Наталья Михайловна аккуратно разбирала авоськи, принесенные дочерью. Ее движения были медленными, выверенными, будто она не просто раскладывала продукты по полкам, а проводилa священный ритуал.
Каждый пакет, каждая баночка подвергались тщательному осмотру и одобрительному кивку.
— Спасибо, Любочка, — голос матери зазвучал мягко и устало. — Молодец, все самое нужное купила. И сырок вот этот Тимурчик любит, и груши... он груши обожает...
Любовь стояла у окна, глядя на серый двор панельной пятиэтажки. Она приезжала к матери каждую субботу, как по расписанию.
Ранний подъем, рынок, потом большой сетевой гипермаркет, где цены были ниже, а выбор больше.
Потом — час в пробке на другом конец города. Она заполняла мамин холодильник с почти военной точностью: куриная грудка, овощи, творог, йогурты без сахара — все, что прописал врач после прошлогоднего микроинфаркта.
— Мам, груши эти для тебя. В них клетчатка. И сырок тоже твой, творожный, легкий. Тимуру я отдельно сладкие сырки купила, вот в синей сетке, — не оборачиваясь, сказала Люба.
Она прекрасно знала, что будет происходить дальше. Щеки ее уже начинали гореть.
— А-а, вот они, — обрадовалась Наталья Михайловна, будто неожиданно обнаружила клад. — Я ему и отнесу. Он на диете сидит, бедный, с утра до ночи на работе, себя совсем не жалеет. Ему полезное питание нужно.
Любовь глубоко вздохнула и, наконец, повернулась к матери. Та уже ставила на стол две большие сумки, которые Люба терпеть не могла.
— Мама, моему брату тридцать пять лет, ты не должна его кормить, а я тем более! Все, что я принесла - твое! Ты не должна ему ничего тащить! Кстати, а где колбаса? Ты ее отдала Тимуру?
Наталья Михайловна засуетилась, принялась быстрее убирать пакеты, избегая дочернего взгляда.
— Какая колбаса? Ну, кусочек совсем маленький остался, я ему сунула в сумку вчера. Он заходил такой уставший, голодный. Не выгонять же родного сына голодным? Он же мой мальчик.
— Он не мальчик, ему тридцать пять лет! — голос Любы задрожал, сорвавшись на крик, который она постаралась сдерживать. — У него своя семья, двое детей и жена, которая, между прочим, тоже работает и умеет в магазин ходить! Он "голодный" заходит только к тебе, потому что знает, что ты всегда последнее отдашь!
— Ну чего ты разоралась? — обиделась мать. — У Оленьки времени совсем нет, она тоже устает. А я чем могу помочь? Только и могу, что поесть дать. Ты не понимаешь, Люба, сын — это сын. Он всегда нуждается в материнской заботе.
— А дочь? — тихо спросила Люба. — Дочери забота не нужна? Дочери только нужно заботиться?
— Да что ты мелешь?! — Наталья Михайловна махнула рукой. — Ты у меня сильная, самостоятельная, с детства такая. А он... он ранимый, чуть что — сразу грустит. Мне его жалко.
Любовь молча наблюдала за тем, как мать начинает формировать "гуманитарный набор".
В пакет полетела половина только что купленной докторской колбасы ("Он ее с горошком любит, супчик сварить"), пачка дорогого сливочного масла ("На спред он не перейдет, говорит, это отрава"), банка красной икры из последней посылки от свекрови с Дальнего Востока ("Пусть деток порадует, икорочку намажет на хлебушек").
Любу будто обдали кипятком. Эта икра была подарком лично для мамы, специально для ее ослабленного здоровья.
— Мама, остановись! Икру положи на место. Ее Екатерина Васильевна прислала для поднятия гемоглобина!
Наталья Михайловна испуганно замерла и прижала маленькую жестяную баночку к груди.
— Ну, я немножко... я у них поем. Тимурчик же никогда себе такого не купит, они экономят. Дети, ипотека...
— Положи! — Любовь не выдержала и сделала шаг вперед. — Немедленно положи! Ты что, себя совсем не любишь? Все для него, все самое лучшее! А сама на воде и кашах сидишь, чтобы лишнюю копейку сэкономить?! Я устала, мама! Я вкалываю на двух работах, чтобы тебе помогать, покупаю тебе все самое качественное и полезное, а ты... ты все тащишь к нему!
В ее голосе послышались слезы. Годы усталости, обиды и несправедливости подступили комом к горлу.
Наталья Михайловна посмотрела на дочь с искренним недоумением. Она не понимала этой истерики.
— Да что ты? Какой ужас-то придумала... Я просто делюсь с сыном. Разве нельзя? Он ценит это.
— Он не ценит! — крикнула Люба. — Он сразу садится на шею! Когда Тимур в последний раз тебе хотя бы копейку дал? Когда покупал тебе продукты? Когда вообще что-то делал для тебя? Он только берет и берет, ты разрешаешь!
Дверь внезапно скрипнула. В квартире Натальи Михайловны была старая привычка не запирать дверь днем.
— Мам, привет! Что у вас тут разборки, как на рынке?— раздался бархатный, ленивый голос.
В прихожей стоял Тимур. Высокий, красивый, в модной куртке и с новым iPhone в руке.
Он улыбался своей обаятельной улыбкой, которая всегда растапливала лед в материнском сердце.
— Тимурчик, родной! Заходи, заходи! — Наталья Михайловна мгновенно засияла, позабыв о только что разгоревшемся конфликте. — Как раз тебе кое-что собрала...
Тимур вошел, поцеловал мать в щеку и кивнул сестре в знак приветствия.
— Люба, что-то ты на взводе. Опять муж нервы треплет? — пошутил он беззлобно, привычно переводя все в шутку.
Любовь сжала кулаки. Ее непроизвольно всю затрясло.
— Мама собрала тебе передачку, — ледяным тоном сказала она. — Забери, пожалуйста, свою долю. И, кстати, икру тоже положила, хотя она была предназначена для маминого гемоглобина. Но, видимо, твоим детям оказалась нужнее.
Тимур поднял брови, его улыбка немного сползла с лица. Он посмотрел на мать, на полную сумку, на разгневанную сестру.
— Мама, что за икра? Мне ничего не надо, я так, заскочил на минутку...
— Пустяки, пустяки, — засуетилась Наталья Михайловна и сунула ему сумку в руки. — Возьми, Оленьке передавай, деткам. Икорочку на бутербродики... а то вы там себя совсем не балуете себя...
Тимур взял сумку, заглянул в нее и с удивлением присвистнул.
— Ого! Разгон! Спасибо, мам. Ты всегда обо всех заботишься, — мужчина снова посмотрел на Любу. — Ладно, я побегу. У меня дела. Спасибо большое.
Тимур повернулся к выходу.
— Тимур, подожди, — не своим голосом окликнула его сестра.
— Да? — брат резко обернулся.
— А ты не хочешь спросить, почему мама должна сидеть на овсянке и доедать вчерашний суп, в то время, как ты копченой колбасой и красной икрой лакомишься? Тебе не кажется, что тут что-то не так? Неправильно?
— Опять ты за свое?! Мама взрослый человек и сама решает, что ей делать со своими продуктами. Если она хочет мне помочь, то это не твое дело! Тебе жалко что ли? — Тимур поморщился.
— Дело в том, что ты пользуешься ее любовью! Она больной человек, Тимур! Ей нужна диета, а не экономия на всем ради тебя!
— Люба, хватит! — всплеснула руками Наталья Михайловна. — Не ссорь нас! Я сама все решила! Я так хочу!
Тимур вздохнул. Ему явно не хотелось этого разговора и тем более сильной ссоры.
— Слушай, Люба, я не знаю, что у тебя там в жизни не так, но не нужно срываться на мне! Мама меня любит и помогает, и я ей за это благодарен. Какие претензии? Хочешь, я тоже тебе сумку продуктов соберу? — он язвительно ухмыльнулся.
Любовь посмотрела на брата, на свою мать, которая обожала сына, и в ней что-то оборвалось. Вся злость, все обиды ушли, оставив после себя лишь горькую пустоту.
— Знаешь что, Тимур? Забирай свою сумку. Уноси. И знай: больше ни копейки, ни крошки от меня не будет. Ни тебе, ни маме! — Люба посмотрела на мать.
— Я поняла, мама. Ты права. Сын — это сын. Он всегда будет для тебя маленьким, голодным и несчастным мальчиком, которому нужно отдать последнее. А я... я устала быть для вас сиделкой, доставкой...
Она не стала ждать ответа. Развернулась, вышла в подъезд и закрыла за собой дверь.
Люба шла по улице, не чувствуя ног. В ушах звенело. В кармане завибрировал телефон.
Сначала - мама. Потом - Тимур. Потом - снова мама. Люба не отвечала. Весь следующий день ее телефон молчал.
Люба попыталась заниматься делами, но мысли возвращались к вчерашнему разговору.
Она злилась на себя за срыв, но чувствовала странное облегчение. Вечером в понедельник раздался звонок, на экране высветилось имя "Тимур". Люба вздохнула, но все же ответила.
— Ну, что? — спросила она устало.
— Привет, — голос брата зазвучал необычно сдержанно, без привычной бархатной лени. — Я... у мамы был...
— Поздравляю. Забрал еще что-нибудь?
— Люб, брось. Я серьезно. Мы поговорили. Она... она плакала, — неуверенно продолжил Тимур. — Говорит, что ты ее бросила, что она тебя обидела. И... я вчера эту чертову сумку домой принес. Оля ее увидела, начала расспрашивать... В общем, у нас тоже был разговор. Не самый приятный... Я никогда об этом не думал. Ну, то есть с твоей стороны. Мне всегда казалось, что это просто мамина забота, а то, что ты привозишь все это... Я не знаю. Не задумывался даже как-то...
— Потому что тебе было так удобно, — без упрека, констатируя факт, сказала Люба.
— Возможно, — неожиданно согласился Тимур. — Оля сказала... она сказала много чего. В основном про мое инфантильное поведение и про то, что я веду себя как маменькин сынок, а не как муж и отец. С икрой, кстати, это был перебор. Я принес ее обратно. Мама отказалась брать. Говорит, для внуков, но я все равно оставил, — добавил он, тяжело вздохнув. — Слушай, Люба. Я не буду клясться, что мгновенно исправлюсь. Но... я постараюсь... Чтобы и маме хорошо было, и... и чтобы справедливо...
Любовь закрыла глаза. Впервые за много лет в голосе брата она услышала не самодовольство или легкую насмешку, а неуверенность и желание что-то изменить.
После этого разговора Тимур, действительно, перестал брать у матери продукты.
Точнее, стал брать их все меньше и меньше, и только то, что можно было есть детям.