Август 2000-го. Помню, как в новостях мелькало: «подводная лодка… авария… связи нет…». Тогда всё это звучало как где-то далеко, почти как кино. Но кино заканчивается титрами, а эта история — двумя листками бумаги, мокрыми от морской воды и соли, сложенными вчетверо, спрятанными в нагрудном кармане.
Записка с «Курска». Имя внизу — Колесников. И всего пара строк, от которых ком в горле:
«Олечка, я тебя люблю, не переживай сильно…»
В темноте, на ощупь, зная, что шанс выжить — десять, может, двадцать процентов. Он не стал писать длинных прощаний, не украшал фраз. В этих словах была та самая чистая суть, которая появляется только тогда, когда времени — считанные минуты, а выбора — никакого.
Дмитрий Колесников — капитан-лейтенант, командир турбинной группы на «Курске». В тот момент он был старшим в отсеке, и формально должен был вести бортовой журнал. Он его и вёл. Только этот журнал превратился в прощание и с женой, и с родными, и с теми, кто, возможно, когда-нибудь прочитает эти строки.
Нашли записку в октябре, два месяца спустя. Она лежала у него на груди, прижата рукой. Морская вода разъела бумагу, но почерк всё равно читался. И вот эта фраза — «отчаиваться не надо» — как будто прорывалась сквозь толщу воды прямо к берегу, к нам.
Но, как это часто бывает в России, даже в такой момент начались споры — чьё это письмо, кому оно принадлежит, можно ли его публиковать. Жена Дмитрия, Ольга, говорила: «Это моё, там моё имя, это святое». Отец же считал, что записка больше служебная, чем личная. И даже общее горе не смогло их объединить — словно взрыв на «Курске» разорвал не только корпус лодки, но и связи между людьми на поверхности.
И ещё одна деталь, от которой мурашки: точной даты смерти Дмитрия никто не знает. На могиле — просто «08.2000». Месяц, а день забрал себе океан.
Время в записке — 12 августа, 15:15. Это значит, что спустя два часа после взрыва в 9-м отсеке ещё дышали двадцать три человека. Они не просто сидели и ждали конца — они пытались выбраться, стучали по корпусу, подавали сигналы.
Последний из этих стуков, по разным данным, зафиксировали 16 августа. Но по телевизору мы впервые услышали о гибели всего экипажа только 21-го. Семь дней — целая вечность для тех, кто ждал новостей на берегу. Семь дней надежды, смешанной с паникой.
Ольга Колесникова, жена Дмитрия, эти дни жила, как на вулкане. Всего четыре месяца назад они сыграли свадьбу. Даже быт не успел стереть тот первый, острый вкус любви. «Мы расстались на подъёме, — говорила она. — У нас не было ничего плохого. Такого просто не должно было случиться».
После катастрофы Ольга столкнулась с тем, что бюрократия может быть холоднее воды Баренцева моря. Записку мужа ей не отдавали: следствие, процедуры, «это вещественное доказательство». Для неё же это была последняя ниточка, связывающая с человеком. Но официальная машина умеет рубить такие нити без сантиментов.
С родителями мужа они так и не нашли общего языка. Даже утрата не стала мостом. И в этом есть что-то страшное: иногда горе не объединяет, а разделяет ещё сильнее.
Она прожила с этим грузом почти двадцать лет. В январе 2020-го её не стало. Остались две дочери. Одну, по неподтверждённым данным, она назвала Дмитрией — как будто хотела, чтобы имя мужа звучало в доме снова и снова.
Ольга до конца настаивала: моряков нужно было поднимать с лодкой или не трогать вовсе. «Они жили вместе, служили вместе и умерли вместе», — говорила она. Для неё Видяево, их база, было священным местом. Там, по её словам, жила особая порода людей — тех, кто умеет любить Родину так, как её любили парни с «Курска».
Дмитрий Колесников родился 10 августа 1973 года. Его биография — как будто вырезана из советского альбома: отец, Роман Дмитриевич, корабельный инженер-механик на дизельных и атомных подлодках; мать, Ирина Иннокентьевна, — учительница. Судьба подводника в семье не выглядела случайностью. Это была династия.
Даже в выборе жены он будто повторил семейный сценарий: Ольга — тоже учительница. Они познакомились в школе, где она преподавала биологию, работая вместе с его матерью. Полгода — и свадьба. 28 апреля 2000-го они расписались, а уже через несколько дней Дмитрий ушёл в море. Ольга признавалась, что с самого начала у неё был странный страх — как будто она знала, что всё это ненадолго.
Дмитрий умел говорить о чувствах просто и честно. Писал жене письма и стихи. Одни из них теперь читаются как пророчество:
«Я утонул в тебе, в твоих глазах и душе, как настоящий подводник — без пены и даже единого булька. Отважный капитан теперь твой вечный пленник, свободы не хочет…»
Стихи звучали романтично, но с налётом чего-то мрачного. А теперь, зная финал, в них видится уже не игра слов, а предчувствие.
Он был из тех, кто всегда носил с собой опознавательный жетон. Говорил: «Если что-то случится — по нему всегда узнаешь». Перед роковым выходом в море оставил жетон дома. Вместе с ним — крестик. Эти вещи так и остались на суше, как немое напоминание: иногда человек уходит, оставляя символы вместо себя.
На Серафимовском кладбище в Петербурге, где он похоронен, на плите нет дня смерти. Только «08.2000». Потому что ни родные, ни сослуживцы, ни мы с вами никогда не узнаем точно, в какой момент он перестал дышать. Может, 14-го, как считал отец. Может, позже.
Но одно можно сказать без сомнений: до последнего он оставался офицером. Даже в темноте, с водой за стенкой и с холодом, от которого сводит пальцы, он держал в руках карандаш и писал. Для себя, для жены, для нас. И, может быть, для того, чтобы и спустя четверть века мы всё ещё помнили, что там, под водой, были люди — живые, влюблённые, упрямые, верящие до конца.
Я часто думаю: что чувствует человек, когда понимает, что выхода нет?
Паника? Отчаяние? Или, наоборот, странное спокойствие, когда всё лишнее уже отваливается, а остаётся только главное — кого ты любишь, кому хочешь успеть сказать пару слов, пока есть дыхание и свет?
Колесников успел. Его слова — без даты смерти, но с датой любви. Они прошли сквозь воду, железо, тайну следствия и миллионы чужих глаз. И всё же остались личными. Потому что в любой трагедии есть вещь, которую не может присвоить себе ни государство, ни армия, ни даже история. Это — человеческое.
Вокруг «Курска» за эти годы вырос целый лес версий, политических игр, громких обвинений. Но если всё это убрать, останется только один образ: мужчина в темноте, с карандашом в руке, который пишет, что любит. Не о том, кто виноват, не о том, что страшно, — а о том, что отчаиваться не надо.
Может, поэтому история этой записки так зацепила страну. Не потому, что это был офицер, герой или символ, а потому что в его словах мы узнали себя. Каждый из нас когда-то держался за последнюю ниточку надежды — пусть даже не в отсеке подводной лодки, а в собственной жизни.
Я не знаю, как выглядел его почерк при дневном свете, без дрожи руки. Но я знаю, что он сумел оставить то, что сильнее смерти. И, наверное, в этом — единственное, что даёт нам право повторить за ним:
Отчаиваться не надо.
Спасибо, что дочитали и вообще читаете меня каждый раз 🙌
Чтобы не пропустить новые материалы и быть в курсе первым — подписывайтесь на мой Telegram-канал.