Катерина Афанасьевна стояла у окна материнской кухни, наблюдая, как осенние листья кружат в воздухе. Антонина Ивановна сидела за столом, теребя край скатерти — движения нервные, виноватые.
— Где деньги, мама? — голос дочери прорезал утреннюю затишье.
Старушка отвернулась к стене, словно там можно было найти ответ.
— Мам... расскажи мне, пожалуйста, куда делись деньги с продажи сада. Тебя кто-то обманул? Ты доверилась мошенникам? Или вложила финансы в сомнительную схему?
— Ты думаешь, что я совсем дурная на старости лет? — прошептала Антонина Ивановна.
— Я просто хочу узнать, что случилось. Возможно, мы сумеем придумать, как вернуть их. Но ты должна всё рассказать.
Антонина медленно прошла к старому креслу, опустилась в него. Жестом указала дочери на диван.
— Садись. Только пообещай, что не будешь ничего предпринимать. Я уверена, что деньги вернут.
Катерина Афанасьевна не разделяла материнского оптимизма. Выслушав рассказ о том, как невестка попросила денег на лечение внука, она тут же отправилась по знакомому адресу. Триста тысяч рублей — вся стоимость проданного садового участка — ушли без расписок, без гарантий. "Доверяла банкам меньше, чем людям", — с горечью думала Катерина.
Дверь квартиры брата открыл Эмиль.
— Тётя Катя! — десятилетний мальчик обнял её. Он всегда радовался её приходам — она никогда не приезжала с пустыми руками.
— Есть кто-нибудь из взрослых дома? — спросила она, целуя племянника в макушку.
— Папа дома. Сейчас позову...
Лев Афанасьевич появился в коридоре, вытирая мокрые руки полотенцем. По выражению лица сестры понял — что-то серьёзное.
— Катя, что-то случилось?
— Случилось. Скажи, Марта просила у мамы деньги? Большие.
— В каком смысле «большие»?
— В смысле весь сад, который мама продала. Триста. Без расписок. Без мозгов. Под «лечение Эмиля». Ты в курсе?
Лев замер. Медленно покачал головой.
— Впервые слышу. Где Марта?
— Не знаю. Зато знаю, где начинать искать. Вечером, после «йоги» и «курса испанского». Она их посещает так же регулярно, как твои лекции в университете?
Эмиль высунул голову из детской.
— Пап, мне планшет вернёшь? Я уроки сделать хотел.
— Иди, сынок. — Лев мягко коснулся плеча мальчика. — Мы сейчас с тётей поговорим и к тебе зайдём.
***
Марта вернулась поздно. Крадучись, сняла сапоги в прихожей, приложила палец к губам — мол, тише. Но кухонная лампа зажглась, осветив двоих ждущих — Льва и Катерину.
— Где ты была? — голос Льва был ровным, бесцветным, и это пугало больше крика.
— На йоге, — не моргнув, ответила Марта. — Потом к маме заехала, у неё давление скачет.
— Йога на втором этаже кафе «Ноябрь»? — сухо уточнила Катерина. — А у твоей мамы давление в девять вечера стабильно понижается от кофе?
— Не лезь. — Марта прошла мимо. — Это наша семья.
— Наша. Пока. — Лев встал. — Где чек об оплате лечения для Эмиля? И отчёт по медицинским тратам, который ты обещала моей матери?
Марта пожала плечами, направилась к двери.
— Устал от отчётов на кафедре — решил дома продолжить? Поищи в телефоне. Если взломать не боишься.
Лев молча протянул руку.
— Телефон.
Марта усмехнулась, но положила устройство на стол. Лев листал фотографии: селфи, витрины, бокалы с вином, размытые силуэты. Остановился: в отражении витрины — чужая мужская фигура. Не он.
— Это кто? — спросил без интонации.
— Не твоё дело.
— Это отец Игоря?
Марта вздрогнула, лицо побледнело.
— Ты следил? Параноик! — в глазах вспыхнул гнев. — Я с бывшим встречалась. Мы обсуждали Игоря! Он университет бросил! Я просила помочь с разговором!
— Отдельный стол, отдельные бокалы, сплетённые пальцы на одном снимке. — Лев вернул телефон на стол. — Я был бы рад ошибаться.
Катерина встала, отодвинула стул.
— Мартуся, мне безразлично, где вы держали руки. Меня интересуют мамины деньги. Ты их брала?
— Одолжила. Верну! — Марта перешла на крик. — Что вы ко мне пристаёте, как репейники?! Заведите собственных детей!
— Я родила. — тихо произнесла Катерина. — Похоронила. И поэтому особенно остро различаю, когда кто-то использует ребёнка как прикрытие. Завтра приезжаю с распиской. Ты подпишешь.
— Не будет никаких расписок! — Марта схватила телефон. — Я никому ничего не должна.
Она ушла в спальню, с грохотом хлопнув дверью.
***
В ту ночь Лев не сомкнул глаз. Ревность, которую он считал подконтрольной, разрасталась, как огонь на свалке: воняла, коптила, отравляла воздух. Утром он собрал Эмиля в школу и заехал к матери. Антонина Ивановна ждала — бледная, с зажатой в ладонях кружкой.
— Мам, ты дала Марте деньги?
— Сынок... — она подняла глаза и вдруг обрела спокойствие. — Я дала тебе.
— Мне?
— Тебе. — кивнула. — Чтобы ты не превратился в чудовище из ревности.
Она рассказала быстро, почти без пауз. Как месяц назад пришла Марта — не плакала, не причитала, а говорила чётко: «Лёва срывается, он ревнует меня к каждому звонку, к каждому смайлу, он роется в карманах. Он разрушит мне жизнь». Как потом пришёл сам Лев — измученный, колючий, и признался: «Не выдерживаю. Хочу знать всё. Не могу остановиться». Как Антонина пошла к юристу, продала сад и оформила через нотариуса обременение на квартиру, подаренную когда-то молодым: если в семье произойдёт измена, жильё возвращается дарителю. Подставила себя — чтобы защитить внука.
— Эти деньги — на документы, на защиту. И ещё на адвоката, если ты сорвёшься. — закончила она. — Ты без отца вырос умным. Останься таким.
Лев опустил голову.
— Мам... я... вчера видел Марту с её бывшим.
— Видел — не значит понял. — мягко произнесла Антонина. — Пойди и спроси. Но не ломай двери. Не ломай людей.
***
Катерина действовала решительно. Она устроила Марте встречу у нотариуса, положила перед ней чистый лист.
— Подписывай расписку. Триста тысяч. Срок — месяц. И список медицинских трат тоже представь.
— Нет. — Марта смотрела в сторону. — Мне нечем возвращать.
— Продай сумки. Продай браслет. Продай свои винные бокалы.
— Ты мне не мать.
— Слава богу. — отрезала Катерина. — Я тебе кредитор. И защитник моей матери.
В холл вошёл Игорь — высокий, держался ровно.
— Мам, я в колледж еду. Денег на проезд нет.
— Возьми у отчима. У него всегда найдётся. — бросила Марта, не отводя взгляда от стены.
Игорь растерялся, посмотрел на Катерину. Та молча достала сотенную купюру.
— Возьми. Но домой возвращайся вовремя. — сказала и повернулась к столу. — Подписываешь — и живёшь спокойно. Нет — идём в суд.
Марта подписала. Чернила дрогнули, но не расплылись.
***
Пять дней всё было относительно тихо. Лев ходил на кафедру, возвращался ровно к восьми, ужинал молча. Марта приходила поздно, кутаясь в пальто, и исчезала в ванной. Общались как случайные соседи.
На шестой день — сорвалось. Вечером в квартире появилась бутылка вина. Марта смеялась громко, включила музыку, расставила бокалы.
— Давай мириться. — сладко произнесла. — Не хочешь?
— Хочу понять. — Лев убрал бокал. — Ты встречаешься с бывшим?
— Встречались. Один раз. Два... — она опустила глаза. — Он обещал устроить Игоря на практику. Это всё.
— А поцелуи на входе — тоже «всё»?
— Это приветствие. — отрезала она.
Лев наклонился, уловил аромат чужого парфюма и ощутил, как собственная злость рвётся из клетки.
— Слушай. — произнёс он чужим голосом. — Завтра соберёшь вещи и уйдёшь к своей практике.
Марта улыбнулась хищно.
— А меня с ребёнком ты куда? На лестничную клетку? Не забывай: квартира — общая. Без меня ты никто.
— Квартира — подарок моей матери. — Лев положил на стол папку. — И с прошлого месяца, согласно соглашению, она возвращается дарителю в случае измены одной из сторон.
— Ты что, совсем... — у Марты пересохло в горле. — Ты подготовился заранее. Малодушный.
— Я защитился. — спокойно произнёс Лев. — Эмиль будет жить со мной.
— Я не изменяла! — крикнула Марта. — Докажи!
Лев нажал кнопку на диктофоне. По кухне разлился шёпот из кафе: «Ты мой самый родной мужчина. Никаких соседей, никакой ревнивой свёкрови». И звук поцелуя.
Марта ударила по диктофону ладонью, рванулась к Льву. Он перехватил её запястье — не больно, но жёстко.
— Не смей. — тихо произнёс. — И не смей приближаться к Эмилю в таком состоянии.
— Псих! — заорала Марта. — Ты меня запираешь! Ты меня убьёшь!
Она метнулась к телефону, набрала номер.
— Полиция? Меня удерживают! Муж! Он меня бьёт!
Лев закрыл глаза. Он видел пропасть, в которую сейчас шагнёт, если произнесёт ещё одно слово.
***
Участковый покинул квартиру через сорок минут, демонстрируя откровенное раздражение. Марта предстала перед ним без единой царапины, Лев сохранял безупречное самообладание адвоката, устроившись на диване. Эмиль укрылся на кухне за страницами тетради, словно они могли защитить его от происходящего хаоса.
Катерина появилась именно тогда, когда была нужна — не для паники или лишних вопросов, а чтобы тихо посадить племянника за стол и согреть для него суп.
— Ешь, дорогой, — произнесла она мягко. — Ты ни в чём не виноват.
— Понимаю, — откликнулся Эмиль приглушённым голосом. — Только в школе все орут: «Твоя мать — предательница». Не хочу туда идти.
Катерина обняла его бережно.
— Завтра останешься со мной. Объявим, что заболел. Займёмся изготовлением бумажных корабликов. А вечером — спортивная секция.
Лев подступил ближе и присел рядом.
— Эмиль, некоторое время ты будешь жить со мной. Мама отправится к бабушке. Всё наладится.
Мальчик согласно кивнул с серьёзностью взрослого человека.
***
Судебное разбирательство развивалось стремительно. Марта кричала, агрессивно сопротивлялась, подавала многочисленные ходатайства — и терпела поражение в каждом из них. Обременение признали правомерным, аудиозаписи — допустимыми доказательствами, показания свидетелей — исчерпывающими. Игорь присутствовал в зале, расположившись в дальнем ряду, храня молчание. Когда судья огласил решение: «Имущество возвращается дарителю, ребёнок остаётся с отцом», — лицо Марты пробежало от бледности к краске, завершившись неестественным смехом.
— Без меня ты погибнешь, — прошипела она Льву у выхода из здания суда. — Ты даже не умеешь самостоятельно привести в порядок свою одежду.
— Освою, — спокойно ответил он.
Она осталась ни с чем — без жилья, без автомобиля, без «йоги» и «испанского языка». «Ни с чем» означало два пакета с вещами, одно взволнованное сердце и безмолвный телефон.
Игорь помогал выносить багаж.
— Мам, в общежитие тебя не пустят. Поедем к твоей бабушке.
— У неё гипертония, — резко оборвала Марта и заплакала — впервые за всё это время.
Катерина ожидала у подъезда, когда они покинут здание. В руках она держала конверт.
***
Жизнь требовала перестройки. Антонина Ивановна извлекала из кладовой коробки, сортировала книжные собрания, отбирала тёплые покрывала для внука. Эмиль проводил выходные у неё, поглощал её блинчики и осваивал искусство приготовления омлета без подгорания. Лев взял на себя покупки, стирку, глажение — действительно освоил. Катерина помогала ему избавляться от злобы через физические упражнения: пробежки вдоль набережной, боксёрские движения, дыхательные техники.
Марта арендовала комнату. Искала работу. Встречи с бывшим мужем стали реже — реальность не оставляла времени для кафе. Игорь, ощутив вкус независимости, устроился курьером и впервые принёс домой собственно заработанные деньги.
Однажды вечером Антонина Ивановна навестила дочь. Устроилась на краю дивана с видом провинившейся школьницы.
— Катя... можно я скажу правду о саде?
— Давно следовало бы, — улыбнулась Катерина. — Я уже догадалась, но хочу услышать от тебя.
Антонина заговорила. О том, как шла к нотариусу с трясущимися руками. Как продавала ту вишню, под которой Илья — покойный супруг — фотографировал детей. Как заставляла себя не оборачиваться, ставя подпись. Как слушала юриста: «Ваша защита законна». Как оплачивала услуги частного детектива — да, оплачивала, — чтобы не полагаться на слова, а располагать фактами. Как отступила на шаг, чтобы сын не сорвался в драку и не взвалил на себя этот грех.
— Я никого не хотела обманывать, — завершила тихо. — Я хотела, чтобы мой внук рос в доме, где его любят. А ревность... ревность подобна сорняку. Её нужно выпалывать, пока она слаба. Иначе — поглотит всё.
Катерина глубоко вздохнула и разжала кулаки.
— Тогда я накричала на тебя: «Где деньги, мама?!» — произнесла она и, неожиданно для себя, рассмеялась. — А ты превратила деньги в стены. Храни остаток в банке. И никаких тайников.
— Никаких, — согласилась Антонина. — Сама себе уже не доверяю.
Они сидели молча, а за стеной гудела соседская стиральная машина.
***
Спустя месяц Марта явилась возвращать первую часть долга. Без истерик, без театральности. Положила конверт на стол.
— Это всё, что смогла собрать, — сказала. — Остальное — через месяц.
Катерина кивнула.
— Присаживайся. Чай будешь?
— Чай, — впервые попросила Марта. — Хотя бы здесь не пахнет предательством.
Они расположились друг напротив друга, как две части одной сломанной истории. Марта смотрела в окно.
— Я размышляла, — начала она. — Считала, что держать двух мужчин в своих руках — это сила. Бывший помогает, нынешний ревнует — оба крутятся вокруг тебя. А оказалось — оковы. Я а них запуталась. Я виновна. Встречалась с бывшим не только ради Игоря. Мне нравилось ощущать себя желанной. Думала, что это и есть настоящая жизнь.
— Это жажда, — ровно ответила Катерина. — Жажда без утоления.
Марта подняла взгляд.
— Смогу увидеться с Эмилем?
— Конечно. Он любит тебя. Но приходить трезвой, вовремя и без скандалов — это твои условия. Именно твои.
Марта согласно кивнула. Поднялась. На пороге обернулась:
— А Льву... передай, пусть не боится театра. Пусть снова посещает премьеры. Пусть дышит полной грудью.
— Передам.
***
Весной Лев повёл Эмиля в театр. Эмиль крепко держал отца за руку, как в раннем детстве, а потом внезапно отпустил — и сел, расправив плечи. В антракте Лев поймал себя на том, что наблюдает за людьми и не ищет взглядом угрозы. Он смотрит — и различает лица.
— Пап, это забавно, — шепнул Эмиль. — Смотри, как он кувыркается.
— Смотрю, — улыбнулся Лев.
Ему было легко. Не потому, что кто-то потерпел поражение. Потому, что в их доме перестали разговаривать шёпотом. И ревность перестала определять маршруты их жизни.
***
Летом Катерина вновь приехала к матери. На столе — свежая клубника с соседской грядки. На шкафу — прозрачная папка с банковским договором.
— Ну что, бабушка-сокровищница, — подколола Катерина, — всё на счетах лежит?
— Всё, — гордо кивнула Антонина. — Даже блокнот завела, где записываю: «Не трогать!».
— А если очень понадобится?
— Спрошу у тебя, — улыбнулась Антонина. — Теперь ты моя казначей.
Обе рассмеялись. И в этот смех легла та самая первая фраза, которую сожгла злость: «Где деньги, мама?!» Теперь этот вопрос был без яда — просто напоминание о том, что иногда деньги — не бумага, а твёрдость решений. И что ревность — не закон природы. И что можно жить так, чтобы ни одна дверь не хлопала с грохотом. Только закрывалась — мягко. Чтобы за ней спокойно спали дети. И слышали — как отсчитывают время часы. И как кто-то в соседней комнате тихо говорит: «Всё будет хорошо».
Автор: Елена Стриж ©