рассказ
Странный человек
Ему, конечно же, хотелось свободы.
В чем должна была заключаться свобода – он пока не знал. Рассчитывая что это только «пока», Виктор уверенно заставлял себя жить обычной жизнью. То, что эта жизнь периодически казалась ему странной и даже иногда не очень нужной, он старательно отметал. Правда, ему было немного не по себе, что возникали такие мысли. Но в свои мысли Виктор старался не очень-то вмешиваться, полагая, что любые мысли являются следствием каких-то им совершенных действий. Поэтому можно сказать, что как-то особенно не опечаливался, продолжая жить как жил.
Как он жил? Все сказали бы, что жил он странно и нелепо. Сам Виктор, впрочем, так не считал. Он лишь иногда замечал, что жизнь окружающих немного отличается от жизни его. Но, ссылаясь при этом на какие-то свои (другие?) мысли – предпочитал не обращать внимания.
Виктору Павловичу было 35 лет. Возраст лишь ненамного изменял его внешность, но практически не изменял внутреннее содержание. То есть можно было сказать, что Виктор Павлович и десять лет назад периодически размышлял примерно о том же что и сейчас, и отчего-то был уверен, что будет точно также размышлять и через десять лет.
Можно было конечно признать, что он был странный человек. Но надо ли кому-то было так признавать? Сам Виктор себе даже в какой-то мере нравился. А что касалось мнения о нем других?.. Впрочем, вполне возможно, что он не обращал на других внимания. Ну или старался не обращать. Продолжая жить своей жизнью.
В своей жизни Виктор предпочитал никого не любить, полагая, что люди не совершенны, а любые виды любви (плотские или духовные) в итоге могут принести только неприятности. Кто-то сказал ему, что так может считать только тот, кому действительно любовь доставила неприятности. Но на самом деле Виктор просто предпочитал не искушать судьбу. Он жил своей жизнью, и ему эта жизнь действительно нравилась. Он за нее был спокоен. Он верил, что это и
в дальнейшем позволит уберечь его от излишних волнений. Так-то волнения периодически происходили с ним. Но до какой-то высокой степени тревожности они обычно не доходили. Заканчиваясь на полпути, а может даже всерьез и никогда не начинаясь. Да и Виктору было так спокойней. «К чему искушать судьбу»?—говорил он себе, допуская при этом, что если в его жизни когда-нибудь появится такое искушение, он не отойдет в сторону. В душе ему было интересно испытать что-то такое, о чем он в детстве читал в книгах. То, что такое желание идет из детства, он не сомневался. Но как и прежде предпочитал особенно вглубь не копать, продолжая жить своей обычной жизнью.
А что эта была за жизнь?
Свою жизнь Виктор Павлович делил на несколько основных составляющих. Прежде всего, его работа. Работа для Виктора Павловича всегда была чем-то по-особенному важным. Он работал в сфере энергетики. Был юристом. Вернее, помощником юриста. Периодически, правда, его пытались повысить хотя бы до должности юриста, но Виктору Павловичу всегда удавалось обходить такие потуги начальства. Для него проще было не занимать руководящие должности и
не брать на себя какую-либо ответственность. Так ему было спокойнее. Потому что основным в его жизни были все-таки его мысли. Может кто-то и сказал бы, что мысли эти ни о чем, но сам Виктор так не считал. Для него его мысли были чем-то важным и свидетельствовали как минимум о том, что он жил. А жить Виктор хотел. Даже несмотря на периодически случавшуюся с ним депрессию, во время которой он тут же прекращал любые виды деятельности, ложился в постель, и спал.
Депрессии Виктор предпочитал лечить сном. Правда, еще лет десять назад, он их лечил водкой. Но быстро понял пагубность такого вида терапии. И стал спать.
Спал Виктор подолгу. Сон вообще в какой-то мере свидетельствует о крепком здоровье. И хороших нервах. Прежде всего, нервах.
И пусть поначалу это как-то не вязалось с депрессией, позже Виктор и тут нашел выход. Он попросту стал считать, что депрессии у него нет. А его сон – лишь форма релаксации, столь необходимой в жизни.
Когда Виктор стал так считать, ему сразу стало легче. А через время незримым образом исчезла и депрессия. А еще через время он вдруг понял, что никакой он и не юрист. А бизнесмен с юридическим уклоном. Виктор Павлович открыл юридическую фирму. Нанял на работу своего бывшего начальника. Тот привел команду юристов. Виктор Павлович платил всем вдвое больше, чем они получали на прежних работах. И при случае намекал, что если будут хорошо
работать, повысит зарплату. Они и работали. Пока у Виктора Павловича не закончились деньги, вырученные с продажи квартиры (он продал квартиру чтобы открыть бизнес). Но как раз к этому времени фирма Виктора Павловича стала приносить доходы. Для покупки новой квартиры, правда, пока было недостаточно, но на то, чтобы арендовать номер в гостинице (Виктор предпочитал жить в гостинице, как когда-то всю жизнь прожил его любимый писатель Набоков), и чтобы действительно повысить зарплату служащим своей юридической конторы.
Со временем Виктор почувствовал, что у него исчезло желание быть бизнесменом. Даже промелькнула мысль попроситься помощником юриста сначала в ту фирму из которой когда-то ушел, потом в свою фирму (у бывшего начальника, работавшего теперь на него), но Виктор Павлович подумал, что это может иметь не очень приятные последствия. И уж совсем будет выглядеть свинством, если смотреть со стороны. Поэтому усилием воли он распрощался с
идеей пойти к кому-то в подчинение и просто забросил дела фирмы, повысив в должности своего бывшего начальника и поставив того вместо себя. А сам… А сам решил взять кредит в банке и открыть новую фирму. Виктор Павлович Тетерников вдруг понял, что еще более лучшим средством от депрессии является работа. Увеличение активности и повышение творческой деятельности. Он составил бизнес-план, ему дали кредит (что было небольшой неожиданностью для него), он открыл небольшой ресторанчик, потом взял еще кредит, и открыл продуктовый магазин.
Дела у Тетерникова неожиданно пошли в гору. Депрессии исчезли, как исчез и сон. Виктор Павлович теперь работал почти 24 часа в сутки. Попутно он расширял свой бизнес, открыв еще десять фирм. Потом Тетерников подумал, что ему надо как-то рационально распоряжаться своим временем и – главное – здоровьем. Поэтому в каждую фирму он поставил управляющего. Все его
торговые точки и пункты общественного питания приносили пусть небольшой («видимо воровали управляющие»,-- догадывался Тетерников), но стабильный доход. Виктор мог уже позволить купить несколько квартир (что не стал делать, рассудив, что живет все равно один, и ему комфортнее в гостинице), два раза в год стал ездить за границу, еще больше расширил бизнес, прикупив сначала завод, а потом несколько цехов по переработке мяса, в общем, стал жить совсем даже по другому, если сравнить это с тем, как он жил когда мы
встретили его в начале нашего повествования. И тут можно было бы за него в полной мере порадоваться, но забегая вперед признаемся, что закончил Виктор Павлович так же, как и начал. И даже никто толком не мог сказать, как и почему так произошло. И что уж точно и сам Виктор Павлович Тетерников ничего не мог сказать. Просто вдруг разом у него все исчезло. Он только прилег на пару часов поспать днем (сморила усталость), а проснулся… «Уж лучше бы он не просыпался»,--подумал Тетерников. И понял…
Он вдруг как-то разом понял, что все это был обман. Обман был вызван сном. И может быть даже не то что обман, а просто желаемое Виктор Павлович каким-то нелепым образом выдал за действительное. И когда теперь он вновь оказался в реальности, то понял, что может быть даже ничего такого уж страшного и не произошло. Тетерников вспомнил, что за последние дни очень устал, у него начиналась депрессия, а так как депрессию он лечил сном, то в это
время всегда брал неделю за свой счет – недели обычно всегда хватало. И он, было, поднялся с кровати, решив идти на работу и попросить досрочно прервать его отпуск, но вдруг его озарило: он реализует то, что видел во сне – в реальной жизни. Он попросит на работе продлить отпуск, а за это время управится и с продажей квартиры, и с открытием юридической фирмы, позже расширит свой бизнес, ну и все будет так, как уже было. Во сне. Тогда – во сне. Теперь – наяву.
И Виктор Павлович не просто поднялся с постели, а вскочил. И начал действовать. И у него действительно все получилось. Ну, или должно было получиться. Или – могло бы получиться. Потому как, что произошло на самом деле, мы уже не знаем. В то время Виктор Павлович внезапно выпал из нашего поля зрения. Потом мы еще могли с ним встретиться, но судьба каким-то образом все время разводила нас. Правда, периодически до нас доходили какие-то слухи. Но слухам мы предпочитали не верить. Судьба Виктора Павловича все-таки была небезразлична нам. И мы решили подождать, когда появятся точные подробности о том, что потом с ним произошло. Или быть может появиться он сам и все расскажет.
Пока ждем.
Сергей Зелинский
11.09.2009 г.
рассказ
Рецепт счастья
Его мозг разрывался от неестественного давления. Третий день он мучился и страдал. Третий день ему хотелось чего-то, что он не знал сам. И от того что не знал, от этого Аркадию становилось еще тяжелее.
--А все-таки,-- задумался он.
Впрочем, любые мысли он отгонял. Размышления наводили на него еще больший ужас, чем если он ни о чем не думал.
Но он думал. Он думал все время. Думал тогда, когда находился в одиночестве. Думал, когда с ним рядом был кто-то. Он даже думал когда спал. И если по честному, думал не от того что думать так-то уж хотелось, а попросту потому что у него не оставалось иного выбора. Как не думать.
--Ну что, все еще обдумываешь неосуществимые проекты?—подошел к нему его товарищ, Егор. Аркадий только вышел из подъезда собственного дома и задумавшись куда ему пойти (направо или налево) в нерешительности остановился.
--Думаю,--тут же ответил он. Аркадий знал какое мнение о нем у остальных и старался не развенчивать его.
--А я вот стараюсь не думать,--искренне признался Егор.
--Как не думать?—опешил Аркадий.—Совсем?
--Что совсем? Ну да, да, конечно совсем.
--И как? Получается?
--Получается.
Аркадий удивлено посмотрел на товарища.
--А что тут такого?—спросил Егор.—Если хочешь, и тебя научу.
--Научи.
--Пойдем,--Егор взял товарища за локоть и потянул за собой.
Пошли направо,--бессознательно отметил про себя Аркадий.
Они шли какое-то время. Вокруг были дома. Стояла весна. Пели птицы, которых не было видно за распустившимися деревьями.
--Знаешь что,--остановился Егор.—Я тебя действительно научу.
--Научи,--попросил Аркадий.
Еще через несколько минут перед товарищами стал виднеться магазин разливного пива. Еще через минуту они вошли вовнутрь. Через три минуты вышли. В руках у каждого был пакет. В пакете по 5 литров пива. Итого 10 литров всего. И по пять на брата.
--Теперь смотри,--сказал Егор и достав литровую бутылку (пять литров по литру, всего пять бутылок у Егора и столько же у Аркадия).—Доставай!—сказал он товарищу. Аркадий достал свою бутылку.---Пей.
--Наперегонки?—спросил Аркадий, но заметив что Егор не спеша пьет свое пиво, понял что должен просто пить. И он стал пить.
--Ну как?—поинтересовался Егор, смотря на товарища.—Полегчало?
--Немного,--признался Аркадий.
--Эх, как мозги у тебя засорены,--удивленно произнес Егор и достал вторую бутылку. Аркадий последовал за ним.—Пьем.
Они выпили по второй бутылке. На душе стало хорошо. Проблемы отпустили. Неясные доселе мысли приняли осмысленный ход.
--Теперь пройдемся,--сказал Егор, и пошел вперед. Аркадий последовал за ним.
Через десять минут на их пути показалась полянка. Вокруг были дома. А тут такое место. Аркадий было подумал, что хорошо что еще застройщики в Питере до него не добрались со своей уплотнительной застройкой, но еще не успел он развить свою мысль, как она ушла.
--Надо же!—с удивлением подумал он.
--А ты думал!—словно угадал его мысли, сказал Егор.—Давай еще по одной.
Товарищи присели на пенек и выпили третью бутылку. Бутылки были литровые. С трех литров обоим стало хорошо. А еще Аркадий заметил, что ему стало весело и комфортно. Такого комфорта он давно добивался в душе, но не получалось. Сейчас все складывалось как надо.
--Ну вот видишь!—улыбнулся Егор.—Полегчало!
--Полегчало!—повторил Аркадий.
--Давай еще по одной?—предложил было Егор, но видя что Аркадий смотрит на него веселыми и улыбающимися глазами, остановил руку на полпути к пакету.—Нет, немного обождем.
Егор полез в карман джинс, и, покопавшись там, извлек наружу небольшую сушеную рыбку. Рыба была уже очищенная, порезанная, и бережно упакованная в целлофановый пакет.
--Жена собирала,--пояснил он, заметив взгляд товарища.
Аркадий неопределенно кивнул. Он не знал, есть ли у Егора жена. За несколько лет их общения он так ни разу и не поинтересовался.
---Аркадий,--посмотрел на товарища Егор, раскладывая на пеньке кусочки рыбы на расстеленном пакете.—Давай выпьем с тобой за открытый нами рецепт счастья.
Аркадий посмотрел на товарища. Он знал, что сам лично ничего не открывал. Но ему стало приятно быть приобщенным к столь великому событию как открытие рецепта счастья. Конечно, ему еще хотелось спросить, что это за рецепт, который, получается, они открыли вдвоем, но он сдержался. Ему и так было хорошо. Вокруг весна. Полуденный день. Солнышко. На полянке кроме них никого. Выходной день. На работу (Аркадий работал на заводе) только завтра. И пиво.
Когда они допили четвертую, а потом и пятую бутылку, им стало настолько хорошо, что они прилегли тут же на травку.
--Вот он, рецепт счастья!—счастливо подумали вместе, погружаясь в сладкий сон. Сон без кошмаров, сон без сновидений, сон отдыха и наслаждения.
Сергей Зелинский
Июль 2011
рассказ
Мой брат
На самом деле у меня несколько братьев. Одного из них зовут Александр. Внешне этот суровый мужчина на самом деле является добрым и нежным. И хотя доброта и нежность его прочно спрятаны за маской суровости, я его люблю как раз за его нежность, ибо проявление нежности у мужчины это ничто иное, как свидетельство душевной ранимости, чувственности, и… понимания окружающих.
Александр и на самом деле всех понимал. Пусть он не стремился этим окружающим о том рассказать (видимо отсюда и представление о его суровости), но то что он шел всем всегда на встречу – это факт.
Стал писать о брате, и понял, что на самом деле как будто многое о нем и не знаю. Почти всю сознательную жизнь моя брат прожил в Забайкалье (уехал после окончания летного военного училища), женился, родил сына. Когда был в звании подполковника – получил приглашение от крупной строительной компании (заинтересованной видимо его лидерскими качествами) возглавить службу собственной безопасности с зарплатой ровно в 15 раз выше его армейской.
О предложении Александр доложил жене, подумал, и… отказался.
Жена не вынесла такого, как она считала непродуманного поступка (наложившегося на общее безденежье семьи офицера российской армии) и уехала в Саратов к маме. Навсегда. Сын к тому времени уже уехал в Москву, поступать в театральную академию.
Александр уходу жены поначалу очень сильно опечалился, а после подумал, что может в этом есть свой резон. Ведь уход ее как минимум означал, что он теперь ничем не связан, а значит может исполнить свою давнишнюю мечту – стать генералом. Он подал рапорт на поступление в Москву в академию генерального штаба, получил разрешение, уехал поступать, поступил, закончил, тут же получил новое назначение, и через несколько лет стал генерал-майором. Почти тут же в его жизни стали происходить изменения, о которых скажи ему кто еще год-два назад (тем более раньше) и не поверил бы сам Александр, да еще может и посмотрел бы нехорошо на того кто ему сказал об этом.
А еще к Александру попросилась обратно жена. Но он ей отказал. Почувствовав вкус к власти, Александр постепенно избавился от своей душевной ранимости. Ну а суровость его проявилась в новом качестве, ибо суров он был теперь всегда, стал получать одно за другим новые назначения, к 47 годам стал
генерал-полковником, когда ушел в отставку разом открыл несколько строительных фирм, к пятидесяти собрал свой первый миллион евро, потом стал вкладывать деньги в спорт (когда-то Александр был неплохим голкипером, входил в молодежную сборную РСФСР), потом…. А потом Александр женился. Его избраннице было 27 лет, звали ее Оксаной, занимала она пост директора консалтинговой фирмы, и не только первая влюбилась в Александра, но и предложила ему отбросить все условности и сомнения и жить вместе.
Александр, было, задумался, да потом разом отмел все сомнения и женился.
А потом у них родилась дочь. Моя племянница. Назвали они ее Вероникой, к моменту написания этого рассказа она уже заканчивает школу.
Сергей Зелинский
12 декабря 2009 г.
рассказ
Мудак
В этой жизни ему давно не было покоя. Правда, так считали окружающие. Да и то не все, а лишь те, кто знал Филиппа близко. Хотя и не так уж много знали Филиппа близко. По натуре он был замкнутым человеком. На днях ему исполнилось пятьдесят. Небольшого роста, с окладистой бородой (к концу повествования сбрил, оставив полоску усов), кряжистый и приземистый, внешне Филипп походил на зажиточного крестьянина. Хотя крестьянином не был. Жил в городе. Работал учителем физики. Был скромен и беден. Наверное, все же беден, а потому и скромен.
Но что в душе Филиппа бушевал настоящий пожар. В своих фантазиях (иногда он фантазировал) Филипп становился арабским шейхом. В такие моменты у него был гарем (в жизни Филипп с женщинами был закомплексован). Был огромный дом (в реальности – комната в коммуналке). Был он общительный (замкнутый), разговорчивый (молчун), и начинал жить фантазийной жизнью настоящего мудака. В реальной жизни Филипп тоже был мудаком. В молодости судьба
много раз предоставляла ему шансы «стать человеком». Иногда у него появлялись такие возможности, при которых другой на его месте тут же перехватил бы у жизни бразды правления. И повел бы ее за собой. Но Филипп не вел судьбу за собой, а сам волочился следом. Хотя поначалу еще сопротивлялся. «Сопротивление» заключалось в переживаниях и размышлениях над случившимся. Дальше Филипп не шел. Ему хватало этого? Нет, не хватало. Иначе после первого-второго раза он бы прекратил попытки.
Филипп выдержал такой жизни десять лет. К концу этого срока он окончательно сломался. Став таким, каким его знали сейчас. Мудаком. О нем так и говорили: «Посмотрите, вон мудак идет». А Филипп, услышав окончание фразы, улыбался идиотской улыбкой. И не останавливаясь, проходил дальше. Лишь слабо то ли кивая головой, то ли подергивая в каком-то нервном тике.
Был ли Филипп нервным? Нервозность косвенно означает переживание. Филипп знал это, и ни о чем не переживал. Смирившись, он принимал жизнь такой, как она была. Только еще больше замыкаясь в себе.
Через время, случайно задумавшись над тем, что происходит, Филипп с ужасом убедился, что остался совсем один. Семьи у него никогда не было. Друзей тоже. Товарищи игнорировали общение с ним. Знакомые – избегали. Получалось, он был одинок. И не будь он мудаком, наверняка бы переживал. Не переживал. Даже нисколько не расстраивался. В большинстве дней в году он чувствовал себя превосходно. Хорошо ел (по привычке не много, но вес с возрастом
прибавлял), спал (сон стабильный, обычно 10-12 часов), иногда позволял себе заниматься любовью с самим собой (раз в месяц по праздникам), почти не пил (бутылка пива в Новый Год). Были у него и чудачества. Например, он любил подолгу стоять на балконе (жил на девятом этаже) и рассматривать прохожих в бинокль. Бинокль был армейский, с хорошими линзами. Вообще-то у Филиппа
было несколько биноклей (помимо военного полевого -- еще морской бинокль, бинокль ночного видения, стандартный бинокль, и бинокль театральный). Со временем просмотр окружающего мира с балкона своей квартиры Филипп возвел в ранг ритуального действия. Это раньше он просто выходил на балкон и разглядывал в бинокль прохожих. Тогда у него был стандартный бинокль, который отдал завхоз школы за долги (Филипп занял ему деньги с получки; потом занимал еще несколько раз; когда накопилась определенная сумма, и
Филипп, потупив брови, спросил о долге, завхоз отдал ему в уплату долга бинокль). Поначалу Филипп не знал, что ему делать с биноклем. Предложив купить знакомым (двоим – на протяжении почти полугода) и получив отказ, Филипп было забросил бинокль на антресоль, да как-то посмотрел фильм про
разведчиков, вышел после фильма на балкон (покурить и подышать), и вдруг действия его стали решительными и выверенными: он зашел обратно, приставил лестницу, достал бинокль, протер его рукавом, слез, вышел на балкон, настроил, и стал смотреть. И ему это понравилось. Когда Филипп смотрел в бинокль, он становился другим человеком. Изменения даже предваряли такой просмотр. Позже он начинал готовиться к просмотру заранее.
Намечая день (чаще всего это была суббота), Филипп готовился к нему всю неделю. У него даже настроение изменялось исключительно в лучшую сторону. А совсем близко к субботе (в пятницу, а иногда даже в четверг) действия Филиппа становились более выверенными и четкими, окончательно становясь такими в день просмотра. Филипп не заметил, как просмотр вылился в ритуал.
Теперь он не просто рассматривал прохожих. Филипп стал вести что-то на вроде дневника наблюдений. Продукты на субботу он тоже заготавливал заранее. Выходя на балкон для просмотра, он уже не должен был обратно заходить. Поэтому брал продукты и воду как в поход. По минимуму, усвояемые, и по минимуму воды. Позволить себе отвлекаться на туалет Филипп не мог.
Вскоре у него изменился сон. Перед днем просмотра сон стал прерывистым и беспокойным. Но Филипп не переживал, зная что все компенсирует просмотр. Постепенно день просмотра прохожих в бинокль стал для Филиппа лучшим днем недели. А если бы не повторялся каждую неделю – лучшим днем месяца, года, а то и жизни.
Среди других чудачеств можно было назвать его почти патологическое желание справедливости. О том, что такое желание не доведет его до добра, подозревал он и сам. Но сам же отметал любые подозрения, когда-то уяснив для себя, что подозрения сродни мнительности, а мнительность приводит к душевным расстройства. Чего Филиппу не то что бы не хотелось, а он вообще этого
здорово опасался. Боялся сойти с ума, в общем. И потому сдерживал себя при всяком удобном случае. По мере взросления такие случаи возникали все чаще. В итоге Филипп стал догадываться, что сходит с ума. И одно время совсем было прекратил думать, да жизнь постепенно расставила все по своим местам.
Поиски справедливости закончились, особенно и не начавшись. А чтобы не переживать, Филипп стал больше времени отдавать своим манипуляциям с биноклем. Он смотрел в него, и ему хотелось это делать все больше и больше. Промелькнула даже мысль уйти со школы, чтобы больше времени отдавать любимому занятию. Но школа это какое-никакое, но пропитание. Остаться без заработка Филипп не мог. И попросил вести дополнительные уроки.
«Какие»?—удивленно переспросил завуч. На ответ: «биноклеведение» - завуч (пожилая женщина) удивлено посмотрела на Филиппа («не разыгрывает ли»?), но убедившись, что Филипп Геннадиевич настроен решительно, решила признаться ему, что обо всем этом думает. Зная характер учителя физика, и понимая, что если он уйдет, заменить его будет не кем (за зарплату школьного учителя работать было не так много желающих), от критики воздержалась. Сказав, что обязательно подумает.
Филипп понял, что ему отказали. И глупо улыбнувшись, попрощался и побрел домой. По мере приближения к дому настроение у Филиппа улучшалось. Он решил ввести дополнительный день своих наблюдений в бинокль. Когда он открыл входную дверь квартиры, решение уже было принято. К субботе была прибавлена среда. А потом и воскресенье. Через неделю трехдневных просмотров Филипп почувствовал стойкое улучшение здоровья. Он стал заметно вежливее с учениками и коллегами (хотя и раньше не грубил), чаще улыбался, у него даже увеличилось количество дней, когда он предавался сексуальным фантазиям.
--Становлюсь человеком,--подумал Филипп, проведя легкий анализ прожитого за последний месяц.
Хорошего настроения хватило ненадолго. В глубине души Филипп ощущал себя мудаком. Особенно из-за этого он никогда не переживал, но все же было не приятно. Филипп понял, что должен сделать какие-то кардинальные изменения в жизни. Быть может даже начать жить по новой.
По новой начинать жить не очень хотелось. Жить так, как жил, тоже. Напрашивался какой-то хороший выход, но какой – Филипп пока понять не мог.
В один из дней он проснулся с неосознаваемым желанием совершить поступок, который должен был кардинально изменить его жизнь. Необходимый поступок приснился во сне. И можно было сказать, когда Филипп просыпался, такой поступок еще вертелся в его голове. Но проснувшись, он начисто забыл что должен был сделать. Забыв, он опечалился. Внезапно промелькнула какая-то
догадка. Филипп решительно встал с постели, сгреб в кучу все свои бинокли (последнее время они хаотично валялись на полу около входа в балкон), вышел на балкон, попытался было одновременно посмотреть во все сразу, улыбнулся, и посмотрев вниз, последовательно вытянул и разжал руки. Бинокли почти дружно стали падать с девятого этажа. Когда они миновали пару этажей, Филипп вспомнил сон. С ужасом он перекинулся через перила, пытаясь разглядеть что стало с его биноклями. Ничего не увидел.
Филипп понял, что совершил непоправимую ошибку. Лишившись самого дорого, он разом потерял и смысл жизни. Появилась мысль последовать за биноклями. Но убить себя было не просто. Нужно или сильное помешательство или сильная воля. Ни того ни другого у Филиппа никогда не было. Он подумал было сбежать вниз и собрать осколки, но тут же обозвал себя мудаком.
--А я ведь и действительно мудак,--подумал он, садясь на бетонный пол балкона.
Ему стало лучше.
--Почему я раньше себе в этом не признавался?—задал вопрос Филипп.
Неожиданно осознание, что все в его жизни объяснялось тем, что он был мудаком, вернуло Филиппа к жизни. У него улучшилось настроение. Ему даже показалось, что он стал лучше понимать жизнь. Он и действительно стал ее понимать. Ведь все что с ним происходило, объяснялось только одним: он был мудак. А раз так – надо ли о чем-то переживать? Ведь если объяснялось все именно этим, можно было не корить себя. И даже жить так, как он хотел. Мудаком – значит мудаком. Тем более что мудачество – это характер. А характер постепенно выкристаллизовывается в течение жизни и с большим трудом изменяется.
И как только он осознал все это – Филиппу сразу стало легче. Значительно легче. Более того, именно осознание того что он мудак, все расставило на свои места, и этот человек стал жить обычной жизнью. Ну а то, что это была жизнь мудака, было уже не важно. По крайней мере для Филиппа. А если неважно для него, то в какой-то мере и для нас. Так, по крайней мере, должно быть. И это
правильно. В какой-то мере правильно. Но та или иная правильность почти всегда устанавливается конкретным моментом времени, когда проходят определенные события, переживаемые вами. А с позиции прожитого, оглядываясь в прошлое, конечно можно заметить, что что-то в этой жизни был не так. Но значит ли это – что было не правильно? Наверное, нет. Да и если Филиппу так было спокойнее, значит так и должно было быть. Ну, то есть, было правильно. В масштабах одного человека.
Сергей Зелинский
21 июля 2009 г.
рассказ
Всемирная паутина
1
Гриша Рогов открыл для себя интернет.
Поначалу его немного смущало словосочетание «всемирная паутина». Но со временем он справился с первоначальным волнением. И даже нет-нет, в каком разговоре с тем или иным знакомым, уже с видом знатока делился мыслями-впечатлениями (почерпнутыми из полухакерских интернет-журналов) о том, что представляет из себя система интернет.
Гриша был уверен, что это была система.
На бессистемность ссылался, иной раз, его закадычный друг Ваня Пригов, но Гриша оставался непреклонен. Он вообще был упертый по жизни. Если начинал какое-то дело – шел до конца. Если чувствовал неладное – так прямо и говорил об этом. Ну и вообще, был честным человеком, 23 лет отроду, заканчивал Академию связи, хотя до самой связи был, в общем-то, безразличен.
Можно сказать, что и в сам интернет первый раз он залез постольку-поскольку. А потом как-то и сам не заметил, как ему понравилось. И можно сказать, прошло еще какое-то время (весьма незначительное) и Гриша Рогов уже не мыслил себя без многочасового сидения в сети интернет. То, что это была сеть –
он понял не сразу. Гриша часто встречал подобные упоминания, но не обращал на них серьезного внимания. Допуская, что в жизни может встречаться всякое. И если пропускать это все через себя – можно сойти с ума, или хотя бы немного – но все равно помешаться. А Рогов этого не хотел. У него была сумасшедшая прабабка, и он опасался, что как бы гены не сыграли с ним подобную шутку, и с ума не сошел уже он.
Пока вроде как проносило. Более того. Гриша Рогов даже решил последовать примеру Вани Пригова, и поступить учиться на психолога.
Не поступил. Закончив Академию связи, Гриша как-то быстро получил предложение о работе. Стал работать. Но и работав, все свободное время проводил в сети.
В сети Грише было интересно. И пусть он пока не дошел до возможности (прежде всего необходимости) прочитывать томами различные библиотеки (одна из функций интернета, прежде всего, информационная), но он знал, что это тоже со временем придет. А пока… Пока Гриша Рогов посещал только развлекательные порталы. И можно сказать, он получал информацию, конечно, но вот информацию совсем иного рода, чем, быть может, ему даже хотелось.
2
Так выходило, что Рогов вдруг отчего-то задумался о характере своих действий. Более того. Ему показалось, что он делает что-то не правильно. И это еще легко было сказано «что-то». На самом деле ему не нравилось, как он делает все. Можно даже сказать, в его жизни подступало какое-то раннее переосмысление происходящего с ним. И он склонен был во всем винить всемирную паутину. Хотя ее вины-то как раз не было, или почти не было.
--Впрочем,--рассудил добрый друг Ваня Пригов, вина могла все же быть. Если учитывать, что именно паутина подтолкнула Рогова к подобного рода переоценке. И не было бы ее…
Рогов с предположением друга не согласился. Поверить-то поверил, рассудив, что возможно все. Но вот что-то удерживало Гришу Рогова от того, чтобы признать, что все это именно так. И что совсем невозможны какие-либо изменения…
--А я разве говорил, что невозможны изменения?—перебил ход мыслей, угадав те, Пригов.
--Не говорил,--вспомнил Рогов.
--А я разве предполагал, что уже вообще все?—не мог успокоиться Ваня Пригов.
--Не предполагал,--улыбнулся Гриша Рогов.
И задав друг другу еще серию наводящих вопросов-размышлений, друзья забыли о причине спора, как забыли они и о самом споре. Но когда Пригов ушел, Рогов понял, что друг был прав. И что всему виной сам Рогов. И может даже самое лучшее что могло быть – срочные изменения. Изменения уже любого порядка. Важен был сам факт изменений. Да еще и таких изменений, чтобы, при случае, нельзя было повернуть назад, на попятную. А значит, следовало признать все и вся.
--Вот еще что,--вернулся Пригов («недалеко ушел»,--подумал Рогов).—Давай-ка все-таки вместе подумаем над тем, смогу ли я тебе чем-то помочь?
--Не сможешь,--быстро ответил Рогов, но тут же чуть не пожалел о столь скором ответе, потому как Пригов посмотрел на него более заинтересовано, чем смотрел доселе, а какого-то внимания к себе Рогову привлекать не хотелось. Он иногда любил побыть один. Сейчас было как раз такое состояние.
--Не, я серьезно,--ответил Пригов.—Если моя помощь необходима, я могу ее оказать. Если…
--Спасибо, друг,--перебил его Рогов как можно спокойнее.—Пока ничего не требуется.
--Ну да ладно,-- улыбнулся Пригов.—Это я так спросил.
На самом деле и Гриша Рогов и Ваня Пригов понимали, что все далеко не просто так. И если Ваня Пригов, по существу, уставал в институте, с трудов успевая разделываться с многочисленными контрольными да экзаменами, но Гриша Рогов все больше задумывался о жизни. И задумываясь, находил, что представляет эта самая жизнь иной раз удивительную цепь закономерностей, осознав которые, надеялся он, можно будет достигнуть многого.
--Ты многого хочешь,--улыбнулся Порфирий Геннадиевич, бывший школьный учитель, а ныне сосед-пенсионер, с которым Гриша Рогов поделился своими соображениями.
--Вы находите?—удивился Гриша, несколько скептически оглядывая неказистую фигуру Порфирия Геннадиевича.
--Более того, я даже могу тебе доказать,--как ни в чем ни бывало, не обращая на сомнения молодого человека, сказал Порфирий Геннадиевич.—Хочешь?
--Ну, я, пожалуй, еще не совсем уверен…--замялся Гриша.—Мне еще необходимо какое-то время, чтобы все окончательно проверить.
--Да что тут проверять?—удивился Порфирий Геннадиевич Коробков, который – Гриша только сейчас это заметил – был навеселе.—Что тут проверять!—убежденно произнес Коробков.—Я могу в три счета доказать ошибочность всей твоей теоретической базы.
--Ну… может быть…--раздумчиво ответил Гриша, и наскоро придумав какое-то дело, поспешил распрощаться с Коробковым.
--Как знаешь,--услышал Гриша Рогов смех подвыпившегося соседа, но он сейчас уже решил побыстрее войти в сеть, рассчитывая именно там найти все необходимые разгадки.
Однако стоило ему войти в сеть, как Гриша почувствовал, что словно бы появилось в его душе нечто, что требовало непременейшей разгадки. И если он не сделает этого…
--Ничего не случится,--перебила одну его мысль другая.
--Не случиться,--бессознательно повторил Рогов, и подумал, что вероятней всего -- все именно так. А он, получается, попросту излишне драматизирует ситуацию, как ему уже не раз говорили близкие, потому как судьба Гриши заботила их как минимум на порядок больше, чем кого бы то ни было. И поняв уже это, Гриша внезапно почувствовал такой прилив сил и уверенности в себе, что ему, собственно, стало вдруг безразлично многое, если не все. А потом
прошло еще какое-то время, и Гриша уже не заметил, как лазил по сети интернет, жадно поглощая все новую и новую информацию, и ненасытно разыскивал сайты в поисках знаний. И можно было сказать, что с тех пор он уже не испытывал никаких сомнений в том, что делает что-то правильное и важное. Хотя и чтобы уж совсем говорить так, видимо, было пока преждевременно. Потому как какое-то время Рогов еще словно бы ждал какой-то ошибки. Ну, или просто считал, что должно было пройти определенное время, за которое все в его жизни придет в необходимую норму.
И по всей видимости, это все было уже точно так. По крайней мере, уверенный пользователь компьютера и любитель интернета Ваня Пригов, и Порфирий Геннадиевич, только недавно освоивший интернет, находили следы пребывания Гриши Рогова в сети. Ну а почему нет. Ведь интернет это для всех,--считал Гриша Рогов, и был, в общем-то, прав.
Сергей А. Зелинский
14.02.2008 год.
рассказ
Истина
И ведь не сказать, чтобы он ошибался. Хотя ошибка всем остальным казалось настолько явной, что и не могло быть речи даже пытаться в чем-то выправить положение. Нет. Ошибка это ошибка, а исправление это исправление,--говаривал в таких случаях дед Глеба (Глеб – наш герой), да деда все считали
сумасшедшим и особенно не верили ему. А зря, считал Глеб, часами бывало просиживая в гостях у полоумного старика (через час общения Глеб сам считал старика полоумным, но сидел и слушал). Что Глеб надеялся услышать? Истину, как он полагал. Вернее, он очень хотел бы услышать истину, да все выходило так, что ничего толком ему не удавалось. Или все же удавалось?
Глеб задумался. На вид крепкий мужчина тридцати лет, Глеб Воронков был слаб характером, часто заискивал перед окружающими, впадал в депрессии, порой находился в каких-то непонятных окружающим раздумьях часами, был глубоко несчастлив, верил во что-то свое (непознанное - непонятное, как признавался и сам), и вообще по всему выходило, что он был чужим в этом мире. Мир его не понимал, и он не понимал мир. И был преисполнен какого-то патологического желания отыскать истину. Причем, в чем она заключалась, толком объяснить не мог, от ответов уходил, а если вопросы повторялись – замыкался в себе.
Могли ли к чему толковому привести эти поиски истины? Скорей всего нет. Но Глеб не отчаивался и… искал.
В один из дней таких поисков Глеб встретил ее. Высокая и светловолосая, она чем-то необъяснимо-неподвластным притягивала его взгляд. Глеб лишь раз взглянул на нее и смотрел, не в силах оторвать свой взор. Девушка тоже обратила на него внимание. От волнения у нее колыхалась грудь. Или это только казалось Глебу. У Ольги (непреодолимая сила толкнула Глеба, он подошел и познакомился) были красивые губы и склонное к полноте тело. Сколько ей лет Глеб не понял, поэтому отвел неопределенную цифру от 30 до 40, потому что Ольге могло быть и 32, а могло быть и уже сорок.
Но насколько был важен ее возраст, если Глеб влюбился в нее с первого взгляда. Он полюбил ее глаза, полюбил походку, вслушивался и волновался при ее голосе, Глеб даже представил, как будет обнимать эту девушку в постели, и это тоже его волновало.
Однако сейчас до постели было еще очень далеко.
--Вы где живете?—спросила Ольга, еле заметным кивком головы отбросив спадающую на глаза челку.
--Живу? Да я не жил еще без Вас, -- хотелось сказать Глебу, но он сдержался и промямлил что-то про район «Ржевки и пороховых складов».
Ольга улыбнулась. А потом она взяла его за руку и повела к себе домой. Ну, или Глебу так показалось, что повела его к себе домой, а на самом деле вскоре оказалось, что они просто гуляли.
Гуляли они всю ночь. К утру, изможденные но довольные, расстались. Причем девушка сказала, чтобы он ее не провожал, а на его немой вопрос «почему?», призналась, что ее будет встречать муж. Вернее она его.
--У нее есть муж,--обреченно подумал Глеб. Больше с этой девушкой ему видеться не хотелось.
И тут Глеб вспомнил, что он все-таки не выполнил самое главное. Ведь встреча с Ольгой, как показалось Глебу, была не случайно. Но сейчас мы не узнаем, рассчитывал ли Глеб с помощью Ольги найти истину (ту истину, что так долго искал), или была еще какая причина, но так случилось, что девушка вдруг бросилась ему на шею, и припав губами к его губам, попросила, чтобы он переспал с ней. Тут же.
Глеб растерялся от такого предложения. Что-то говорить о том, что он не готов вот так сразу, хотя и ссылаться на какие-то внезапно возникшие дела он не мог. Значит оставалось…
Что оставалось, мы тоже не узнаем, потому что девушка вдруг отстранилась от Глеба, покраснела, и призналась что обозналась, перепутав Глеба с кем-то другим.
Глеб уже ничего не понимал. Весь мир покачнулся перед ним и медленно поплыл. Глеб понял, что сходит или уже сошел с ума. Казалось, выхода у него не оставалось, как только смириться, признав, что раз так, то пусть все будет так, как происходит.
На миг он потерял сознание, и медленно опустился на землю. А когда очнулся, девушки уже не было.
--Ну что, нашел истину?
Оглянувшись, Глеб увидел позади себя деда.
--Ты как тут оказался?—еще до конца не веря в происходящее (то ли явь, то ли сон, то ли такая жизнь после смерти) спросил Глеб.
--А ты не спрашивай,--усмехнулся дед.—Представь себе, что я как раз пришел по твою душу, чтобы помочь найти истину.
--А ты знаешь что такое истина?!—собрался уже радостно вскричать Глеб, но губы не слушались его, и вопрос повис в воздухе.
--Знаю-знаю, внучок,-- усмехнувшись сквозь буденовские усы, произнес дед.
--Мистика какая-то,--к Глебу стало возвращаться сознание.
--Пойдем,--произнес старик, и пошел, словно зная, что Глеб пойдет за ним.
Он и пошел. И только когда они прошли уже приличное расстояние, Глеб вдруг задумался, что ничего такого в реальности не может произойти, потому как дед его давно умер.
И как только подумал он об этом, тотчас же перед ним предстало то понимание, что он так долго искал.
--Понимание истины,--прошептал Глеб.—И истина заключалась в том, что необходимо было жить настоящим. Не будущим, или тем более прошлым, а самым что ни наесть настоящим.
И как только Глеб понял это, тот час же перед ним все стало на свои места. Мир вновь обрел былые краски. Птицы защебетали. Румянец появился на щеках. Глазки засверкали. Вздохнул он полной грудью. Плечи распрямил. И… начал жить.
А Ольгу Глеб со временем нашел. Правда, оказалось, что зовут ее не Ольга, а Виктория. Но какая разница, когда любишь. Тем более, что это уже была другая история.
Сергей Зелинский
Май 2011
рассказ
Куб сомнений
Когда Глеб был маленький – он мечтал о многом. С возрастом мечты поубавились. В последнее время (Глебу Владимировичу уже за сорок) окружающим казалось, что он ни о чем не мечтает. Но он мечтал. Мечтал тайно, потому что мечты его на первый взгляд не укладывались в привычные шаблоны массового восприятия. «Но ведь главное, что мечтал»,--рассуждал иной раз Глеб Владимирович, допуская, правда, что иной раз теряет нить между мечтами как тем, что никогда не может быть осуществлено, и мечтами, которые в какой-то мере уже осуществились.
О чем он мечтал? Почти совершено точно, что такой вопрос вверг бы в серьезные размышления и самого Глеба Владимировича. По крайней мере, он всегда терялся с ответом на вопрос: как и что происходит в реальности, и прослеживается такая уж связь между тем, что когда-то произошло, и тем, что могло произойти. Хотя конечно, в том, что он теряется, Глеб Владимирович не
подавал вида. В иные разы он даже вообще старался ни о чем таком не думать. И лишь иногда, в минуты каких-то по-особенному мучительных размышлений, он погружался в бездну воспоминаний. Такие воспоминания путались, пересекаясь между собой иной раз совсем невообразимым образом. И даже казалось что выхода особого из них не будет; а он так и останется блуждать в потемках разума. С таявшей с каждым шагом надеждой отыскать выход, заключающейся, в его представлении, в любом логическом окончании пути.
Но что есть его путь? Является ли это путем в потемках, когда сам понимаешь, что как такового выхода нет; как иной раз нет даже желание продолжать это загадочное движение в никуда.
А нужен ли был ему этот путь? Так ли он был ему необходим? Или это все скорее фикция, чем какая-нибудь явно ощутимая реальность? Он тоже не знал. А может и не понимал. Ведь Глеб Владимирович когда-то сам себе признался, что многое он с большим трудом понимает; и даже (что вернее) больше недопонимает, чем понимает.
Но он так не хотел думать. Когда наступали похожие минуты, ему казалось что уходит что-то важное. И ему будет почти невозможно догнать это нечто уходящее. А через какое-то время станет и вовсе невозможно. Как невозможно будет найти нить, связывающую с его прошлым, его будущим, его настоящим.
Среди трех составляющих земного бытия человека, для Глеба Владимировича самым непонятным было настоящее время. Он никак не мог понять: живет ли он сейчас в настоящем, или это является лишь повторением какого-то пройденного пути? Или сегодняшнее настоящее словно и ненастоящее вовсе, а, скажем, задатки будущего? Пусть и непонятого им, но ведь на то оно и будущее, чтобы хранить в себе какую-то тайну. Можно сказать, что как раз над такими вопросами размышлял Глеб Владимирович.
Размышляя – он иногда плакал. Плакал тихо, с извиняющимся выражением лица, словно в своем сознании до конца не понимая что делает, или же наоборот, понимая, и от того переживая еще больше. Хотя если разобраться, может и нет ничего такого, что бы ввергло его в такое уж депрессивное состояние, результатом которого были слезы («слезы – как эквивалент
выражения душевных мук и страданий»,-- совсем некстати подумал Глеб Владимирович). И хотя слезы подразделяются на слезы грусти и слезы радости («совсем некстати подумал он»), от счастья Глеб никогда не плакал. Как старался не плакать и от грусти. Так, хмуриться быть может, да насупив свои густые брови погружаться вглубь себя. Иногда он при этом ложился на кровать, и его небольшое тело (Глеб так и не вырос, оставшись со своими школьными метр шестьюдесятью сантиметрами во взрослой жизни) сворачивалось в калачик, отчего казалось еще меньше.
Работал Глеб Владимирович… Впрочем, о работе он не любил говорить. Перебрав за свою жизнь множество специальностей и так ни на какой не остановившись, Глеб Владимирович не работал нигде постоянно, перебиваясь случайными заработками и мечтая…
Да. Несмотря ни на что он продолжал мечтать. Мечты Глеба для кого-то могли выглядеть и вовсе туманно-нереалистичными, но на самом деле вполне возможно, что это было не так. Не совсем так. Почти совсем не так. Или так – но наполовину, не до конца, и в этой самой загадочности был сам по себе весь Глеб Владимирович. Туманный, по сути, человек, с туманными и весьма
неопределенными перспективами на будущее, да, пожалуй, и на прошлое. Ведь при всем своем уважении (и частичной любви) к прошлому, он это прошлое старался забыть, и что уж точно, лишний раз не вспоминать. Так для него было спокойнее. Притом что на самом деле творилось в душе Глеба Владимировича – не знал никто, и не знал он сам. А о чем он знал? Ну, например, Глеб Владимирович знал, что является, по сути, уникальным человеком. То, что вся
его уникальность иной раз сводилось и вовсе к необъяснимому, Терновский (фамилия Глеба Владимировича) старался не замечать. Но когда происходило подобное, он преображался, являя собой до удивительности загадочного человека. Человека, который готов был идти вперед несмотря на любые трудности. Человека, который не сникал ни перед какими сложностями этой жизни, понимая, что как таковых сложностей попросту не может быть; да и сами сложности скорее являются таковыми лишь в нашем представлении о них. Тогда как на самом деле…
То, что на самом деле, практически не известно никому. Почти каждый человек со временем начинает примешивать в любую проблему свой туман. И тогда в итоге получается нечто и вовсе непонятно-необъяснимое. И уже при всем желании разобраться, реально осуществить это становится очень даже затруднительно.
У Глеба часто менялось настроение если смотреть в каком-то глобальном масштабе, и почти не менялось – если особо не вглядываться в то, как он жил. И пусть жил он до удивления странно, это все-таки было не совсем так. Да и вся его жизнь видимо выстраивалась в единый куб сомнений. Когда почти невозможно было понять что было на самом деле, а что лишь только казалось.
Но ведь ему это нравилось?! Эта жизнь действительно нравилась Глебу Владимировичу! Ему было в ней как-то спокойно. И он почти не хотел никаких изменений. Так, быть может иногда Глеб пускался в какие-то и вовсе престранные размышления о том, как было бы замечательно, если бы…
Но дальше он обычно не продолжал, и долго в таких размышлениях не задерживался. Да и вообще, по сути, жил он просто и незатейливо, если отбросить весь тот мистический налет, которым он иной раз окутывал сам себя. Да и если ему нравилось так жить, то, собственно, пусть и живет. Главное ведь чтобы жил. А остальное лишь детали…
С.А.Зелинский
26 августа 2009 г.