В 18-м столетии Писчая изба исчезла с Торговой площади Коломны, но, так как грамотных людей не больно-то прибавилось, услуги грамотеев оставались все так же востребованы. А кто же документы составлять будет?! К тому же, раньше, чтобы решить любое дело, нужно было кучу бумаг написать. Сейчас-то не всегда легко с бюрократией справиться, а тогда и подавно! Бумаги писали особым языком, с кучей сложных слов и титулов. Чуть ошибся – бумагу не примут!
Это создавало благоприятное поле для расцвета коррупции. В канцеляриях сидели большие «искусники», которые могли мурыжить дела годами, вымогая взятки. Соваться человеку неопытному в горнило канцелярской рутины было весьма рискованно, даже с самым верным делом. Вот и появились люди, которые на этом наживались – грамотеи. Их еще называли "крючки", "борзописцы" или "аблакаты". Такое название появилось от неумело выговариваемого слова «адвокаты». Понятное дело, люди, которые даже произнести это слово правильно не могли, в делах их не ведали.
Кем они были? Да всякие: мелкие чиновники, писцы, которых выгнали со службы за взятки и пьянство. Одеты бедно, пахнут луком и чесноком, иногда перегаром, но зато знают, как правильно бумагу написать!
Где их найти? Поджидали в подворотнях, у дверей разных учреждений. Далее - примерный механизм поиска клиентов "крючков".
Сидят с утра, поджав ноги, и кричат:
- Милостивый государь! Не желаете ли написать прошение? Барышня, а барышня, не угодно ли жалобу о бесчестии, чтобы чувствительно было? Можем-с! Купец, не свидетеля ли ищешь? Эй, православный, тебе чего надобно?
Стоило только ответить «борзописцу», и он уже не отставал:
- Покажи-ка дядя, покажи свою бумагу! – уговаривал он какого-нибудь мужичка, - За погляд я денег не возьму, да зато скажу, верно ли писано!
- Не тебе чета человек писал! - веско отвечал мужичок, - Дьячок наш составил.
- Что за бумага-то?
- Челобитная. Желаю получить разрешение на открытие торговли.
- Нашел, кому довериться прошения писать - духовные к такому делу совсем непригодные! – саркастически усмехался борзописец: - Они обязательно в титуловании наворотят, чего не требуется, а ежели начнут писать жалобу о нанесении побоев в трактире, так обязательно по-своему, «на вавилонский манер», как-нибудь эдак: «Мимотекущему вчерашнего дню, егда благоугодно было раскинути на землю покров ночный, и призвати вся смертныя к покою, аз идох по улице и услышах глас глаголющих соутробных моих. И пожела душа моя вшедти в чертог их, и аз взыдох: едох, пиях, беседовах, и усмердехся алфастром мира сего от продающих корчемниц зело, иже сдрема. И приде в ту пору враг мой, и начав он творити мне пакости: сокрушать ребра моя и ледава, и власы из главы моей исторгати, и так же воусесе, и от того зушенья потряса же чело мое и быть шум велий». Так понапишут, что чиновник и читать не будет, это уж ты мне поверь, – не первый год здесь стену протираю.
Уговорив мужика отдать ему бумагу «на погляд», борзописец начинал читать её тут же критикуя неизвестного автора:
- Ну, так и есть! Куда это годится: «Главной дирекции, главнейшему члену, мещанина Евстрата Прокофьева Мыскова слезорыдательное прошение»!? Зачем «главнейшую дирекцию» теребить? Тут брат хоть рыдай, хоть не рыдай, дело твое не пойдет: прошение не по силе статей написано. Жаль тебя, брат Евстрат Мысков – видно дьячок, кутейная его душа, злобу на тебя имел, либо пошутить желал…
- А исправить нельзя ли? – робко интересовался расстроенный Евстрат Мысков, у которого уже, поди, и лавочка была нанята, и товар прикуплен, и оставалось только «выправить бумаги» разрешающие торг.
Услыхав вопрос Мыскова, опытный уличный психолог отвечал снисходительно:
- От чего же нельзя!? Всё можно исправить! – и уже доверительно, «как своему», рассказывал: - Вот недавно случай вышел, совсем, было, баба притянула своего барина к суду, за понуждение к сожительству и отказ от прижитых детей. Нанял он меня для написания, а я ему так бумагу составил: «От отставного прапорщика инвалидной роты такого-то-сякого-то, объяснение. В опровержение несправедливых жалоб, неоднократно представляемых моему начальству, крепостною моей крестьянкою Еремеевой, честь имею объяснить следующее. Природа, по несправедливости своей, при рождении отказала мне в дарах своих по части излияния умственных способностей, и взамен того, щедрою рукой наделила меня холерическим и сангвиническим темпераментами. С юных лет моих я не был ей неблагодарен, и исполнял все её повеления в точности, не удаляя себя от мыслей и отечеству быть полезным…». Далее наплел я в бумагу разных доказательств, да под конец ввернул, что, мол, дескать: «… давно и от добродетельной супруги моей, благородной крови предков, однодворцев Абловых Марьи Потаповны, отказался, и при том мне уж 70 лет…». Так ничего ему и не было, после мной написанной бумаги. Ну, а уж твое-то дело, брат Евстарт Мысков, вполне можно поправить – в полтинник тебе все обойдется!
Коли между нанимателем и «борзописцем» начинается торг, то Евстрату Мыскову сроду было не выиграть у сноровистого грамотея. Тот всегда норовил исхитриться увести своего заказчика в ближайшую харчевню, где помимо денег, взять ещё и угощения за счет просителя.
- Ну, ягода моя лесная, теперь нам надо с тобою уйти куда-нибудь, где писать сподручнее, – говорил он мужичку, вырвав у него разрешение «подправить бумагу», поясняя:
- Здешние чиновники, как прознают, что я тебе прошение составил, так и начнут дело твое мурыжить, растянут на два года. Не любят они нас, потому как мы бумагу так состряпаем, что им взятки с человека уже тянуть не за что. Пойдем, брат ты мой, тут за углом есть одно заведеньице, где, подкрепив силы наши, мы тебе бумагу и организуем.
Впрочем, когда нужно, бумаги писали здесь же, на лестнице. В царской России деловые бумаги оформлялись на гербовой бумаге. Стоимость листа варьировалась от 10 копеек до 825 рублей, в зависимости от важности сделки. Такая бумага была ценным активом: её крали и сбывали, чтобы безбедно жить несколько месяцев. Сгоняв нанимателя за гербовой бумагой, вытащив из-за голенища сапога перо, а из-за обшлага заткнутую пробочкой чернильницу, грамотей пристраивался писать, используя вместо стола, ступеньку лестницы или подоконник.
В удачный день, когда удавалось заработать, "борзописец" позволял себе "отойти от аскетизма". Заказывал еду, выпивал, а потом нанимал извозчика, чтобы довезли его до ночлежки, где он снимал угол или "место" на печи. Там ему разрешали сидеть у окна днем и заниматься "письменными занятиями". Вот такие они, "аблакаты" – аристократы ночлежного дна.
Если с бумагами не везло, "крючки" не гнушались никакой работой, лишь бы не умереть с голоду. Искали пропавших собак, выслеживали должников, бегали с поручениями.
А еще нанимались в псаломщики – читали псалтыри над покойниками. Для этого нужно было дружить с гробовщиками, которые сообщали, где их услуги требуются. В ответ "облагодетельствованные" желали гробовщикам: "Расторговать весь ваш товар до последнего гроба!"
Сами "крючки" не боялись оказаться клиентами гробовщиков, потому что знали, что большинство из них похоронят в общей могиле за казенный счет, без гроба. Сначала привезут в гробу на кладбище, а потом просто вывалят в яму. Безродных покойников много, а гробы денег стоят.
Впрочем, некоторым "крючкам" после смерти была уготована особая участь – служить науке. Их тела, никому не нужные, шли на приготовление медицинских препаратов и скелетов, по которым студенты-медики изучали анатомию.
Среди коломенских юристов только один закончил университет. Большинство были самоучками. Почти как наш начальник станции, Иван Иванович Качура! Хотя у него 4 класса церковно-приходской... Впрочем, об этом на театрализованных мастер-классах в "10 зайцах". А пока вернемся к нашим бара... ой, то есть аблакатам. Самым "подкованным" считался мужик по прозвищу "Угорелый", который принимал клиентов в трактире, где всегда занимал один и тот же столик с судебными уставами и кодексами.
Промышляли «борзописцы» и не совсем законными способами. О задержании одного такого специалиста по письменной части, газета «Московский листок» в № 226 за 1884 года сообщала следующее:
«В городе Коломне, в одно из питейных заведений явился неизвестный человек, спросивший стаканчик водки, а также подать ему чернил и бумаги. Усевшись в углу за столик, он, прежде выпив заказанную водку, принялся сочинять какую-то бумагу. Поведение этого человека показалось хозяину заведения подозрительным, а потому он тайком дал знать полиции об этом странном посетителе. Городовой не замедлил явиться, и задержал неизвестного человека. На вопрос, кто он таков, посетитель заведения назвался мещанином Лопатиным. Бумага, которую у него изъяли, оказалась только что сфабрикованным фальшивым свидетельством, будто бы выданным Протопоповским волостным правлением от 31-го августа 1884-го года, за №893, на имя крестьянки Егоровой, о неимении препятствий для её выхода замуж. Лопатин в подделке свидетельства сознался».
Что тут скажешь? Чтобы щегольнуть собственной эрудицией пустим в ход латынь, воскликнув «О tempora, o mores!», что в переводе означает «о времена, о нравы!». После чего, печально вздохнув, констатируем: «Sic transit gloria mundi» («О как скоро проходит мирская слава»).
Понравилось? Тогда скорее читай наши предыдущие статьи:
Историческая - Дела семейные. Часть 8. Жуткие нравы и большие семьи.
Про музей - Почему каждому человеку нужно обязательно посетить музей пряников «10 зайцев»?
А еще лучше - приходи к нам в музей и погружайся в атмосферу дореволюционной России вместе с нашими актерами!