсутствие происхождения. Отсутствие рода. Ты всего лишь… удачный проект моего сына. Я позволила ему взять тебя в жены. Я одобрила этот союз. А теперь вижу, что ошиблась. В тебе слишком много от той грязи, из которой ты выползла.
Артем, стоявший как вкопанный, наконец, шевельнулся. Его лицо было бледным, глаза вытаращены от ужаса и непонимания.
— Мама, прекрати… — его голос прозвучал слабо, почти по-детски жалобно. — Что ты несешь?
Элеонора повернула к нему голову, и ее взгляд был страшен. Это был не взгляд матери на сына. Это был взгляд дрессировщика на непослушного питомца, который осмелился залаять не вовремя.
— Молчи, Артем, — она произнесла ледяным тоном, не терпящим возражений. — Ты всегда был слишком мягким. Слишком доверчивым. Я предупреждала тебя. Она выскочила за тебя не потому, что любит. Она видела возможность. Шанс вырваться из своего болота. И теперь, почувствовав себя почти своей, она показывает свое истинное лицо. Хамское. Комплексующее.
Она снова перевела взгляд на Алису, и ее глаза сузились.
— Извинись передо мной и перед Галей. Немедленно. И возможно, я решу, что этот инцидент можно забыть.
Алиса слушала, и первоначальный шок постепенно сменялся холодной, ясной яростью. Она видела, как сжался Артем, как он не смог выдержать взгляд матери. Видела торжество в глазах некоторых гостей — тех, кто всегда завидовал ее «сказке». И это придавало ей сил.
Она выпрямила спину и посмотрела на Элеонору без тени страха.
— Я не буду извиняться за правду, — ее голос дрожал, но не срывался. — Вы унизили человека. Публично. И я указала на это. Если кто-то и должен извиняться, так это вы.
Элеонора Викторовна замерла. Казалось, она не поверила своим ушам. Никто и никогда не говорил с ней таким тоном. В ее глазах вспыхнула настоящая, неприкрытая ярость. Она открыла рот, чтобы излить новый поток яда, но ее опередили.
Из-за спины Алисы раздался тихий, но твердый голос.
— Всё достаточно, Элеонора.
Все взгляды резко переметнулись на официантку Галю. Она стояла, все еще сжимая в руках шелковую шаль, но ее поза изменилась. Спина ее выпрямилась, плечи расправились. И смотряла она на Элеонору Викторовну не взглядом прислуги, а взглядом равной. Взглядом, полным такой старой, выстраданной боли, что от него стало физически холодно.
— Хватит ломать и их свадьбу, — тихо сказала она. — Как ты сломала жизнь другим.
Слова повисли в воздухе, густые и тяжелые, как предгрозовая туча. Казалось, даже дыхание замерло у всех присутствующих. Кто эта официантка? Как она смеет? Что значит «других»?
Элеонора Викторовна побледнела так, что ее загар стал отдавать мертвенной желтизной. Ее глаза, еще секунду назад полные ярости, метнулись к Галине с таким животным страхом, что это было страшно видеть. Она не ожидала этого. Никогда. Это было единственное, абсолютно непредусмотренное ею развитие событий.
— Ты… Ты с ума сошла! — ее голос, впервые за вечер, сорвался на высокую, почти истеричную ноту. Она сделала резкий шаг к Галине, но та не отступила ни на миллиметр. — Замолчи! Немедленно замолчи и уходи! Ты уволена! Сейчас же! Охранник!
Но ее крик прозвучал слабо и беспомощно. Охранники у входа переглянулись, но не двинулись с места. Весь зал наблюдал за этой сценой, загипнотизированный ее surреалистичностью.
Галина не обращала внимания на крики. Ее взгляд был прикован к Элеоноре, но когда она заговорила снова, ее слова были обращены к Артему. Ее голос был тихим, глухим от сдерживаемых эмоций, но каждое слово било в самую душу.
— Ты всегда спрашивал, Артем, почему у меня нет семьи. Почему я всегда одна.
Артем, все еще находящийся в ступоре, машинально кивнул. Его взгляд метался от матери к официантке, пытаясь понять связь между этими двумя женщинами, между которыми пролегла пропасть в целую вселенную.
— Я не всегда была одна, — продолжила Галина, и ее глаза наполнились слезами, которые она не стала смахивать. — У меня был сын. Мальчик. Его отцом был человек, которого я любила больше жизни.
Элеонора издала звук, похожий на шипение раненого зверя.
— Галя, я приказываю тебе…
— Его отцом был Виктор Сергеевич, — Галина перебила ее, и ее голос внезапно окреп, наполнился силой, которую она копила двадцать пять лет. — Твой отец, Артем.
В зале кто-то ахнул. У кого-то упал бокал, разбившись о паркет с оглушительным треском в наступившей тишине. Артем просто стоял, не в силах пошевелиться, его лицо было абсолютно пустым, будто из него вынули всю душу.
— Он не знал о беременности, — продолжала Галина, не отрывая глаз от Артема, словно боясь, что если она посмотрит на Элеонору, то потеряет всю свою храбрость. — Его командировали. А когда он вернулся… Ему сказали, что я уволилась по собственному желанию и уехала. А потом появилась она. — Она кивнула в сторону Элеоноры, и в ее голосе впервые прозвучала горечь. — Его новая коллега. Умная, красивая, из «хорошей семьи». Она сказала ему, что я бросила его, что я не хотела обременять себя связями. А когда родился ты… — голос Галины дрогнул, и она сжала шаль так, что костяшки пальцев побелели, — я принесла тебе передачу. Своего сыночка… Я просто хотела взглянуть. Она встретила меня здесь. На крыльце. И сказала, что если я когда-нибудь подойду к тебе или к нему ближе, чем на сто метров, она уничтожит меня. Сказала, что у нее есть связи, чтобы упечь меня в психушку навсегда, а ребенка отдать в детдом. И я… я испугалась. Я поверила. Я ушла.
Она замолчала, переводя дух. Слезы текли по ее лицу, оставляя чистые полосы на усталой коже.
— А потом я узнала, что Виктор умер… И единственное, что у меня осталось от него… это ты. Я устроилась сюда. Мыть полы, подавать напитки. Только для того, чтобы иногда видеть тебя. Смотреть, как ты растешь. Как ты становишься мужчиной. И она… — Галина посмотрела на Элеонору, и в ее взгляде теперь была не ненависть, а бесконечная, всепоглощающая усталость, — она позволяла мне это. Она наслаждалась этим. Каждый раз, когда я подавала ей бокал, каждый раз, когда она бросала мне «спасибо, Галочка», она напоминала мне, кто здесь госпожа, а кто… прислуга.
Последнее слово она произнесла беззвучно, почти шепотом, и от этого оно прозвучало громче любого крика.
Элеонора Викторовна стояла без движения. Ее лицо было каменной маской. Вся ее идеальная конструкция, ее жизнь, выстроенная на лжи и превосходстве, рушилась на глазах у всего ее «высшего» общества.
### Глава 5: Исповедь за закрытыми дверьми
Тишина в зале была оглушительной. Казалось, никто даже не дышит. Артем стоял, глядя на Галину, и его лицо было белым, как скатерть на соседнем столе. Он медленно поднял руку, как бы пытаясь отгородиться от услышанного, от этого чудовищного откровения, переворачивающего всю его жизнь с ног на голову.
— Нет… — это было даже не слово, а стон, вырвавшийся из самой глубины души. — Это неправда. Мама, скажи ей, что это неправда!
Элеонора молчала. Она смотрела куда-то в пространство перед собой, и по ее неподвижному лицу было невозможно понять, что она чувствует — ярость, страх или полную опустошенность.
В этот момент Алиса, первая опомнившись от шока, приняла единственно верное решение. Она резко шагнула вперед, к хозяину ресторана, застывшему в немом ужасе.
— Николай, нам нужна комната. Сейчас же, — ее голос не допускал возражений.
Владелец, побледневший не меньше гостей, кивнул и жестом показал в сторону своего кабинета. Алиса взяла Артема за локоть — он не сопротивлялся, двигаясь как сомнамбула. Затем она обернулась к Галине.
— Пожалуйста, пройдемте с нами.
Галина кивнула, все еще сжимая в руках злополучную шаль. Алиса бросила взгляд на Элеонору.
— И вы тоже.
Та медленно перевела на нее взгляд, в котором тлели угли былой ярости, но силы уже покинули ее. Она молча, с гордо поднятой головой, направилась к кабинету, словно это была ее последняя крепость.
Дверь закрылась, отсекая любопытные взгляды и шепот гостей. Кабинет был тихим, пахнущим кожей и дорогим сигаретным табаком. Четверо людей стояли посредине комнаты, разделенные пропастью молчания.
Артем оперся о край массивного стола, его руки дрожали.
— Объяснитесь. Сейчас же, — его голос был хриплым. — Кто вы? — Он смотрел на Галину, и в его глазах читались боль, недоверие и отчаянная надежда, что все это кошмарный сон.
— Я сказала тебе правду, Артем, — тихо ответила Галина. — Я твоя мать. По крови. Твоим отцом был Виктор. Мы любили друг друга. А она… — Галина посмотрела на Элеонору, — была нашей коллегой. Она хотела его. И она получила. Любой ценой.
Элеонора наконец заговорила. Ее голос был безжизненным, монотонным, словно она читала давно заученный, ненавистный текст.
— Он был слишком хорош для тебя, Галя. Слабый, сентиментальный дурак. Ему нужна была сильная женщина. Женщина, которая могла бы вывести его в люди, а не тащить на дно. Да, я подделала заявление об увольнении. Да, я сказала ему, что ты сбежала от него к другому. И что? Я дала ему все! Карьеру, положение, сына!
— Сына? — Галина покачала головой, и в ее глазах стояла бездонная печаль. — Ты дала ему ребенка, Элеонора. Но сына ты сделала своей собственностью. Своей копией. Ты выдрессировала его, как собачку, отучила думать, чувствовать. Ты сломала в нем все, что было от его отца. От Виктора. Ты украла у меня не только мужа, ты украла у меня моего сына дважды. Сначала физически, потом — морально.
— Он мой сын! — в голосе Элеоноры впервые прорвалась настоящая, дикая эмоция — материнская ревность, замешанная на безумии и жажде обладания. — Я его вырастила! Я ночи не спала у его кроватки! Я водила его в лучшие школы! Я сделала из него человека! А ты? Ты что для него? Сурагат! Инкубатор! Ты родила и бросила!
— Я не бросала! — крикнула Галина, и ее голос сорвался. — Ты пригрозила мне! Ты сказала, что отнимешь его и сгноишь в детдоме! Ты сказала, что меня упрячут в психушку, и все поверят тебе, потому что ты — Элеонора Викторовна, а я — никто! Я испугалась за него! Я ушла, чтобы защитить его… от тебя!
Артем слушал этот страшный диалог, и каждое слово вонзалось в него, как нож. Он смотрел на женщину, которую всю жизнь называл матерью, и видел незнакомку — расчетливую, безжалостную и пугающе одинокую в своей мании величия. Он смотрел на Галину — на ее усталое, изможденное лицо, на руки, исколотые и грубые от работы, на глаза, полные такой боли и такой любви к нему, что сердце сжималось от невыносимой жалости.
— Почему… почему сейчас? — прошептал он, обращаясь к Галине. — Почему ты молчала все эти годы?
Галина вытерла глаза и посмотрела на Алису, которая стояла рядом с Артемом, держа его за руку.
— Потому что я увидела, что история повторяется. Она начала ломать ее. — Она кивнула в сторону Алисы. — Так же, как сломала меня. Так же, как сломала твоего отца. Унижать, указывать на место, доказывать, кто здесь господин. Я не могла больше молчать. Я не могла позволить, чтобы она сломала и ее, а потом и ваших детей. Хватит.
В комнате снова воцарилась тишина. Рухнул последний фасад. Осталась лишь голая, уродливая правда.
### Глава 6: Разрушенный фундамент
Тишина в кабинете была иной, чем в зале. Там она была звенящей, публичной. Здесь она стала густой, липкой, как смола, затягивающая всех четверых в один тугой, невыносимый клубок лжи, боли и обмана.
Артем медленно отстранился от стола. Его лицо, еще несколько минут назад сияющее от счастья и шампанского, стало серым, осунувшимся. Он смотрел на Элеонору, но видел уже не мать, а незнакомку. Строгое, выхоленное лицо, идеальная прическа, дорогое платье — все это вдруг стало театральным реквизитом, маскировкой для пустоты и жестокости внутри.
— Все это время… — его голос был тихим, прерывающимся, будто ему не хватало воздуха. — Вся моя жизнь… это ложь?
Он сделал шаг к Элеоноре. Его руки сжались в кулаки.
— Ты украла у меня отца. Ты солгала ему о женщине, которую он любил. Ты обманом заставила его жениться на себе.
Еще шаг. Элеонора отступила к стене, ее глаза бешено метались, ища спасения, но пути к отступлению были отрезаны.
— Ты украла у меня мать, — его голос набрал силу, в нем зазвучали ноты нарастающей, дикой ярости. — Настоящую! Ты угрожала ей, ты шантажировала ее, ты заставила ее молчать все эти годы! Ты заставила ее смотреть на меня со стороны, пока ты… пока ты играла в идеальную семью!
— Артем, она врет! — выдохнула Элеонора, но в ее голосе не было прежней уверенности, лишь паническая, жалкая попытка ухватиться за рушащуюся реальность. — Она сумасшедшая! Она хочет денег, внимания! Ты же знаешь меня! Я твоя мать! Я вырастила тебя!
— Перестань! — его крик прозвучал оглушительно в маленькой комнате. Он тряхнул головой, будто сбрасывая с себя последние цепи. — Ты не моя мать. Ты мой тюремщик. Моя надзирательница. Ты вырастила не сына. Ты вырастила раба. Своего зеркального отражения. Ты думала, я не чувствую? Ты думала, я не вижу, как ты смотришь на всех свысока? Как ты унижаешь людей, которые тебе служат? Как ты пытаешься сломать Алису, потому что она не вписывается в твой уродливый, выдуманный мирок?
Он отвернулся от нее, и его взгляд упал на Галину. На ее простые, немодные туфли. На ее красные, рабочие руки. На ее лицо, изможденное годами тяжелого труда и молчаливого страдания. И в этом взгляде была вся боль мира.
— А ты… — он обратился к ней, и его голос снова дрогнул. — Почему ты не пришла раньше? Почогда отец умер? Почему ты позволила ей так с тобой обращаться все эти годы?
Галина опустила голову.
— Я боялась, Артемушка, — она произнесла это ласковое имя так естественно, будто говорила его всю жизнь. — Я была молодой, одинокой, без денег, без связей. А она… она всесильная. И я поверила, что она может все. Что может отнять тебя и сломать нас обоих. А потом… потом я просто привыкла смотреть на тебя со стороны. Для меня это было счастьем. Видеть, что ты растешь, что ты здоров. Я и правда думала, что ты счастлив с ней.
Артем закрыл лицо руками. Его плечи затряслись. Вся его идеальная, выстроенная по линейке жизнь, все его представления о семье, о любви, о материнстве — все рухнуло в одночасье, осыпалось прахом, обнажив жуткую, безобразную правду.
Алиса молча подошла к нему и обняла. Крепко, по-хозяйски. Она не говорила ни слова. Ее молчаливая поддержка, ее тепло были единственным якорем в этом внезапно перевернувшемся мире.
Элеонора наблюдала за этой сценой, и на ее лице играли странные гримасы — то ли злобы, то ли отчаяния, то ли страха перед полным одиночеством, которое на нее надвигалось.
— Ты выгонишь ее на улицу? — вдруг резко спросила она, кивнув в сторону Галины. — Поселишь в своей шикарной квартире? Будем представлять гостям? «Это моя мать, бывшая официантка»? Ты погубишь себя, Артем! Твою репутацию! Все, что я для тебя строила!
Артем медленно опустил руки. Он посмотрел на Элеонору, и в его взгляде не осталось ничего, кроме леденящей пустоты и окончательного решения.
— Наши отношения, — произнес он четко, отчеканивая каждое слово, — закончены. Ты больше никогда не увидишь меня. Не позвонишь. Не напишешь. Ты для меня больше не существуешь.
Он повернулся к Галине и Алисе.
— Пойдемте отсюда.
### Глава 7: Новая реальность
Словно сквозь толщу воды, Артем услышал, как скрипнула дверь кабинета. Он вышел первым, не оглядываясь на Элеонору. Его спина была прямой, плечи — расправленными, но внутри все было сломано и перемолото в мелкую, болезненную пыль. Он не видел гостей, не слышал их сдавленного шепота. Весь мир сузился до узкого коридора, ведущего к выходу.
За ним вышла Алиса, крепко держа его за руку. Ее пальцы были теплыми и живыми, единственной нитью, связывающей его с реальностью. Потом вышла Галина. Она шла, опустив голову, но уже не съежившись, а с какой-то новой, горькой и тяжелой уверенностью.
Они миновали главный зал, где застывшие в неловких позах гости напомиали выставку восковых фигур. Никто не посмел остановить их, задать вопрос, выразить сочувствие. Мощь обрушившегося скандала парализовала всех.
Холодный ночной воздух ударил в лицо, и Артем вздрогнул, словно очнувшись. Он остановился на краю парадного крыльца, залитого светом фонарей. Сзади, в золотом аквариуме ресторана, осталась его старая жизнь. Впереди простиралась темнота и полная неизвестность.
Он обернулся. Рядом с ним стояли две женщины. Одна — в ослепительном белом платье, его жена, его будущее, которое он едва не погубил, слепо доверяя лжи. Другая — в поношенной униформе официантки, его прошлое, его кровь, его боль, которую он неосознанно носил в себе все эти годы.
Элеоноры с ними не было. Она осталась там, в кабинете, в своем разрушенном королевстве. Навсегда.
Артем посмотрел на Галину. Ее лицо при свете уличных фонарей казалось еще более усталым и изможденным. Он искал в нем что-то знакомое, родное — черты отца, свои собственные. И находил. Очертания скул, разрез глаз. Как он мог не видеть этого раньше?
Он сделал шаг к ней. Его рука сама потянулась вперед, и его пальцы мягко коснулись ее ладони, шершавой и холодной. Он не обнял ее. Не назвал мамой. Это было бы слишком жестоко и фальшиво после всего. Это был просто жест. Жест признания. Жест связи, которую уже нельзя было разорвать.
Галина вздрогнула от прикосновения, и ее глаза снова наполнились слезами. Но теперь это были слезы не боли, а невероятного, оглушительного облегчения.
— Прости… — прошептал Артем, и его голос сорвался. — Прости, что не узнал тебя.
Она молча покачала головой, сжимая его пальцы в своих. Никаких слов не было нужно.
Артем перевел взгляд на Алису, на свою жену, которая одним вопросом, одним взрывом правды перевернула весь его мир. Он видел в ее глазах не торжество, не любопытство, а только понимание и тихую, steadfast готовность быть с ним. Всегда.
Он глубоко вздохнул, вбирая в себя холодный ночной воздух, пахнущий асфальтом и речной водой. Воздух свободы.
— Поехали… — он сказал это тихо, почти неуверенно, окидывая взглядом их странную, только что родившуюся троицу. Его взгляд остановился на Галине. — Поехали домой.
И в этом слове — «домой» — не было больше ни особняка в престижном районе, ни квартиры с дизайнерским ремонтом. Оно вдруг наполнилось другим, глубинным смыслом. Это было место, где нет лжи. Где тебя любят не за статус и не за соответствие идеалу. Где тебя принимают таким, какой ты есть. Где можно, наконец, собрать осколки своей настоящей жизни и начать все сначала.
Он повел их к машине Алисы — скромной иномарке, за которую Элеонора всегда подсмеивалась. Сегодня она казалась ему самым надежным и самым дорогим экипажем на свете.
Дверца захлопнулась. Машила тронулась с места, оставляя позади сияющий «Белый лебедь» и прошлое, которое больше не имело над ним власти. Впереди была темная, незнакомая дорога. И тишина, в которой медленно, по крупицам, начинала рождаться новая жизнь.