— Сын, твоя жена меня унизила! — голос Тамары Игоревны в телефонной трубке дрожал от с трудом сдерживаемых рыданий. — Прямо в магазине, при людях! Я ей слово, а она мне десять! И всё из-за чего? Из-за того, что я ей, неразумной, стала советовать, как правильно тебя кормить!
Павел устало потер переносицу, слушая очередной акт драмы, разыгрываемой его матерью. Он сидел в своей машине на парковке у офисного центра, и конец рабочего дня, который еще десять минут назад казался спасением, теперь превращался в прелюдию к домашней буре.
— Мам, успокойся, пожалуйста. Что именно случилось? Аня не могла тебя унизить.
— Не могла? Да она только этим и занимается! — взвизгнула Тамара Игоревна. — Я увидела их у отдела с бакалеей. Смотрю, она в корзинку макароны эти дешёвые кидает, из мягких сортов пшеницы. «Анечка, — говорю, — зачем ты Пашеньку всякой дрянью кормишь? Возьми вот эти, подороже, итальянские. Они и полезнее, и не развариваются в кашу». А она, знаешь, что мне ответила? Знаешь?!
Павел молчал, предчувствуя, что сейчас услышит вольную интерпретацию событий, щедро сдобренную материнскими обидами.
— Она так на меня посмотрела, будто я милостыню прошу! И сквозь зубы процедила: «Тамара Игоревна, мы как-нибудь сами разберёмся, что нам в корзинку класть. Наш бюджет не резиновый». Представляешь? Бюджет у них! А то, что ты потом от её стряпни с изжогой мучаешься, это ничего? Я ей про твоё здоровье, а она мне про деньги!
Павел вздохнул. Он действительно жаловался матери на изжогу на прошлой неделе, но связал это скорее со стрессом на работе и литрами выпитого кофе, чем с Аниными макаронами.
— Я ей стала объяснять, что на здоровье экономить нельзя, что мужчину нужно кормить качественными продуктами, мясом, а не этой лапшой. А она развернулась и с таким видом пошла, будто королева, а я — пустое место! Люди же смотрят, Паша! Продавщица эта, Зинка из соседнего подъезда, глаза вытаращила! Теперь вся округа будет судачить, как сноха свекровь не уважает! Я требую, чтобы она передо мной извинилась! Слышишь? Немедленно! Ты муж или кто? Заставь её!
Звонок завершился так же внезапно, как и начался, оставив в ушах Павла гулкую тишину, наполненную материнским гневом. Он завел двигатель. Поездка домой обещала быть долгой, а вечер — невыносимо тяжелым.
Дверь квартиры открылась раньше, чем он успел вставить ключ в замок. Аня, его жена, стояла на пороге. Её лицо было бледным, а под глазами залегли тени. Она работала мастером маникюра в небольшом салоне, и обычно к вечеру от неё пахло смесью лаков и антисептиков, но сегодня Павел уловил лишь тонкий аромат валерьянки.
— Мама уже звонила? — спросила она без предисловий, её голос был тихим и лишённым эмоций.
— Звонила, — буркнул Павел, проходя в прихожую и стягивая ботинки. — Ань, что там произошло? Неужели нельзя было как-то мягче? Ты же знаешь, она человек пожилой, обидчивый.
Аня молча прошла на кухню. Павел последовал за ней. На столе стояла тарелка с аккуратно нарезанным винегретом и кусок черного хлеба. Его ужин.
— Мягче? — она обернулась, и в её глазах вспыхнули злые огоньки. — А куда уж мягче, Паша? Может, мне нужно было на колени перед ней упасть посреди «Пятёрочки» и поблагодарить за ценные указания?
— Не утрируй. Она просто хотела как лучше.
— Как лучше для кого? Для себя! Для своего эго! Чтобы все видели, какая она заботливая свекровь и как она печётся о своём сыночке! — Аня начала наступать, и её тихий голос набирал силу. — Она подошла ко мне, когда я выбирала овощи. Сначала всё было нормально. А потом мы пошли к бакалее. И начался спектакль! Она схватила пачку макарон у меня из корзины и начала кричать на весь магазин: «Ты что, решила отравить моего сына?! Это же клейстер, а не макароны!»
— Она не могла так кричать…
— Могла, Паша, могла! — перебила она. — Люди оборачивались! Та самая Зина, кассирша, смотрела на меня с такой жадностью, будто сериал начался! Твоя мама трясла этой пачкой и вещала, что я ужасная хозяйка, что я тебя не ценю, кормлю помоями, и что ты, бедный, худой и зелёный из-за моего «питания»!
Павел нахмурился. Версия матери заметно отличалась от версии жены. Но он слишком устал, чтобы разбираться, кто прав, а кто виноват.
— Ань, ну хорошо, допустим, она перегнула палку. Но зачем было огрызаться? Могла бы просто промолчать, кивнуть и сделать по-своему.
— Промолчать? — Аня горько рассмеялась. — Я молчала пять лет, Паша! Пять лет я кивала, улыбалась и делала по-своему, а потом выслушивала от тебя, что я «недостаточно уважительна» к твоей маме. Я молчала, когда она без спроса переставляла вещи в нашем шкафу, потому что «не по фэн-шую». Я молчала, когда она выбрасывала мои цветы, потому что у неё на них «аллергия», хотя она бывает у нас раз в месяц! Я молчала, когда она рассказывала нашим общим знакомым, что я не хочу рожать детей, потому что «берегу фигуру»! Сколько можно молчать?!
Она говорила сбивчиво, отчаянно, выплескивая то, что копилось годами. Павел чувствовал себя загнанным в угол. С одной стороны — рыдающая мать, с другой — жена на грани истерики. И обе требовали от него невозможного — выбрать чью-то сторону.
— Я просто хочу, чтобы дома был мир, — устало произнёс он. — Просто позвони ей и извинись. Для формальности. Чтобы она успокоилась.
Аня замерла и посмотрела на него долгим, тяжелым взглядом. В её глазах больше не было гнева. Только холодное, бездонное разочарование.
— Чтобы она успокоилась? А я? Мои чувства, моё унижение — это не в счёт? Лишь бы мамочка была довольна?
— Аня, не начинай…
— Нет, Паша, это ты не начинай. Я не буду извиняться. Ни за что. Я не сделала ничего плохого. Я защищала свою семью и своё достоинство. Если ты этого не понимаешь, то мне очень жаль.
Она развернулась и ушла в спальню, плотно закрыв за собой дверь. Павел остался один на кухне. Винегрет на тарелке казался безвкусным, а тишина в квартире — оглушающей. Он понял, что макароны в магазине были лишь детонатором. Взрыв, который произошел сегодня, назревал очень давно.
Дни потекли, как густой, ядовитый кисель. Аня и Павел почти не разговаривали. Он уходил на работу рано, возвращался поздно. Она погрузилась в свою работу, брала дополнительных клиенток, приходила домой выжатая как лимон и сразу ложилась спать. Хрупкое перемирие, основанное на молчании, было хуже открытой войны.
Тамара Игоревна, не дождавшись извинений, перешла в полномасштабное наступление. Она развернула целую кампанию, обзванивая всех родственников и знакомых. Главным её союзником стала родная сестра, Валентина, женщина такая же громкая и безапелляционная.
— Валюша, ты не представляешь, что эта мегера творит! — жаловалась Тамара Игоревна в трубку, сидя на своей кухне с идеальным порядком. — Пашенька мой ходит как тень! Она его голодом морит! Я ей по-хорошему, по-матерински, а она… Я ведь ради него стараюсь, он у меня с детства со слабым желудком. А эта девица из экономии готова его комбикормом кормить!
— Тома, я всегда говорила, что она ему не пара, — вторила ей Валентина с другого конца провода. — Простая маникюрша, что с неё взять? Ни роду, ни племени. Ты ей слово, а она тебе ноготь сломанный! Ты должна с Пашей поговорить по-мужски. Пусть поставит её на место!
— Говорила! А он мямлит что-то про «устала», «нервы». Она его против меня настраивает, Валюша! Опоила, приворожила, не иначе!
Вскоре Ане позвонила тётя Валя.
— Анечка, здравствуй, дорогая, — начала она приторно-сладким голосом. — Как вы там с Пашенькой? Тамара так за вас переживает… Говорит, ты совсем его забросила.
Аня в этот момент снимала старое покрытие с ногтей клиентки. Она прижала телефон плечом к уху и процедила: — Здравствуйте, тётя Валя. У нас всё в порядке.
— Да какой же порядок, деточка, когда мать ночами не спит, плачет? — запричитала Валентина. — Ну что тебе стоило уступить? Она же женщина в возрасте, мудрая. Плохого не посоветует. А ты гордыню свою показываешь. Семья — это труд, Анечка. Где-то и промолчать надо, и уступить. Женщина должна быть гибкой.
— Гибкой — не значит бесхребетной, — отрезала Аня, теряя терпение. — Если Тамаре Игоревне так скучно на пенсии, пусть найдёт себе хобби, а не лезет в нашу семью.
В трубке повисла шокированная тишина, а затем раздался возмущённый вопль: — Да как ты смеешь так говорить о матери своего мужа?! Неблагодарная!
Аня молча нажала на кнопку отбоя. Руки её мелко дрожали. Клиентка, пожилая интеллигентная женщина, сочувственно посмотрела на неё. — Проблемы со свекровью, деточка? Это классика. Главное — не позволяй им себя съесть.
Эти простые слова незнакомого человека придали Ане больше сил, чем все попытки Павла «наладить мир». Она поняла, что не одинока в своей беде.
Вечером Павел вернулся домой мрачнее тучи. — Мне звонила тётя Валя. Ты ей нахамила. Теперь вся родня гудит, что у меня жена — хамка. Аня, это уже переходит все границы!
— Границы перешла твоя мама, когда вынесла сор из нашей избы и устроила из этого цирк! — Аня стояла, скрестив руки на груди. Она больше не плакала и не кричала. Её голос был ровным и стальным. — А ты, вместо того чтобы защитить свою жену, подпеваешь ей и её сестре.
— Да при чём тут «защитить»?! — взорвался Павел. — Речь идёт об элементарном уважении к старшим!
— Уважение нужно заслужить, Паша. А не требовать его по праву возраста. Твоя мама меня не уважает. Она не видит во мне личность. Для неё я — бесплатное приложение к её сыну, функция, которая должна его обслуживать. И ты, похоже, с ней согласен.
Он смотрел на неё, и ему казалось, что он видит её впервые. Куда делась та милая, покладистая девочка, на которой он женился? Перед ним стояла чужая, жёсткая женщина с колючим взглядом.
— Знаешь, — сказал он зло, — а ведь мама права. Ты действительно изменилась. Стала злой и эгоистичной.
Это был удар ниже пояса. Аня почувствовала, как внутри всё оборвалось. Она ожидала чего угодно — криков, упрёков, но не этого холодного, осознанного предательства.
— Да, — тихо сказала она. — Ты прав. Я изменилась. Я больше не хочу быть удобной.
В ту ночь она впервые за пять лет брака постелила себе в гостиной на диване.
Началась новая фаза войны — холодная. Аня перестала стараться. Она готовила простую еду — гречку, отварную курицу, салаты. Без изысков, которые так любил Павел. Она перестала ждать его с ужином, ела одна и уходила в комнату с книгой. Она больше не спрашивала, как прошел его день, и не рассказывала о своем. Она создала вокруг себя ледяной кокон, в который не было доступа никому.
Павел сначала злился, потом пытался пробиться сквозь эту стену, но натыкался на вежливое безразличие. Дом перестал быть крепостью, превратившись в поле боя, где главным оружием стало молчание.
Тамара Игоревна, чувствуя, что теряет контроль, решилась на отчаянный шаг. В субботу утром, когда Аня только вышла из душа, в халате и с полотенцем на голове, в дверь настойчиво позвонили. Аня посмотрела в глазок. На пороге стояла свекровь с большой сумкой, из которой торчал пучок укропа.
Аня не открыла.
Звонок повторился, более настойчивый, требовательный. Аня стояла не шелохнувшись, слушая, как бешено колотится её сердце.
— Аня, я знаю, что ты дома! Открой! — донесся приглушенный голос свекрови. — Паша сказал, что вы дома! Я вам пирожков принесла, с капустой!
Аня прислонилась лбом к холодной двери. Она знала, что стоит ей сейчас открыть, и всё начнется сначала: инспекция холодильника, непрошеные советы, жалобы на здоровье и упрёки.
Она нажала на кнопку домофона, соединяющую с входом. — Тамара Игоревна, здравствуйте. Простите, мы не можем вас сейчас принять. У нас другие планы.
За дверью воцарилась ошеломленная тишина. — Как это… не можете? Я же приехала! С другого конца города! С пирожками!
— Спасибо большое, это очень мило, но вам следовало позвонить и предупредить о визите, — голос Ани был спокойным, но твёрдым. — Всего доброго.
Она отключила домофон. Несколько минут свекровь еще ломилась в дверь, потом всё стихло. Аня сползла по двери на пол. Это была маленькая победа, но она стоила ей огромных нервов.
Когда из спальни вышел заспанный Павел и спросил, кто звонил, Аня спокойно ответила: — Твоя мама приходила. Я сказала, что мы заняты.
Павел побагровел. — Ты… ты её не пустила? Мою мать? С пирожками?!
— Именно, — подтвердила Аня, глядя ему прямо в глаза. — Это наш дом, Паша. И я не хочу, чтобы он был проходным двором для твоих родственников. Если хочешь видеться с мамой — пожалуйста. Встречайся с ней на её территории. Или на нейтральной. Но в мой дом без приглашения она больше не войдёт.
Это был ультиматум. Павел смотрел на неё с ненавистью. Он открыл рот, чтобы выкрикнуть что-то злое и обидное, но увидел в её глазах такую ледяную решимость, что осекся. Он понял, что она не шутит.
Приближался юбилей Тамары Игоревны — шестьдесят пять лет. Праздновать решили с размахом, в ресторане. Пригласили всю многочисленную родню. Для Ани это приглашение было сродни вызову на дуэль. Она понимала, что это будет показательная порка.
— Я не пойду, — сказала она Павлу за неделю до торжества.
— Ты пойдёшь, — отрезал он. — Если ты не появишься, это будет объявление войны. Это будет окончательный разрыв. Ты этого хочешь?
Аня посмотрела на него. Она видела, как он измучен этим противостоянием. Но она также видела, что он так и не понял главного. Он всё ещё пытался заставить её прогнуться, чтобы восстановить свой привычный комфорт.
— Хорошо, — неожиданно для него и для себя согласилась она. — Я пойду.
В день юбилея Аня долго стояла перед зеркалом. Она выбрала строгое, но элегантное тёмно-синее платье, сделала сдержанный макияж и уложила волосы в гладкий пучок. Она выглядела как Снежная королева, готовая к битве.
В ресторане царила шумная и фальшиво-весёлая атмосфера. Тамара Игоревна, в лиловом платье, усыпанном блёстками, сидела во главе стола как императрица на троне. Увидев Аню, она скривила губы в подобии улыбки.
— О, явилась! Мы уж думали, ты проигнорируешь семейный праздник.
Аня молча вручила ей букет белых роз и коробку дорогих конфет. — С днём рождения, Тамара Игоревна.
Весь вечер Аня чувствовала на себе перекрёстные взгляды родственников. Они ждали. И дождались, когда пришло время тостов.
— А теперь, — провозгласила тётя Валя, поднимая бокал, — я хочу сказать о нашей имениннице. Томочка, ты у нас не просто мать и сестра. Ты — хранительница очага всей нашей большой семьи! Ты всегда знаешь, как лучше, всегда дашь мудрый совет! Жаль только, что не все ценят твою мудрость…
Она сделала многозначительную паузу, метнув взгляд в сторону Ани. — Некоторые молодые думают, что они умнее всех. Отвергают опыт старших, хамят, обижают самых близких людей…
Аня медленно поднялась со своего места. В зале повисла тишина. Павел вцепился ей в руку под столом, пытаясь заставить сесть, но она мягко высвободилась.
— Простите, что прерываю, — её голос звучал негромко, но отчётливо в звенящей тишине. — Раз уж речь зашла обо мне, позвольте и мне сказать пару слов.
Она обвела взглядом собравшихся. — Я хочу поздравить Тамару Игоревну с юбилеем. И пожелать ей найти в жизни новое, увлекательное хобби. Потому что её нынешнее хобби — разрушать семью собственного сына — кажется мне не очень конструктивным.
В зале ахнули. Лицо Тамары Игоревны пошло пятнами.
— Вы все здесь слушали одну версию событий — версию обиженной свекрови, — продолжала Аня, и её голос креп. — А теперь послушайте другую. Вы слышали про «унижение в магазине»? Так вот, унижением было не моё нежелание покупать дорогие макароны. Унижением было то, что моя свекровь на весь магазин кричала, что я плохая хозяйка и кормлю её сына отравой. Вы слышали, что я «морю Павла голодом»? А вы знаете, что последние три года я вставала на час раньше, чтобы приготовить ему свежий завтрак и собрать с собой обед на работу, потому что у него «слабый желудок»?
Она повернулась к свекрови. — Вы жалуетесь, что я вас не уважаю. А за что мне вас уважать, Тамара Игоревна? За то, что вы без спроса роетесь в моих вещах? За то, что вы лжёте про меня за моей спиной? За то, что вы настраиваете мужа против меня? Уважение — это улица с двусторонним движением. Вы не сделали ни одного шага мне навстречу. Вы только требовали, поучали и унижали.
— Да как ты смеешь?! Вон отсюда! — взвизгнула Тамара Игоревна, её лицо исказилось от ярости.
— Я не уйду, пока не закончу, — спокойно ответила Аня. — Я терпела это пять лет. Хватит. Я больше не позволю вытирать об себя ноги. Ни вам, ни кому-либо другому. Я — жена вашего сына, а не ваша прислуга. И если вы хотите сохранить хоть какие-то отношения с нашей семьёй, вам придётся научиться меня уважать.
Она села. Павел смотрел на неё с ужасом и… странным, невольным восхищением. Он никогда не видел её такой. Сильной. Несгибаемой.
Вечер был безнадёжно испорчен. Они уехали одними из первых, в ледяном молчании.
Дома Павел взорвался. — Ты! Ты всё разрушила! Ты опозорила меня и мою мать! Как ты могла?!
— Я сказала правду, — ответила Аня. Она была совершенно спокойна, будто выплеснув всё, обрела внутренний покой.
— Мне не нужна твоя правда! Мне нужен был мир! — кричал он. — Я ставил на этот мир всё! А ты… Ты просто взяла и сожгла все мосты!
— Эти мосты вели в рабство, Паша. Я выбираю свободу.
— Тогда выбирай! — он ткнул в неё пальцем. — Либо ты сейчас же едешь к матери, падаешь в ноги и вымаливаешь прощение за этот цирк, либо, между нами, всё кончено!
Аня долго смотрела на его искажённое гневом лицо. И в этот момент она с кристальной ясностью поняла, что больше не любит этого человека. Любовь умерла, убитая его слабостью, его нежеланием взрослеть, его вечной оглядкой на маму.
— Всё кончено, — тихо сказала она.
Она пошла в спальню и достала с антресолей небольшую дорожную сумку. Она не собиралась уходить навсегда прямо сейчас. Ей просто нужно было уехать на пару дней. К подруге. Перевести дух. Подумать, как жить дальше. Она бросила в сумку джинсы, пару футболок, косметичку.
Когда она с сумкой в руке вышла в коридор, Павел испепелял её взглядом. В этот момент в её кармане завибрировал телефон. Номер был незнакомый, городской. Обычно она не отвечала на такие, но сейчас, повинуясь какому-то наитию, нажала на приём.
— Анна Викторовна? — раздался в трубке сухой, официальный мужской голос. — Вас беспокоит нотариус Смирнов Пётр Васильевич. Мне нужно сообщить вам печальную новость. Ваша двоюродная бабушка, Покровская Антонина Сергеевна, скончалась.
Аня замерла. Двоюродная бабушка? Тоня? Она видела её всего пару раз в глубоком детстве. Старенькая, тихая женщина, жившая где-то в старом доме в центре города.
— Примите мои соболезнования, — продолжал нотариус. — Я занимаюсь её наследственным делом. Согласно завещанию, составленному Антониной Сергеевной, вы являетесь её единственной наследницей. Вам необходимо в ближайшее время подойти ко мне для открытия наследства.
Аня молчала, глядя в пустоту. Павел, всё ещё стоявший в коридоре, нетерпеливо фыркнул.
— Ну что там ещё? Адвокат по разводам?
Она медленно опустила телефон. На её лице не было ни горя, ни радости. Только странное, отстранённое выражение. Она посмотрела на мужа, потом на свою сумку, потом снова на мужа. В её глазах зажёгся новый, непонятный ему огонь — холодный и расчётливый. Игра только что перешла на совершенно новый уровень, и правила в ней теперь будет устанавливать она.