— Кофе остыл, — сказала я, глядя в окно на мокрые крыши.
— Не до кофе. Маме плохо. Опять. Врач сказал, что ей категорически нельзя одной. Давление зашкаливает.
Я повернулась к мужу. Он сидел, сгорбившись, и тер виски. У него был вид — решительный и виноватый одновременно.
— Сергей, мы уже это проходили. Ты возил её к кардиологу, мы нашли хорошую клинику, купили лекарства. Она вполне может сама…
— Она не может! — он резко ударил ладонью по столу. Чашка подпрыгнула.
— Она мать! Она одна меня подняла. А я буду тут кофе пить, пока она там… Нет. Решение принято. Она переезжает к нам.
В комнате повисла тишина. Я слышала, как за стеной сосед включает дрель. Обычный бытовой звук, а будто гвозди вбивают в мой сегодняшний день. В нашу жизнь.
— К нам? — переспросила я тихо.
— В эту двушку? Где у Оли только своя комната появилась? Где мы и так друг у друга на голове? Ты это серьёзно?
— Я присмотрю за ней, — голос его дрогнул.
— Она будет жить в зале. Мы купим хороший раскладной диван.
— В зале? В нашей гостиной? Где мы с тобой иногда пытаемся побыть просто мужем и женой? Где играет Оля? Это же проходной двор! У неё не будет своего угла! И у нас — тоже!
— Потерпи немного. Это необходимость. Семейный долг.
— Нет, — сказала я. Твёрдо и спокойно.
— Нет, Сергей. Это не решение. Это твоё желание быть хорошим сыном. Но ты при этом перестаёшь быть мужем и отцом. Я не согласна.
Он встал. Лицо его налилось кровью, глаза сузились. Он подошёл ко мне вплотную.
— Ты что, не понимаешь? Речь о здоровье! О жизни! О маме!
— Я понимаю, что есть другие варианты. Сиделка. Пансионат. Тот же соседний дом, где сдают квартиры. Мы можем её туда устроить, помогать, навещать каждый день. Это будет стоить тех же денег, что и новый диван.
— Какую сиделку? Какой пансионат? Ты с ума сошла? Сдать родную мать в дом престарелых? Чтобы чужие люди за ней ухаживали? Я не могу так поступить!
— Ты можешь. Ты должен выбрать. Между комфортом твоей матери и благополучием нашей семьи.
Он посмотрел на меня с таким недоумением и ненавистью, будто я предложила нечто чудовищное.
— Между? Какое между? Это же мама! Она — часть семьи!
— Нет, Сергей. Она — часть твоей жизни. А это — наша общая жизнь. И ты сейчас рушишь её. Ты не хочешь искать компромисс. Ты просто диктуешь.
Он отшатнулся от меня.
— Я диктую? Я? Который пашет как лошадь на этой работе? Который обеспечивает тебе и дочери всё это? — он широко взмахнул рукой, указывая на ремонт, на технику.
— И я не могу принять одно-единственное решение? Решение о помощи собственной матери?
— Это не одно решение. Это — приговор. Нашему браку. Олиному детству. Ты не представляешь, что будет. Постоянные упрёки, советы, вмешательство в наши ссоры, в воспитание. Она уже сейчас указывает, как мне готовить и как одевать ребёнка. А что будет, когда она поселится здесь?
— Перестань! Она просто старая больная женщина!
— Нет, Сергей. Она не просто старая женщина. Она — твоя мама. Которая никогда не признавала меня равной. И теперь получит над нами полную власть. Я не хочу так жить.
Он задышал тяжело. Мне казалось, я слышу, как трещат и рушатся годы, прожитые вместе. Стройка нашего общего мира пошла под снос.
— Хочешь ты или нет… — он начал тихо, но голос его сорвался на крик.
— Мне плевать на твоё мнение! Мама поселится здесь навсегда! И если тебе что-то не нравится — терпи!
Я посмотрела на него. На этого чужого, разъярённого мужчину в кухне, которую мы выбирали вместе. Вспомнила, как он смеялся, когда Оля сделала первые шаги. Как мы красили эти стены. Всё это было как сон.
Я не стала кричать. Не стала плакать. Внутри всё оборвалось и застыло. Я почувствовала ледяное, абсолютное спокойствие.
Я молча прошла в прихожую. Открыла шкаф. Достала его большую дорожную сумку, ту самую, с которой он ездил в командировки, тогда мы ещё скучали друг по другу. Вернулась в комнату и поставила сумку на пол перед ним.
— Что это? — он не понял.
— Собирай свои вещи. И поезжай. К ней. Или куда угодно.
— Ты… ты что, выгоняешь меня?
— Нет. Я выгоняю вас обоих. Ты сделал свой выбор. Я делаю свой. Ты хочешь жить с мамой — живи. Но не в моём доме.
— Это наш дом!
— Был. Пока ты не решил, что твоё слово — закон. Пока тебе не стало плевать на моё мнение. Уходи.
Он стоял, не двигаясь. Глаза выдали сначала шок, потом страх, потом злость. Мне было всё равно.
— Ты серьёзно? Из-за такого пустяка? Из-за мамы?
— Это не пустяк, Сергей. Это последняя капля. Уходи.
Он что-то ещё кричал. Про алчность, про чёрствость, про то, что я не понимаю семейных ценностей. Но я уже не слушала. Я повернулась, вышла на кухню, подошла к раковине и вылила остывший кофе. Смотрела, как тёмная жидкость уходит в слив.
Он ушёл. Хлопнула два раза входная дверь. Сначала тихо, потом — громче.
Я подошла к окну. Через минуту он вышел из подъезда один. Шёл, не оборачиваясь, к машине. Завтра, я знала, он приедет за остальными вещами.
Но это уже не имело значения. В тот момент, когда он сказал, что ему плевать на моё мнение, и объявил, что его мама поселится здесь навсегда, наш брак кончился. Я молча выгнала обоих — и его, и призрак его матери, который уже давно стоял между нами. И в тишине опустевшей квартиры стало наконец слышно моё собственное дыхание. Тяжёлое, но свободное.