Катя терпеть не могла кухни, где всё на виду: баночки с крупами, магнитики, записки на холодильнике. Но у Ильи была именно такая кухня — открытые полки, кастрюли как в баре, и вечная тетрадка сестры, лежащая слева от варочной панели, как церемониальная книга. На обложке — облака, подпись «идея — процветание» и дата. Тетрадка принадлежала Лене, Ильиной золовке, и, кажется, у неё был на неё нотариальный документ в душе: никто, кроме Лены, к тетрадке не прикасался. Никто, кроме Лены, но и кроме самого факта её существования.
Катя переехала к Илье в конце марта, когда ещё пахло мартовской пылью и талыми сосульками. Официально они жили вместе «временно», пока ищут своё жильё, неофициально — Катя уже переставляла кружки под свою руку и вешала на крючок полотенце с лимонами. Илья шутил, что полотенца — как флаги на покорённых территориях: «Развесила — значит, столица захвачена». Он говорил это без злобы, но Катя чувствовала: территория давно поделена, просто ей никто не раздал карту.
За обеденным столом в тот первый вечер, когда они втроём ели лапшу с грибами, Ленин голос был ровным, как лезвие:
— Интересно, — сказала она, — что вы решили жить здесь. Ты же понимаешь, Катя, это Ильина квартира, но она как бы семейная. Мы же когда-то договаривались, что если Илья кого-то приведёт, всё будем обсуждать.
Катя увидела взгляд Ильи: он уже уходил в ту знакомую ей далёкую туманность, где он был мальчиком в школьной форме, держал сестру за руку и кивал: «Ладно, так будет лучше». Он терпеть не мог конфликтов, а Лена терпеть не могла, когда выскальзывала власть.
— Обсудим, — сказала Катя спокойно. — Я за.
И они обсудили. Лена рассказывала о «семейной логистике», графике пользования стиральной машинкой, режиме тишины (после десяти — шёпотом), распределении полок в холодильнике. Катя записывала в телефон, вежливо кивая. И думала: «Это ненадолго. Мы накопим, снимем однушку. И всё это будет смахивать на чужой сон».
Весной Лена потеряла проект: её агентство «креативило» для сети кофеен, но контракт урезали. Она приходила поздно, пахла дорогим шампунем и усталостью, и говорила Илье:
— Ты же обещал, если что — поможешь. Помнишь? Мы ещё ездили на озеро, ты тогда сказал: "Лён, ты всегда можешь на меня рассчитывать".
Катя слушала и училась новым словам. «Обещал», «всегда», «семейное». У этих слов был привкус липового чая, который Лена заваривала в литровой банке и оставляла на столе остывать, как предпосылку разговора.
— У меня сейчас затишье, — признавался Илья. — Но да, давай подумаем.
Подумали так, что через неделю из общего бюджета «временно» выделили деньги «на закрытие хвостов». Катя подвинула свою мечту о курсах по дизайну: «Подожду до осени». Лена прислала в общий чат гифку с котёнком и сердечком: «Спасибо вам, мои!»
Катя не была против помощи. Она видела Ленины попытки: портфель с наклейками, папки с презентациями, бесконечные встречи, иногда — действительно удачные. Но она также замечала, как Лена приволакивает в дом свои маленькие правила: куда ставить бутылку с маслом, как складывать полотенца, почему «плов с курицей — это варварство».
— Это не плов, — говорила Лена, — это рис с курицей. Я тебе потом расскажу, как правильно.
«Расскажи», — думала Катя, разбрасывая зелень поверх риса, как конфетти на секундной свадьбе. Она училась жить внутри чужого организованного хаоса.
В мае у Кати на работе случился завал. Она вела клиентов в техподдержке и вытаскивала чужие ошибки из логов, как нитки из заевшей молнии. Возвращаясь домой, мечтала только о том, чтобы никто ничего не обсуждал. Но в прихожей сталкивалась с Лениным телефоном, вещающим в режим громкой связи:
— …и вот я ей сказала: если он вас не ценит, значит, он не твой. А мой брат — он другой. Он всегда за справедливость.
«Справедливость», — мысленно повторяла Катя и снимала кеды. «Справедливость — это когда полотенце с лимонами сушится на батарее, а не переезжает на спинку стула, потому что "так дышит".»
Летом они поехали на дачу к Ильиным родителям. Дача была ровной, как шрифт на этикетках: ровные грядки, ровные доски на веранде, ровные полки в сарае с банками из прошлых лет — от вишни до кабачков, каждая подписана. Катя впервые впилась глазами в прозрачность стекла, в уверенность круглых крышек. У неё заболело внутри — не живот и не сердце, а какой-то отдельный орган домашности, о существовании которого она не знала.
— Красиво, — сказала она свекрови. — Можно я помогу с огурцами?
Свекровь кивнула, улыбающаяся и внимательная, как учительница на первой парте.
— Конечно, Катюш. У нас всё просто. Огурчики — щедрые, морковь — скромная, чесночок — смелый.
Лена в это время сидела на крыльце и строчила в телефон.
— Только не делайте, как в прошлом году, — сказала она, не поднимая глаз. — Тогда крышки вспухли, было смешно, как маленькие шляпки, помнишь, мам?
— Вспухли, потому что кто-то торопил процесс, — свекровь постукивала по крышке ножом. — И вообще, не страшно. Мы же не на конкурс.
Катя смотрела, как кипит вода, как пар ложится на ладони, и чувствовала странную благодарность: вот это — можно понять. Это — предсказуемо, в отличие от разговоров. На обратном пути она сказала Илье:
— Я хочу научиться это делать. Прямо много банок. У нас будет свой стеллаж.
— Давай, — улыбнулся он. — Только у нас места мало. Лена уже…
— Найдём, — отрезала Катя и удивилась своей интонации.
В июле Лена устроила семейный ужин «в честь успешного переговорного этапа». На столе резко появился сыр, который Катя искала по скидке всю неделю, — теперь он был разложен веером, красиво, но предъявительно.
— Надо уметь радоваться мелочам, — сказала Лена. — Я, например, радуюсь, что у нас появился кто-то, кто любит всё записывать. Катя, твои заметки — это, конечно, прелесть.
Катя не сразу поняла, о каких заметках речь, пока Лена не кивнула на телефон Кати:
— Илья показал, как ты ведёшь бюджет. Очень мило. Но, имхо, вы слишком много тратите на мелочи: эти ваши специи, кофе зерновой. Я когда жила одна, у меня был чёткий план: три позиции на неделю — и всё.
Илья попытался перевести в шутку:
— Лён, ты когда жила одна, ты ела хлеб с маслом и кофе растворимый.
— И ничего, жива! — засмеялась Лена. — Зато на чёрный день было. А у вас, я смотрю, «чёрный день» — это когда закончилась корица.
Катя улыбнулась губами, а внутри сложила в коробку ещё одну деталь: Лена считает допустимым оценивать их покупки. «Окей», — сказала себе Катя. — «Тогда я тоже начну считать».
Этим же вечером Лена попросила Илью «маленькую услугу»: подстраховать её на встрече — «посидеть с её презентацией», пока она будет продавать идею кофейне «с человеческим лицом».
— Ну он же у тебя айтишник, — обращалась Лена к Кате, будто Ильи в комнате не было. — Пусть будет рядом, клиенты обожают, когда в комнате есть программист. Это создаёт ощущение серьёзности.
Илья сказал «да», как говорят «да» на набережной, когда тебя просят сфотографировать влюблённых на фоне заката: вроде ничего такого, но ты уже включён. Катя ничего не сказала. Потом они шли домой через парк, и Илья, пиняя камешки, сказал:
— Это на пару часов. Ну правда, Кать, что такого?
— Ничего, — сказала Катя. — Просто помни, что она держит тебя за инструмент.
— Да ладно, — усмехнулся он. — Ты же не против помогать друзьям? Это же семья.
Слово «семья» снова залегло под кожей.
Осенью Катя сделала первые свои банки. Она отвоевала кусок стеллажа в кладовке — Ильина коробка с спортивными трофеями перекочевала под кровать, Ленина тетрадь переехала на верхнюю полку кухни. Катя покупала перец на рынке, выбирала по толщине кожицы помидоры, раскладывала дольки чеснока, как солдатиков. Банки выстроились во взвод — янтарь, рубин, густая зелень. И каждый вечер Катя открывала дверцу кладовки просто так, чтобы посмотреть, как они стоят — как доказательство, что что-то в этой жизни получается.
Лена наблюдала, прищурившись:
— А куда вы это всё денете? У нас что, гастрономический фестиваль?
— Будем есть, — ответила Катя. — И дарить.
— Дарить — это хорошо, — мягко сказала Лена. — Ты знаешь, у мамы у подруги юбилей. Я возьму пару баночек? От нашего имени.
Катя машинально кивнула, и только потом укололась мыслью: они не обсуждали, какие баночки и сколько. Через час в кладовке не хватало пяти — ровно тех, что Катя подписывала аккуратнее всех. «Ладно», — сказала себе. — «Пусть будет красиво».
Но через неделю Лена принесла скриншоты из чата с «маминой подругой»:
— Смотри, как они в восторге! Прямо пишут, что «небо на языке». Я же говорила: дарить — это прекрасно.
Катя промолчала. Небо на языке — слово новое, и приятное, как ложка варенья в чай. Она даже улыбнулась. И заметила, что Лена теперь расспрашивает её на публику:
— Катя, расскажи, как ты добавляешь туда зиру? Ой, вы не представляете, у Кати своя «фишка».
«Моя», — думала Катя. «Своя». И слышала, как слово «моя» чуть дрожит.
Зимой у Лены появилась новая идея — подкаст о «близких, которые всегда рядом». В первой серии она говорила: «У каждого из нас есть человек, который понимает без слов. У меня это брат. Я иногда злюсь, иногда смеюсь, но он — моя опора». И дальше шёл длинный монолог о том, как они в детстве делили мандарины, как вместе ехали на автобусе в художественную школу, как давали друг другу обещания. Катя слушала ночью, лежа на спине, и считала вдохи. На следующей неделе Лена пришла домой сияющая: её подкаст репостнула какая-то городская страница.
— Видишь, — сказала она Илье, — мы с тобой — пример настоящей семейности.
Катя тогда впервые пошла на кухню и беззвучно рассмеялась в тёмное окно. «Мы с тобой» — это всегда «мы без тебя, Катя». Илья обнял её в коридоре, уткнулся носом в волосы, как в шерсть животного, который пахнет домом.
— Её понесло, — шепнул он. — Но это пройдёт.
Прошло не всё. В январе Лена попросила ещё «временно»: «всего лишь» на аренду студии для записи. Катя предложила:
— Давай я составлю план. Сколько нужно в месяц, какие обязательные платежи. И посмотрим, что мы можем.
— Мы? — Лена улыбнулась уголком рта. — Ну ладно, аналитика — это полезно. Только без морали, ага?
План получился простым и, как оказалось, для Лены обидным. Там были графы «возврат долга», «собственные траты», «резерв», «общие расходы». Лена уставилась на слово «возврат», как будто в нём была личная атака.
— Возврат — это звучит, как будто вы мне не доверяете, — сказала она. — А мы же семья.
— Семья — это не отсутствие цифр, — спокойно ответила Катя. — Семья — это когда все знают, на что рассчитывать.
Илья молчал. Он, кажется, хотел быть мостом, но мостов всегда просят ещё и быть парковкой.
В феврале начались мелочи, которые любят груду. Лена «случайно» отдала Катину шарф подруге «на вечер», и шарф не вернулся. Лена выкладывала сторис, где готовит «наш фирменный соус», и подписывала: «Рецепт — семейный». Катя смеялась над «семейным» и покупала новый шарф. Но однажды утром она увидела на кухне знакомую банку — свою, с кривой буквой «р» на этикетке, — и заметила, что пломба сорвана. Банка стояла рядом с ножом и тарелкой, на которой недоеденная корочка хлеба впитала оранжевое.
— Это на завтрак было? — спросила она у Ильи, когда он вышел в коридор затягивать шнурки.
— Не знаю, — сказал Илья. — Может, Лена. Ты же не против?
«Я против не спросив», — подумала Катя и проглотила фразу, как горячий чай. Не время. Она выдохнула, как перед длинным заплывом. Ей хотелось верить, что весной они переедут. Но весной пришла новость: у Ильи на работе урезали премию. А у Лены — наоборот — «появился шанс». Для шанса нужны были деньги — «чуть-чуть» на рекламу и «самую малость» на оборудование.
— Это последний раз, — сказал Илья Кате ночью. — Я обещаю.
И Катя кивнула, хотя понимала: «последний раз» — это формула, которая живёт вне календаря.
Потом было семейное застолье у свекрови в честь её именин. Стол гудел от салатов, чайник дышал, как паровоз. Лена подняла тост:
— За людей, которые рядом и делают нас лучше. За тех, кто не бросает.
Родственники улыбались, кто-то кивал. Катя почувствовала, как внутри у неё щёлкнул выключатель: «Я здесь, я рядом, я тоже не бросаю. Но у меня — мои границы». Она и подумала тогда — тихо, как обычно, — что границы можно проводить не на словах, а в мелочах. Например, в банках с ровными крышками. Она ещё не знала, что ровные крышки иногда громче хлопают, чем двери.
После именин всё стало тише, но это была тишина перед дождём. Лена уехала на пару недель — «на стажировку», как она говорила, хотя Катя подозревала: стажировка состояла из пары встреч и большого количества фотографий в кафе с латте в бокалах.
Катя в это время жила как в тренировочном лагере свободы. Она варила кофе в семь утра, не боясь разбудить кого-то, пекла сырники в десять вечера просто потому, что захотелось, оставляла книгу на подоконнике и не находила её на другой полке через час. Даже Илья был мягче, свободнее — он стал больше времени проводить с Катей, вечером они вместе смотрели сериалы, спорили о сюжетах, а не о том, кому сегодня положено стирать.
Но когда Лена вернулась, дверь квартиры хлопнула чуть громче обычного. Она принесла с собой запахи чужих кухонь, сумку с яркими пакетами и новую историю успеха:
— Понимаете, у меня теперь партнёр! Девочка с чудесным вкусом, мы запускаем «маркет дружбы». Это наборы, которые помогают людям чувствовать тепло.
Катя слушала и ждала, когда дойдёт до сути — до того, что наборы надо профинансировать. Лена говорила о «коробочках счастья», о том, что в каждой будет «частичка дома».
— Ты ведь, Кать, делаешь закатки, правда? — Лена посмотрела прямо на неё, как будто это была проверка. — Вот представь: открываешь банку, а там вкус, как у мамы на даче. Это же можно продавать!
— Мы можем сделать пару пробных, — предложил Илья, глядя на жену.
Катя кивнула, но внутри уже подсчитывала: банки, крышки, овощи. Ей не нравилась идея отдавать всё в чужой проект. Но Илья загорелся, а Лена разложила на столе блокнот, где уже был нарисован логотип с надписью «Тепло. Просто».
— Кать, ты же любишь готовить, — мягко сказала Лена. — Для тебя это будет в радость, а для нас — спасение старта.
«Для нас» — это значит «для Лены и Ильи», подумала Катя. Но сказала вслух:
— Хорошо. Но я хочу сама решать, что и в каком виде отдавать.
Первые две недели всё шло относительно мирно. Катя закрывала банки — по вечерам, после работы. Лена приходила, забирала их, иногда оставляла деньги «на закупку». Но однажды Катя заметила, что банки, которые она оставляла для себя, исчезли. Не все, но именно те, что были с редким маринованным перцем, который она купила у знакомой на рынке.
— Лён, а ты брала банки из моего ряда? — спросила она вечером.
— Ой, да! — Лена улыбнулась так, как будто это было что-то милое. — Там перец такой яркий, он идеально смотрится в наборе. Не переживай, я же компенсирую.
Компенсации, разумеется, не было. Зато в инстаграме Лены появились фото «коробочек счастья» с подписями: «Тот самый вкус детства. Рецепт нашей семьи».
Катя показала это Илье. Тот вздохнул, как человек, которому поставили задачу решить, кто прав, когда обе стороны — его любимые люди.
— Кать, ну это маркетинг. Ты же понимаешь, там всё условно.
— Условно — это когда банку подписывают твоим именем, а не своим, — сказала она.
— Она просто… — начал Илья, но замолчал, видя, что разговор идёт в стену.
Весна принесла ещё один поворот. Лена объявила, что собирается участвовать в ярмарке. Для этого нужно «показать ассортимент», и Катя оказалась вовлечена без согласия: Лена просто принесла список того, что «мы готовим».
— Я не обещала, что буду всё это делать, — сказала Катя.
— Но ты же хочешь, чтобы проект выстрелил? — Лена подняла брови. — Это же и твой шанс.
— Мой шанс — это когда я работаю на себя, — ответила Катя. — А не когда моя работа идёт в чужое имя.
Лена рассмеялась, но смех был колючим:
— Ты, наверное, думаешь, что я всё это ради себя? У меня вообще-то цель — сохранить наше общее. А ты — часть этого.
Катя молчала. Слово «часть» звучало так, как будто её можно отрезать.
Перед ярмаркой в квартире началась суета. Лена занимала кухню с утра до ночи, Катя чувствовала себя гостьей. Даже Илья ел на коленке в комнате, чтобы не мешать.
— Это временно, — говорил он. — Она вложилась, ей надо отработать.
В день ярмарки Катя зашла в зал и увидела стенд Лены. На полках — аккуратные банки, среди которых были и её собственные, с её почерком на этикетках. Но под табличкой значилось: «Проект Лены П.»
— А почему моё имя не указано? — спросила она вечером.
— Потому что проще одно лицо продвигать, — ответила Лена. — Но я всегда говорю, что ты мне помогала. Это же понятно.
— Не слышала, чтобы ты говорила, — тихо сказала Катя.
— Ну, может, ты невнимательно слушала, — отрезала Лена.
После этого разговора Катя решила, что будет закрывать банки только для себя. Она перестала покупать овощи «на проект», перестала оставлять на кухне то, что ей дорого. Но Лена быстро заметила перемену.
— Ты отдалилась, — сказала она как-то вечером. — Я понимаю, что ты ревнуешь. Но это глупо.
— Я не ревную, — ответила Катя. — Я просто выбираю, куда вкладывать свои силы.
— Значит, не в семью? — Лена прищурилась. — Поняла.
Через пару дней Илья пришёл домой с коробкой банок — «Лена попросила, чтобы мы сделали ещё на выходных, у неё заказ». Катя поставила коробку обратно в руки мужа.
— Скажи, что мы не можем, — произнесла она.
— Кать, ну это же… — начал он, но остановился, видя её взгляд.
И вот тогда Лена перестала играть в доброжелательность. Она стала открыто говорить свекрови, что Катя «не командный игрок», что у неё «странные приоритеты». На семейных встречах делала вид, что не слышит её реплик. А потом начались мелочи: Лена переставляла Катину еду на нижние полки, прятала её специи в дальний ящик, пользовалась её полотенцами.
Кате стало трудно дышать в собственной кухне. Она начала подумывать о том, чтобы снимать жильё без Ильи, просто чтобы проверить, сможет ли он выбрать. Но пока она молчала.
Всё изменилось в тот день, когда Катя вернулась с работы и обнаружила, что в кладовке пусто. Все её банки — перцы, огурцы, варенье — исчезли. На столе стоял пакет, в котором оставались только три баночки — как подачка.
Лена в этот момент пила чай на кухне и читала что-то в телефоне. Катя подошла к стеллажу, посмотрела на пустые полки, потом на Лену.
— Где всё? — спросила она.
— Раздала, — спокойно ответила Лена. — У меня был крупный заказ, и твои банки идеально подошли. Ты же понимаешь, это общее дело.
— Моё — это не общее без моего согласия, — сказала Катя тихо, но твёрдо.
Лена подняла глаза:
— Как приятно, что ты решила попробовать мои закатки. Без спроса, — Катя смотрела в упор на золовку.
В кухне стало так тихо, что было слышно, как в чайнике кипит вода.
Илья вернулся домой как раз в тот момент, когда напряжение в кухне стало почти осязаемым. Он замер в дверях, увидел Катино лицо и медленно снял куртку.
— Что случилось?
Катя не отвела взгляда от Лены:
— Случилось то, что кладовка пустая.
— Это было нужно для… — начала Лена, но Катя подняла руку, прерывая её.
— Нет. Это было нужно тебе. И ты решила, что можешь просто взять.
— Кать, ну давай без драмы, — вмешался Илья. — Мы же семья.
— Семья — это когда спрашивают, — отрезала она. — Когда уважают чужой труд, даже если этот труд — всего лишь закатки.
Лена усмехнулась, но в её взгляде мелькнуло что-то острое:
— Ты слишком зациклена на банках. Может, у тебя просто нет других достижений?
Слова ударили сильнее, чем Катя ожидала. Она стояла, вцепившись в край стола, и понимала: именно сейчас решается что-то важное. Если промолчит — так и будет всегда.
— Может, — тихо сказала она. — Но эти «банки» — моё. И я не собираюсь больше делиться с человеком, который этого не ценит.
Илья встал между ними, как будто боялся, что дело дойдёт до крика.
— Девочки, пожалуйста…
— Не называй меня «девочкой», — Катя резко подняла на него глаза. — Я твоя жена. И мне нужно, чтобы ты понял: это не о банках. Это о границах.
Лена закатила глаза:
— Господи, какие границы? Мы живём вместе, у нас всё общее.
— У нас, — поправила её Катя, — только то, о чём мы договорились. Всё остальное — твоё и моё.
Повисла пауза. Лена сделала глоток чая, будто эта пауза её не касалась. Но в уголках рта дрогнула тень раздражения.
— Ну, если тебе так важно, забери свои банки обратно. Ой, прости… — она чуть склонила голову. — Их уже съели.
Илья сжал губы, будто хотел что-то сказать, но передумал. Катя поняла: он снова выберет молчание, лишь бы не влезать.
— Ясно, — сказала она. — Тогда и мне есть, что сделать.
В ту же ночь она достала чемодан из-под кровати и начала складывать вещи. Не всё — только самое необходимое. Илья проснулся, сел на кровати, проводя рукой по лицу.
— Ты куда?
— К себе, — ответила она. — Настоящему себе.
Он встал, подошёл, но не коснулся.
— Это из-за Лены?
— Это из-за нас, — тихо сказала Катя. — Из-за того, что ты позволяешь ей решать, где проходит наша граница.
Наутро чемодан стоял у двери. Лена вышла из комнаты, зевая, и увидела его первой.
— Вот и отлично, — сказала она. — Может, теперь всё станет проще.
Катя посмотрела на неё и неожиданно улыбнулась. Не злой, а спокойной улыбкой.
— Обязательно станет.
Она вышла в коридор, накинув пальто, и почувствовала, что воздух вдруг стал другим — свежим, как после грозы. Илья стоял у окна, молча. Лена наливала себе чай.
Катя спустилась по лестнице и, уже на улице, вдруг представила: через неделю или месяц Лена всё так же будет сидеть на кухне и пить чай, Илья будет что-то тихо чинить в своей комнате, а её банок в кладовке так и не появится.
Но теперь это будет уже не её кладовка. И, может быть, именно в этом — спасение.